Конечно, Валентику пришлось за все расплачиваться — и прежде всего тем, что Лера сочла своим долгом во что бы то ни стало взяться за Валентиково воспитание. Он просто диву давался, наблюдая, как мгновенно Лера преображалась из шлюхи в потрясающую зануду, стоило только ей вылезти из постели и накинуть халатик.
— Тебе бы в надзирательницы пойти. В колонию для малолетних преступников, — бормотал он сквозь зубы, бледнея от раздражения и вслушиваясь в нескончаемое жужжание: «Ты опять проспал две первые пары… ты не должен пропускать занятия… ты слишком много куришь… тебя снова видели в баре, ты спускаешь деньги на ерунду… что это за вертлявая блондинка сидела рядом с тобой на лекции по древнерусской литературе, я слышала, как вы шушукались…»
Справедливости ради надо сказать, что не только блондинки, но и брюнетки с шатенками, и другие крашенные во все цвета радуги девицы окружали Валентика на протяжении любого учебного дня. Лера плакала, потом молча злилась, затем начала закатывать скандалы — не помогало ничего. Девушки клеились к Валентику, словно мухи к липкой бумаге. Большой шумной компанией, в которую Лера не входила, они совершали опустошительные набеги на бары и ночные клубы. И что примечательно, Валентик никогда не платил — как-то так повелось само собой. Среди девиц стало даже своеобразной модой взять с собой милого пышноволосого юношу с огромными глазами раненого олененка — и не только накормить-напоить, но и осыпать подарками. Пусть маленькими, но приятными.
В какой-то момент ему даже показалось, что Лера смирилась с его многочисленными изменами, но к концу второго курса она выкинула такое, чего Валентик никак не ожидал.
Она забеременела.
— И рожу! Я рожу, рожу, рожу!!! — кричала Лера, вытирая слезы сразу двумя руками, собирая их в горсти и стряхивая, как дождевые брызги. — Я давно хотела ребенка, да, давно хотела! Он будет мой, мой! А ты просто эгоист, да, эгоист!
«Сучка. Примитивная, похотливая сучка», — ожесточенно думал Валентик, стискивая кулаки и еле сдерживаясь, чтобы не наброситься с кулаками на эту плоскую рыбу. И как она еще рожать надумала, с таким-то тощим задом!
Все повторялось. Женщина, для которой он привык считать себя одним-единственным, снова предавала его. И все ради какого-то мерзкого маленького существа, головастика — он видел какие-то плакаты в поликлинике, — у которого даже нет ни рук, ни ног, ни ушей, ни носа. Даже ногтей, нет обыкновенных человеческих ногтей! Огромная голова и позвоночник!..
Он смотрел на абсолютно ровный Лерин живот, старался вообразить себе того, который сидел там, внутри, и передергивался от брезгливого отвращения.
— Валя, Валечка, милый, — жена опускалась на персидский ковер прямо у его ног и обнимала их, прижималась к ступням мокрым лицом, — Валечка, ты просто еще не осознал, не понял, правда, любимый? Ведь ты хочешь маленького, правда? Ты только подумай, подумай, милый, ведь это будет наш ребеночек, только наш… Он будет похож на тебя, это будет мальчик, вот увидишь, я чувствую, семь месяцев — это совсем немного, они пройдут незаметно, вот увидишь, и у нас будет сынок, наш с тобой сыночек, Валечка…
Он не хотел ее ударить, хотел только вырвать свою ногу из цепких Лериных объятий, и больше ничего… Но дернул слишком сильно, и босая пятка со всей силы саданула Леру прямо в лицо. Она охнула, подняла руки, защищаясь, оберегая свой живот, и этот чисто инстинктивный жест обозлил Валентика до предела. Он вскочил, путаясь в ее длинных волосах, и, не давая жене встать, стал пинать ее изо всех сил, норовя попасть в лицо, в грудь, а главное — в живот, в живот, в живот!
