– Да, на полиграфе. Я еще раньше понял, что вопросы будут простые, но с непростым подтекстом, и был морально готов. Но когда оказался один на один в темном помещении с серьезным мужчиной в погонах, меня оторопь взяла. Не мужик, а воплощение Будды, или как там у них называется, забыл, лама какой-то… То ли он помер, то ли жив, сидит в одной позе и сквозь тебя смотрит. И вопросы задает вроде: «как вы относитесь к смерти?». В общем, мямлил я там что-то, запинался, краснел, как школьница. А когда вышел, то узнал, что мое поступление закончилось. Вот так. Выдержки мне не хватило и самообладания, нервы подвели. Но я потом узнал, что следственный факультет или контрразведывательный мне все равно не светили, туда только своих берут, потомственных разведчиков. В армию пошел, срочку отслужил, по контракту потом на два года остался. Женился, дочь родилась, Лизка, ей сейчас шесть. Потом Мишка появился, ему одиннадцать. Он приемный, мы его из детдома усыновили. Работаю в конторе одной по перевозке особо ценных грузов, в сопровождении…
– Золото, бриллианты? – не преминула уточнить Наташа.
– А как же, у нас этого добра навалом, – гордо заявил Илья, словно только и делал, что перевозил из одного конца страны в другой свои собственные драгоценности. – Антиквариат еще, технику ценную, оружие старинное, и обычная инкассация. Лошадь однажды везли, сами чуть по дороге не сдохли…
– Лошадь? – поразилась Наташа. – Какую лошадь, куда, зачем?
– Дорогую, как сволочь, – поморщился Илья, вспоминая чудовищную неделю, проведенную рядом с капризной скотиной. – Стоит, как два мерса, или как три, уже не помню. Но красивая, рыжая, а грива и хвост белые. Мы ее в Кельн везли. Так у лошади всю дорогу истерика была, сами обалдели. С ней два конюха ехали, думали, мужиков потом отпаивать придется – так нам эта тварь арабская мозги вынесла. Но мы до Кельна и обратно, а мужики с лошадью в Лондон двинули, не завидую я им… Теперь про себя давай, – потребовал Илья.
– Обычно все, – Наташа смотрела в стену на портрет то ли великого химика, то ли биолога, и обращалась, скорее, к ученому, чем к Илье. – Институт закончила, замуж вышла, сына родила. Развелась, второй раз замуж сходила, еще один мальчишка появился. Муж от меня сбежал, живу с матерью и детьми. Работаю бухгалтером. Слушай, пойдем подышим. А я покурю. Держи, – она бросила Илье на колени свою сумку и направилась к парте, заваленной куртками и пальто. Солидный мужчина с блестящей макушкой и круглым брюшком галантно помог Наталье раскопать общую кучу и подал ей черный полушубок. Илья поднялся со стула и, помахивая сумочкой с заклепками, направился к обоим. Мужчина, в прошлом троечник и раздолбай Гошка Митрофанов, с трудом получил аттестат, никуда не поступил, и угодил прямиком в армию. А оттуда – в тюрьму за продажу «неустановленным лицам трех автоматов Калашникова с запасными магазинами в количестве шести штук». Отсидел два с половиной года, вернулся домой, сейчас содержит в городе три палатки с пивом и весьма доволен жизнью. Прошлым своим гордится и в каждом разговоре словно невзначай упоминает: «когда я сидел в Крестах…».
Все это сообщила Наташа, пока шли по длинному коридору, пока спускались по лестнице и пробирались через забитое народом фойе. Вышли на крыльцо, нашли свободное местечко возле перил. Илья привалился спиной к ледяным поручням, отвернулся от ветра. Наташа закурила и встала рядом с ним. Затянулась глубоко, выпустила струйку дыма и принялась разглядывать толпу.
– Не повезло тебе, – проговорил Илья, и пояснил, заметив удивленный взгляд Наташи. – С мужиками, в смысле.
– Не повезло, – легко согласилась та. – Но я не жалею. Ни о чем. Вообще.
Жалеет, еще как жалеет, только вида не показывает. За двадцать лет характер не изменился – тот же гонор, никуда не делся. Разбавленный уже, конечно, и пережитыми бедами, и слезами, но яда пока хватает, чтобы вот так отвечать.
– Правильно, – одобрил Илья. – Жалеть надо о том, что сделано, а не о том, что могло быть. И вспоминать пореже о прошлом. Я вот, например, дано забыл, как ты мне изменила, – он обнял Наташу за плечи, привлек к себе. Она не отстранялась, улыбнулась только странно и молчала.
