«Знак радуги» был детищем импресарио Мэри Энн Поллар, которая основала центр вместе с десятью другими чернокожими женщинами в сентябре 1971 года. Название было навеяно стихом из африканского спиричуэла «Не плачь, Мэри»; строки «Бог дал Ною знак радуги; нет больше воды, в следующий раз – пожар…» были напечатаны на клубной брошюре. Джеймс Болдуин[20], конечно, использовал эти проникновенные стихи в своей книге «В следующий раз – пожар»[21]. Болдуин был близким другом Поллар и постоянным гостем клуба.
Мы с мамой и Майей часто ходили в «Знак радуги». Все в округе знали нас и называли «Шамала и девочки». Мы были единым целым, командой. И когда мы появлялись, нас всегда встречали широкими улыбками и теплыми объятиями. «Знак радуги» имел общинную ориентацию, в нем царила особая атмосфера доверия. Это было место, предназначенное для распространения знаний, место, где обеспечивали поддержку. Неофициальным девизом центра стала фраза: «За любовь к людям». Семьи с детьми центр принимал особенно тепло – такой подход был отражением ценностей тех женщин, которые им руководили.
Поллар однажды сказала журналисту: «Во всем, что мы делаем, в лучших развлечениях, которые есть в нашем центре, содержится призыв: “Посмотри вокруг. Подумай об этом”». Специально для детей старшего школьного возраста в центре была организована программа, которая включала в себя не только художественное образование, но и детскую версию программы для взрослых, в рамках которой молодые люди могли встречаться и непосредственно взаимодействовать с приглашенными спикерами и исполнителями.
Район залива был домом для многих выдающихся черных лидеров и был особенным местом для черных. Люди приезжали сюда со всей страны. Это означало, что такие дети, как я, которые проводили время в «Знаке радуги», подвергались влиянию множества необыкновенных людей, которые показывали нам, кем мы можем стать. В 1971 году конгрессмен Ширли Чисхолм, изучая возможности для выдвижения своей кандидатуры на пост президента, нанесла нам визит. «Поговорим о силе!» «Неподкупные и непокорные» – обещал ее предвыборный лозунг. В «Знаке радуги» проводила чтения Элис Уокер, получившая Пулитцеровскую премию за роман «Цвет пурпурный». На чтениях выступала и Майя Энджелоу, первая чернокожая женщина – автор бестселлеров, ставшая популярной благодаря своей автобиографии «Я знаю, отчего птица поет в клетке». Когда мне было семь лет, в «Знаке радуги» выступала Нина Симон. Позже я узнала, что Уоррен Вайднер, первый чернокожий мэр Беркли, провозгласил 31 марта 1972 года Днем Нины Симон, чтобы отметить ее двухдневное посещение Беркли.
Мне нравилась «электрическая» атмосфера «Знака радуги» – смех, вкусная еда, энергия. Мне нравились мощные речи со сцены и остроумные, порой выходящие за грань, шутки зрителей. Именно здесь я узнала, что творческое самовыражение, честолюбие и интеллект – это круто. Именно тогда я поняла, что нет лучшего способа накормить чье-то сознание, чем объединить еду, поэзию, политику, музыку, танцы и живопись.
Именно в центре я видела логическое продолжение ежедневных уроков своей матери, именно там смогла представить себе, что меня ждет в будущем. Мама воспитывала нас в убеждении, что «слишком тяжело» – это неприемлемое оправдание, что быть хорошим человеком означает стоять за что-то большее, чем ты есть, что успех отчасти измеряется тем, чего достигли люди, которым ты помогал. Она говорила нам: «Боритесь с системами так, чтобы они становились более справедливыми, и не ограничивайтесь тем, что было всегда». В «Знаке радуги» я видела эти ценности в действии, эти принципы были применены. Это было воспитание гражданина – единственное, которое я знала и которое, как я предполагала, получают и все остальные.
