Мы возвращались обратно к усадьбе, и я все больше мрачнела, слушая Яна Кахуду. А он между тем продолжал рассказывать про реку, о ее спокойной, но такой обманчивой голубизне вод, о том, что она сообщается с Эльбой, а на юге несет свои воды аж до Молдавии, колыбели самой красивой музыки на земле. Те же воды, что делились своими тайнами, безымянный приток.

Темнело, и было непонятно, то ли небо затягивает тучами, то ли всему виной тяжелый осадок, появившийся у меня после рассказа садовника. Пожалуй, я не стану ничего говорить Даниелю о реке и о том, почему возле нее нельзя сажать. Он тогда с ума сойдет, немедленно захочет отказаться от усадьбы и станет винить во всем себя.

– Им пришлось убраться отсюда, – ни с того ни с сего вдруг сказал Ян Кахуда.

– Простите?

Старик смотрел не на меня, а на город, на беспорядочное скопление островерхих крыш.

– Немцам. После войны никто не желал мириться с их присутствием здесь. Потом сюда приезжали иностранцы, не знаю, откуда они были. Рабочие или так, проходимцы, мне неизвестно, но они ничего не знали об этой земле и даже не имели понятия, когда следует убирать урожай. Они довольно быстро покинули эти места.

– Выходит, усадьба пустует с тех самых пор?

– Я иногда заглядываю сюда. Я живу вон там, на том берегу. – Он указал на одинокий домик, видневшийся за красной полосой мака у реки, с маленьким, густо разросшимся садом. – Мой отец не хотел, чтобы розы погибли, ведь многие из них являются здесь большой редкостью.

У ворот мы распрощались, договорившись, что он будет приходить сюда каждый день на несколько часов. Помогать нам выпалывать сорняки вокруг дома, приводить в порядок клумбы, объяснять, что следует выбросить, а что можно оставить. Предложенную мной плату садовник счел чересчур большой, лично у меня сложилось впечатление, что он с радостью согласился бы работать и бесплатно.

Старик все дальше уходил от дома, когда я внезапно уловила в высокой траве чье-то стремительное движение. Кошка. Она последовала за стариком вниз по склону и потом еще немного шла за ним по дороге. Оказавшись за границей участка, кошка повернула и исчезла среди полевых цветов.

За спиной послышались мужские голоса. Я обернулась и увидела двух полицейских, которые тащили носилки. Даниель стоял, придерживая дверь кухни. Лежащее на носилках тело было прикрыто. Хлопнули дверцы машин, оставив после себя отголосок эха. Два автомобиля медленно проследовали мимо меня и вскоре скрылись из виду.

Я повесила на окна светлые занавески, не было только ветерка, на котором они могли колыхаться. Все было неподвижно, словно само время замерло в ожидании вместе с нами. Миновал день, следом другой, а я даже не помню, чем мы занимались. Что-то где-то понемножку красили и ждали, неотступно преследуемые жужжанием «болгарки» и вопросами, которые в конце концов заполонили собой каждый закоулок в доме. В подвале по-прежнему висела желтая заградительная лента. Несколько раз мы пытались дозвониться, но нас даже не могли соединить с нужным человеком.

Дети слали мне сообщения, на которые я не могла дать ни одного вразумительного ответа. Кем он был, этот мальчик? Было ли это убийство? А тебе не страшно теперь там спать?

На третий день я отправилась за покупками и решила слегка изменить маршрут и пройти через площадь. Это было единственное место в городе, которое мы увидели на снимках в интернете еще раньше, чем приехали сюда. Казалось, все фотографы при съемке стояли на одном и том же месте, возле фонтана в центре площади, направляя объектив на ряд небольших средневековых каменных домов, связанных между собой арками и выкрашенных в теплые пастельные тона – голубой, желтый и оранжевый, – контрастировавших со зданием фахверковой конструкции, где размещался закрытый на ремонт «Гранд Отель». Поэтому я уже заранее представляла себе романтичный и хорошо сохранившийся маленький городок, укромную жемчужину в центре Европы с коричневыми черепичными крышами, узорными орнаментами, лепниной и часами с римскими цифрами на ратуше. С каменными сводами, под которыми царит глухое безмолвие, заставляющее каждый шаг отдаваться эхом, – я знала все это еще до того, как мы приехали сюда и подписали бумаги на покупку участка с домом.