– Помню, помню, – в том же тоне продолжал Илья. – И как с другим тебя застукал, и как поговорить, обсудить все потом звал. И прождал почти два часа, как дурак по парку до темноты шлялся. Чего не пришла-то тогда? Некогда было или маньяка испугалась?
Наташа не отвечала, курила, смотрела в толпу перед собой. Кто-то сосредоточенно лез к перилам, сопел сбоку, Илья покосился в ту сторону. Невнятный дяденька из их класса в накинутой на плечи облезлой кожанке на меховой подстежке рылся в карманах в поисках зажигалки, и жутковато скалился, сжимая зубами сигарету. Наталья по-прежнему молчала – то ли обиделась, то ли не знала, что ответить: соврать или правду сказать. А, может, она и в самом деле тогда испугалась. Ведь весь город лихорадило от слухов: якобы раз или два в месяц в окрестностях находили свежий труп. Совсем еще дети и подростки, самому старшему из которых едва исполнилось четырнадцать лет – изуродованные так, что Чикатило отдыхает. Жуткая новость немедленно обрастала еще более жуткими подробностями, кто-то даже лично повстречал монстра, с руками по локоть в крови, милиция отмалчивалась и делала вид, что ничего не происходит, зато сарафанное радио работало на всю катушку. О жертвах было известно только одно – они не местные, не из города, родственников у них нет и опознать погибших некому. Пришли из ниоткуда, ушли в никуда, вернее, известно куда – на городское кладбище, к самой дальней стене, где в бурьяне и крапиве хоронили неопознанные тела.
Чтобы успокоить общественность, лес, ближние берега озера и тот самый парк патрулировали менты и скромно одетые люди в гражданском, общими усилиями они отловили одного браконьера, ловившего рыбу сетями и начинающего педофила. Не говоря уже об ораве мелких хулиганов и воришек. И все бы было ничего, но слухи об изуродованных трупах продолжали появляться, пугать особо впечатлительных и нервных граждан. Последняя новость, которую слышал Илья, была чудо как хороша: труп девочки лет пяти нашли уже поздней осенью, когда в облетевших кустах недалеко от городского пляжа бомжи обнаружили обглоданные собаками детские останки. И после этого все стихло месяца на три, чтобы весной возобновиться вновь. Но Ильи уже не было в городе, окончания той истории он не знал. Да и не верил он в бабские сказки и сплетни, голова тогда другим была занята, все мысли только об Академии. С языками у него не ладилось, потом мать отличного репетитора по немецкому нашла, надо было пропущенное наверстывать…
– Да какая теперь разница, – произнесла вдруг Наташа. – Не пришла и не пришла, чего вспоминать. А маньяк… Я его видела, но не тогда, позже, через год или полтора, а потом все закончилось.
– С руками по локоть в крови невинных жертв? – немедленно уточнил Илья. – Расскажи, расскажи, мне очень интересно. С детства страшилки люблю. Про черный гроб в черной комнате, про шкаф-убийцу…
Странно, он почему-то разозлился на Наталью, словно она была в чем-то перед ним виновата. Нет, за ней водились, конечно, грешки, да и приврать она была горазда что тогда, что сейчас. Вернее, приукрасить. Но через двадцать-то лет могла сказать правду, что-то вроде: дурак ты, Кондратьев, мне деньги были нужны, а не ты. Чего, спрашивается, врет и изворачивается, к чему это?..
– Можешь не верить, твое дело, – Наташа бросила окурок в снег и подняла голову, посмотрела на Илью. – Я видела его только один раз и очень испугалась. Так страшно мне не было никогда в жизни, ни до этой встречи, ни после. Хорошо, что он меня не заметил, и я смогла удрать. Могу рассказать, если хочешь… Танюшка! Привет! Я уж думала, ты не придешь!
Как она разглядела Татьяну в толпе – уму непостижимо. Вывернулась ловко из объятий и бросилась навстречу худой блондинке в светлой норковой шубе и на чудовищных «шпильках», особенно актуальных на льду и снегу. Объятия, поцелуи, визг и даже аплодисменты – собравшиеся на крыльце бурно выражали свое одобрение воссоединившимся школьным подругам. Помнил Илья эту Танюшку и сразу узнал. В детстве толстая, нескладная, в очках и вечным учебником под мышкой Татьяна преобразилась кардинально. Исхудала до половины себя шестнадцатилетней, выглядела охренительно, и не обращали внимания ни на кого, кроме Натальи. Впрочем, объятия быстро распались, подружки обменялись номерами телефонов, и Танюшка кивнула Илье и в пелене одуряющих французских ароматов упорхнула в школу. Наташа вернулась к перилам, жала на кнопки мобильника.
