И только тогда Лисицын перестал их лузгать.

– Ну так же ж… Они зато экологические, с Ростова привез. Ой, я тут все шкорками засыпал…

– Неужели даме не предложите, есаул?

– Сотник я, не есаул… Будешь, что ли, семечку? – растерялся Лисицын.

– Ну мы давай тебе место в ранце освободим, жезл, может, и влезет.

Она подставила свою неподходящую для этого руку. Он насыпал ей горсть пахучего подсолнуха.

– Свое производство? – поинтересовалась Катя.

– Та не… Своего у нас мед. У бати пасека.

– А медку-то нет с собой?

– Зря смеешься. Сейчас же ж каштановый идет, знаешь какой? А потом акации сезон будет, вообще с пальцами проглотишь. Я тебе в следующий раз привезу.

Катя улыбнулась.

– А говорят, что мужчины не любят строить далеко идущие планы.

Подкатил Кригов. Снял у Лисицына с губы прилипшую шелуху.

– Э, ну как так-то? Там у товарищей боеприпасы кончились, а ты тут… Ой. Здрасте. Простите. У сотника Лисицына самоволка. Военно-полевой трибунал ждет.

– Лисицын – это я, – объяснил Юра.

– А я Катя.

Так Катя из будущей сделалась настоящей.

Когда они с Криговым вышли курить, тот хлопнул Юру по спине со всей дури.

– Ничего такая. Катюша. В самый раз тебе, а?

– Ты с меня прикалываешься, что ли?

– В смысле?

– Она ж москвичка. Еще и с золотым кольцом. Это ж ты, брат, с московской пропиской родился. А у меня через три дня командировка кончится, и мне обратно до станицы кочумать.

– А вот ты женись на ней, к тебе как раз прописка и прилипнет! – посоветовал Кригов.

– Ты что? Я так не смогу, – сказал Лисицын. – Что ты, не знаешь меня, что ли?

– Шо, шо. Знаю тебя: дурак. Не сможешь.

– Та и на хрен я ей сдался. Балерина. Из Императорского балета! И я, лох.

– Тебе не надо, я тогда заберу! – предупредил Кригов.

– Ну слышь! – предупредил Лисицын.

Тут дверь снова хлопнула, и на пороге возникла Катя с папироской.

– Сотник Лисицын! – произнесла она. – Есть предложение. Предложение-челлендж.

Кригов прикурил ей. И Кригов же спросил:

– Какое?

– Завтра бал. Бла-бла-благотворительный. Бал завтра, а у меня нет партнера. Кавалера то есть.

Лисицын посмотрел на Кригова беспомощно.

– Как же у такой звезды может не быть кавалера? – спросил Кригов.

– Слетел, – ответила Катя. – Но я говорила не с вами. Сотник Лисицын! Вы выручите даму в беде?

– Я… Я не умею? – спросил у Кригова Юра.

– Я умею, – заявил тот.

– Я научу, – пообещала Катя.

– А где этот бал? – промямлил Лисицын.

– В «Метрополе».

– Это… Внутри Бульварного?

– Это рядом с Кремлем.

– Меня не пустят.

– Меня пустят! – вставил Кригов.

– Это я беру на себя, – сказала Катя.

Лисицын смотрел на нее растерянно, обескураженный ее веселым натиском.

Катя была хороша собой невероятно. Не «хороша собой» даже, а действительно прямо красива. Лисицын смотрел на нее испуганно, боясь глупым словом или неосторожным движением ее спугнуть. И зыркал грозно на Кригова, который не собирался оставлять их наедине, а рыскал вокруг, выжидая, пока Юрка оступится.

– Ты как бабочка, – заявил он Кате неуверенно. – Красивая. Боюсь тебя спугнуть.

– Романтично. Спасибо, что не пчела. Так какой ответ?

Она была пьяна, но и Лисицын тоже был пьян. Это уравновешивало их – пока они оба были пьяны. Пока они оба были пьяны, он мог воображать, что пойдет завтра с ней на бал, что она может заинтересоваться им не только из баловства и любопытства, что будет отвечать ему на письма и когда-то – может быть, ведь может же такое быть?.. – она будет с ним.

Зачем она тебе, Сашка? Ну что ты, балерин на своем веку не видал и еще сто раз не увидишь?! Уйди, брат! Третий должен уйти! – зверски мигал Кригову Юра, но тот словно ослеп и никаких лисицынских семафоров не замечал.