Полицейский участок находился рядом с «Гранд Отелем». Прежние старинные ворота сменили двери с надежными замками, а сама внутренняя обстановка напомнила мне пятидесятые годы: дубовые шкафы и деревянные планки, обои на стенах какого-то коричневато-бежевого оттенка.

Сидевший в дежурке мужчина был без формы и не изъяснялся ни на одном из известных мне языков, но все же сделал пару звонков и в конце концов протянул мне трубку. Я услышала женский голос, который говорил по-английски и все твердил о каких-то бланках. Вероятно, на том конце решили, что я собираюсь подать заявление о краже. Должно быть, так им сказал мужчина в дежурке, или же сюда чаще всего за этим и приходили. Мне пришлось три раза объяснить, в чем дело.

– Так вы желаете заявить об убийстве? – спросила девушка.

– Нет-нет, мальчик уже давно умер.

– В таком случае я не понимаю, зачем вы сюда звоните.

– Кто-то должен связаться с нами, но вот уже несколько дней нам никто не звонит.

– Значит, вы не хотите подать заявление?

– Мы уже заявили. В вашем журнале регистрации происшествий где-то должно быть записано, кто ведет расследование.

– Это не мой отдел.

Я попросила девушку передать мой номер дальше куда следует, весьма, правда, сомневаясь, что она это сделает.

Я сидела в тенечке за шатким столиком летнего кафе возле табачной лавочки и пила кофе. По площади сновали люди, домой или из дома, женщины с продуктовыми сумками толпились небольшими группками под сводами аркады. Я попробовала с помощью приложения на смартфоне перевести несколько газетных заголовков – достаточно было просто подержать камеру над страницей, как на экране мгновенно появлялся перевод на шведский. Вот только вряд ли его можно было назвать адекватным. Мне было интересно, есть ли здесь что-нибудь про мальчика.

Покинув площадь, я направилась по одной из тесных улочек, фотографировать которые никому и в голову не приходило. Скобяные товары соседствовали здесь с маленькой книжной лавочкой, которая сколько я тут раньше ни проходила, все время была закрыта. На дверях обычно висела написанная от руки табличка: что-то вроде «Заходите после четырех» или «Простите, мы сегодня не работаем». Я видела в витрине книги, изданные исключительно на чешском, и решила, что это точно не для меня. Теперь же в переулке появился рекламный стенд с раскрасками и открытками, а из-за открытой двери доносилась музыка, что-то классическое. Композиция показалась мне раздражающе знакомой, вот только вспомнить ее названия я не смогла и оттого осталась стоять на месте. Смычковые заполняли собой облезлый кусок переулка, где дома наклонялись друг к другу и солнечные лучи не достигали тротуара, перенося меня куда-то в прошлое. Книжная лавочка производила впечатление старинной, с полками от пола до потолка и люстрой начала прошлого века. Погибший мальчик запросто мог носиться по этим переулкам, когда еще был жив, наверняка с тех пор они ничуть не изменились.

И тут я узнала покупателя, который стоял у кассы спиной ко мне, точнее, покупательницу – на ней был все тот же жакет, что и раньше. Анна Джонс обернулась, когда я вошла, и, помедлив несколько секунд, улыбнулась мне.

– Здравствуйте, вот мы и снова встретились.

Хозяйка книжного магазина пожала мне руку и представилась Мартой. На ней была одежда красных тонов, короткая стрижка и симпатичные очки, стекла которых отливали синим.

– Соня купила здесь виноградник, – сообщила ей Анна Джонс.

– Это тот, что за рекой? Смелый шаг. Собираетесь возрождать традиции?

– Возможно, – ответила я и пробежалась взглядом по полкам, – но мне нужно еще многому научиться… Есть у вас какие-нибудь книги о виноделии или хотя бы просто об этом крае. На английском или немецком?