Лера не кричала — она стонала, а потом затихла, съежившись в углу, куда сумела отползти, спасаясь от побоев. Когда он уходил из дома, предварительно забрав только что полученный от родителей Леры из Сирии очередной перевод, девушка так и лежала в углу, скрючившись и не издавая ни звука…
Четыре дня он не показывался дома, ночуя у приятелей (вернее было бы сказать, у приятельниц) и бездумно слоняясь по университетскому бульвару. Денег у него не было: все были потрачены в первый же день «бомжовой» жизни, потрачены нате самые ботинки, в недобрый час попавшиеся Валентику на глаза в витрине не самого дешевого универмага. Ночевать его приятельницы пускали, но как-то так совпало, что у каждой из них находились какие-то дела и всем было не до Валентика.
В конце концов забредши в студенческую столовую (в желудке ощутимо посасывало), молодой человек встретился там с Катюшей.
И рассказал миловидной (он это сразу отметил) девушке, которая так любезно накормила его, смесь полуправды-полулжи, замешанной на его нежелании возвращаться туда, к Лере.
— Тебе деться, что ли, некуда?
— Ага. К жене не охота.
— Заругает?
— Да воспитывать начнет. Меня все воспитывают… Так пойдем? В кино.
— «В кино», — поддразнила Катюша. — За билеты-то тоже мне платить, как я понимаю? И еще, поди, за лучшие места?
— Котик, умоляю, не усложняй! Ты просто сделаешь мне подарок…»
Она сделал ему этот подарок. А потом и еще много других подарков, все время удивляясь про себя: как же так получилось, что она, серьезная девушка, ведущая жизнь скромную и в высшей степени добропорядочную, вдруг влюбилась, на полном серьезе влюбилась в такого шалопая.
А может быть, и не было бы в Катюшиной жизни никакого Валентика (вернее будет сказать, никогда бы не обратила она внимания на такого повесу), если за шесть лет до этого она не пережила жестокого любовного разочарования. Хотя, строго говоря, и разочарованием это никак было нельзя назвать. По крайне мере, Тот, О Ком Она Мечтала, и знать не знал, что является причиной бессонных Катюшиных ночей.
Историю первой романтической неудачи, настигшей Катюшу в нежном, девическом возрасте, можно обрисовать всего в шести словак: через два месяца после их знакомства Тот, О Ком Она Мечтала женился на другой.
Катюше было всего семнадцать — ровно столько, сколько ее лучшей подруге Аньке Истоминой, с которой они вместе заканчивали одиннадцатый класс, когда она впервые увидела Его. Высокий, стройный молодой человек с черными, гладкими, коротко подстриженными волосами, в великолепном сером костюме в талию, пружинящей походкой прогуливался возле их школы.
Катюша с Анькой, отбиваясь портфелями от преследовавшего их одноклассника-недотепы и оглушительно хохоча над какой-то шуткой, выскочили в школьный вестибюль и запрыгнули на подоконник. Тут-то, пытаясь разглядеть свое отражение в оконном стекле, которое уже начал затягивать сумрак (девушки учились во вторую смену), Катя и обратила внимание на интересного молодого человека. Для старшеклассника он был слишком взрослый, для учителя — еще не так стар.
— Анька! Смотри-ка, какой… Ален Делон, — почему-то сказала она, хотя французский актер со слащавой внешностью Катюше никогда не нравился. — Кто это такой, интересно? Ждет кого-то…
— Кто? Этот? — удивилась Анька. — Тю, мать! Ты что это, с глузду сдвинулась? Какой там Ален Делон, это ж Петька обыкновенный. Как пить дать, Петька.
— Почему это именно Петька? — оскорбилась Катюша за симпатичного незнакомца.
— Спорим? — азартно блеснула глазами Анька.
— Нет, ты скажи, с чего ты взяла…
— Да с того, что это мой брат! Единоутробный! — И Анютка захохотала так, что свалилась с подоконника на пол, замахав в воздухе руками, как ветряная мельница. Впрочем, она тут же вскочила — проворностью и мальчишескими замашками Истомина славилась на всю школу. Ее едва прикрытые школьной формой острые коленки всегда были в синяках и царапинах.
— Не ври, — не поверила Катя. — Ты говорила, брат у тебя на Севере. Газ добывает, говорила!
— Ну и что? Был на Севере. А теперь взял и вернулся. Уже с год как, я тебе не говорила, что ли? Его в Москву обратно, в газпромовскую какую-то контору перевели.
— Так он газ не добывал?