– О! Наши!

Баласанян, покинутый товарищами, тоже выбрался дышать и первым увидел этих. Через гомонящую толпу, раздвигая штатских в стороны, двигался прямо на них казачий патруль.

Лисицын сразу протрезвел, подобрался, уставился вдаль, поверх голов.

– Не за нами?

– Мания преследования? – хохотнул Кригов. – Мания величия?

Но Лисицын уже знал, что нет – не мания: он сцепился глазами с командиром патруля и расцепиться уже не мог. Тот, заметив Кригова с Лисицыным, ускорил шаг и шел теперь не просто вперед, а именно к ним. Есаул, и с ним два сотника. Никакой это был не патруль. Это их арестовывать шли.

Теперь даже Кригов это понял. Забрал растрепанные волосы. Посерьезнел.

Бежать? Прятаться? Оружия при них не было: в увольнительные в Москве табельное, даже шашки, брать не дозволялось. Лисицын, собравшись, успел решить, что главное – сохранить достоинство. Он оглянулся на Катю.

– Тебе сейчас лучше уйти.

Поздно. Есаул, держа руку на рукояти шашки, остановился напротив Лисицына. Шаркнул ногой. Насупился.

– Сотник Лисицын, сотник Кригов?

– Так точно, ваше высокоблагородие.

– Извольте пройти с нами.

Лисицын этого ждал с самого того момента, когда атаман Полуяров запнулся о палас в Георгиевской зале. Теперь вот отрубленная змеиная голова жалила их обоих – и он не сомневался, что укус будет смертельный.

Кригов посмотрел на есаула.

– Нас задерживают, что ли, ваше высокоблагородие?

Катя упрямо стояла тут, не уходила. Хмурилась, не хотела прощаться с Лисицыным.

– Задерживать? Нет.

Есаул посмотрел на Катю с сомнением.

– Не хотелось бы при штатских… Вас генерал Буря… Атаман вызывает. Новый. Прежний… Полуяров… Только что застрелился.

На следующий день Лисицын неуклюже вел Катю через парадную залу «Метрополя», где давали тот самый бал. На нем была опять парадная форма, сотничьи погоны прочно сидели на своих местах. На Кате – белое платье: бальное, но как будто подвенечное.

К отелю гостей свозили «майбахами» – лакированными лимузинами, довоенных, конечно, моделей, но безупречно выправленных у таджиков в их подпольных мастерских. Встречали прибывших вышколенные привратники в камзолах и цилиндрах, в белых перчатках, одетые неизвестно по какой моде, но весьма впечатляюще. Потом передавали прибывших официантам, которые угощали тех канапе с икрой и шампанское крымское вручали им в хрустальных фужерах. От резных дубовых дверей громыхали духовые и литавры разгоняющегося оркестра.

Лисицын старался подавить дрожь.

Он до этого только на дискотеках в микрорайоне плясал; ну, в офицерском клубе разучивали что-то классическое, подходящее к белогвардейским кокардам, – по будням курсы правильной речи и истории Российской империи, по выходным – вот, кадриль. Но кадриль, не вальс.

Катя ему приказала не трусить. Взяла его решительно и, притворяясь фарфоровой статуэткой у него в руках, повела по залу. Катя была ему по грудь, невесомая – она сказала, в балете и надо быть такой, чтобы партнеру легко было носить тебя на руках.

Вальса Лисицын боялся очень, несмотря на приказ.

Чтобы ему совсем не упасть в грязь лицом, они договорились с Катей встретиться сначала с утра и репетировали три часа в каком-то разбомбленном дворе за Садовым. За это время он успел влюбиться в нее бесповоротно, но двигаться лучше не стал. Однако она поставила ему железное условие: вечером быть в «Метрополе».

Зачем ей это потребовалось, он никак не мог понять. В тенях и с драматическими ресницами, с обнаженными плечами и с какой-то совсем детской талией, в этом странном платье, она явно была предназначена одному из жирных пожилых щеголей во фраках, одному из лоснящихся молодых хлыщей, которых подвозили ко входу угольно-черные «майбахи», но никак не Юре – солдафону и лаптю.

Юра это знал и поэтому потел, спотыкался и не мог произвести ни одной складной шутки. А Катя парила над землей, оделяла присутствующих улыбками и зря представляла Лисицына каким-то своим богемным приятелям со заковыристыми и незапоминающимися именами.