Я была счастлива там. Но когда я училась в средней школе, нам пришлось уехать. Маме представилась уникальная возможность преподавать в Университете Макгилла в Монреале и проводить исследования в Еврейской больнице общего профиля[22]. Эта возможность обеспечивала взлет ее карьеры.
Однако для меня все было иначе. Мне было двенадцать лет, и мысль о переезде из солнечной Калифорнии в феврале, посреди учебного года, в чужой франкоязычный город, покрытый двенадцатифутовым слоем снега, мягко говоря, огорчала. Мама постаралась, чтобы это выглядело как приключение, и повела нас покупать наши первые пуховики и варежки, как будто мы собираемся исследовать великую северную зиму. Но мне было трудно смотреть на это под таким углом. Все стало еще хуже, когда мама сказала, что хочет, чтобы мы выучили язык, поэтому записала нас в школу для носителей французского языка Нотр-Дам-де-Неж – «Богоматерь Снегов», находящуюся по соседству.
Это был тяжелый переход, так как единственные французские слова, которые я знала, были из балетных классов, где мадам Кино, моя балетная учительница, кричала: «Demi-plié, и вверх!» Я часто шутила, что чувствую себя уткой, потому что весь день в новой школе я повторяла: «Quoi? Quoi? Quoi?» («Что? Что? Что?»).
Разумеется, я забрала с собой в Монреаль свое воспитание. Однажды мы с Майей устроили демонстрацию перед зданием школы, протестуя против того, что детям не разрешают играть в футбол на лужайке.
В конце концов я убедила маму позволить мне перейти в школу изящных искусств, где я пробовала играть на скрипке, валторне и барабане наряду с изучением истории и математики. Однажды мы исполнили песню «Мы свободны – ты и я»[23] от начала до конца.
К тому времени, как я перешла в старшую школу, я уже приспособилась к новой обстановке. Я все еще скучала по дому, по друзьям и семье и всегда с радостью возвращалась к ним летом и на каникулах, когда мы останавливались у отца или миссис Шелтон. Но к этому я привыкла. К чему я не могла привыкнуть, так это к чувству тоски по родине. Желание вернуться в родную страну меня не отпускало. В том, что в колледж я буду поступать дома, у меня не было никаких сомнений.
На свой выпускной я пригласила обоих родителей, хотя знала, что они не будут разговаривать друг с другом. Никогда не забуду, как сидела в первых рядах зрительного зала и оглядывалась на публику. Мамы нигде не было видно. «Ну где же она? – думала я. – Неужели она не пришла, потому что здесь отец?» Уже должны были начинать. И тут вдруг открылась задняя дверь аудитории и вошла мама (которая обычно ходила в лабораторию в джинсах и теннисках) в ярко-красном платье и на каблуках. Она никогда не позволяла ситуации взять над собой верх.
В старших классах я начала более конкретно задумываться о своем будущем – о колледже и что будет после него. Всегда знала, что буду строить карьеру: я видела удовлетворение, которое мои родители получали от своей работы. Я видела перед собой целый ряд выдающихся женщин (тетю Мэри, миссис Уилсон, миссис Шелтон и прежде всего свою мать – лидеров в своих областях) и те перемены, которые они вносили в жизнь других людей.
Несмотря на то что зерно упало мне в душу очень рано, не помню, когда именно я решила, что хочу стать юристом. Некоторые из моих любимейших героев были юристами: Тергуд Маршалл, Чарльз Хьюстон, Констанс Мотли – гиганты движения в защиту гражданских прав. Меня очень волновала справедливость как таковая, и я рассматривала закон в качестве инструмента, который может помочь добиться справедливости. Но думаю, больше всего меня привлекло в этой профессии то, как люди вокруг меня доверяли юристам и полагались на них. Дядя Шерман и наш близкий друг Генри были юристами, и всякий раз, когда у кого-то в семье или у соседей возникали проблемы, первое, что мы слышали, было: «Позвони Генри. Позвони Шерману. Они знают, что делать. Они знают, как с этим разобраться». Мне тоже хотелось так уметь. Хотелось быть тем человеком, которому звонят люди. Хотелось быть тем, кто может помочь.
