Поэтому давайте воздержимся от формулирования определенного мнения, пока не настанет время и пока опыт не разрешит данную проблему.
Иными словами, венский психоаналитический симпозиум по суициду так и не дал адекватного ответа на постоянно звучащий вопрос, в чем же суть психопатологии или, точнее, психологии самоубийства. Участники этого симпозиума согласились с тем, что каждый человек с суицидальными наклонностями является жертвой сильных агрессивных импульсов, которые не может проявить вовне и в результате обращает внутрь, то есть против самого себя. Однако это достаточно остроумное утверждение, ставшее с тех пор популярным в среде клинических психиатров, не содержало ясного клинического или даже теоретического критерия, проливающего свет на проблему самоубийства. В своей основе оно было правильным, но слишком общим, чтобы оказаться по-настоящему ценным, поскольку хотя каждый желающий или пытающийся совершить суицид на самом деле страдает от сильных агрессивных (бессознательных) побуждений к убийству, эти импульсы являются универсальными, и в соответствии с этим утверждением весь мир должен быть подвержен опасности совершения самоубийства, что противоречит реальному положению вещей (Федерн).
Понимание обсуждаемой проблемы несколько улучшилось после исследований, проведенных Абрахамом, изучившим ряд случаев депрессивного психоза, и Фрейдом, который вскоре после упоминавшегося симпозиума по самоубийству тщательно проанализировал психические процессы лиц с различными формами депрессии и сравнил их с аналогичными процессами скорбящих. В результате были собраны богатые клинические данные, способствующие лучшему пониманию депрессивных психозов. Кратко полученные выводы можно изложить следующим образом.
Человек, страдающий патологической депрессией, обладает определенным набором бессознательных фантазий, влияющих на его настроение и общую картину заболевания, а также характерным эмоциональным отношением к миру, определяющим его поведение. Он идентифицирует себя с другим человеком, которого сначала любил, а затем ненавидел; поэтому он любит и ненавидит самого себя и становится жертвой яростной внутренней схватки. Однако для того, чтобы подобная идентификация привела к депрессии, она должна обладать вполне определенными качествами и основываться на особом типе фантазии, на особом механизме. Это можно описать так: человек находится под сильнейшим влиянием фантазии, что им проглочен ранее любимый, а затем ненавистный персонаж; он сам становится этим персонажем и обрушивает всю массу накопившейся враждебности на этого интернализованного индивида. Процесс проявления вражды в отношении интернализованного человека или нескольких людей воспринимается как депрессия, самоуничижение, обесценивание самого себя и ненависть к себе, а самоубийство представляет собой акт убийства этого человека или этих людей. Вполне очевидно, что данный набор утверждений, сформулированных на основе изучения фантазийных игр при маниакально-депрессивном психозе, представляет собой простое описание эмпирически зафиксированных фактов и, конечно, не проясняет причин совершения самоубийства. В качестве иллюстрации к сказанному стоит указать, каким образом можно клинически продемонстрировать описанный выше механизм развития депрессии. Было выявлено, что самообвинения некоторых пациентов, страдающих депрессией, нередко буквально воспроизводят обвинения, которые в то или иное время направлялись против человека, психологически интернализованного депрессивным больным. Абрахам приводит случай девушки, которая обвиняла себя в воровстве в тех же выражениях, которые ей довелось услышать в детском возрасте в отношении ее отца, заподозренного в краже. Кроме того, подобный необычный для человека садизм сопровождается такими угрызениями совести, которые неотступно вгоняют его во все более глубокую депрессию.
Отправным пунктом исследований Фрейда явилось сравнительное изучение аффектов, сопровождающих скорбь и депрессию. Его выводы можно подытожить следующим образом. В случае скорби, возникающей после реальной утраты объекта любви, Я внезапно получает в свое распоряжение огромное количество свободной психической энергии, которая до тех пор была связана с утраченным объектом. Эта свободная энергия, естественно, не может сразу связаться с новым объектом, поскольку воспоминания об утраченном любимом удерживают человека в состоянии напряжения, которое невозможно преодолеть в ускоренном темпе. Множество конкретных фактов и деталей, связанных с утраченным человеком, ранее воспринимавшихся с теплым чувством, становится источником психической боли, поскольку объект, с которым связывалась любовь, исчез и психическая энергия должна освободиться от того, что ранее было реальным, а теперь стало нереальным. При этом сам человек не теряет способности формировать объектные отношения, однако утрата объекта и весьма болезненное освобождение психической энергии (оказавшейся ни с чем не связанной) приводит его к временной потере интереса к жизни. Только после завершения болезненного процесса отдаления от утраченного объекта начинается восстановление привязанностей, и у скорбящего постепенно оживают и возобновляются жизненные интересы. При этом чувство утраты даже на время не исчезает из сознания.
Иначе выглядит внутренняя, аффективная картина патологической депрессии. В этом состоянии чувство утраты практически отсутствует или появляется весьма редко. Конечно, смерть любимого человека может послужить пусковым механизмом для развития депрессивного психоза, однако на всем протяжении депрессии жалобы пациента сосредотачиваются вокруг других обстоятельств. Он ощущает скуку; испытывает чувства самоуничижения и самообвинения; он жалуется, что ему изменяют его воспоминания, его психика, тело и т. п. В целом в данном состоянии можно усмотреть жалобу на то, что Эго значительно обеднело, потеряло жизненный тонус. Что же произошло? В норме Эго человека обращено к внешнему миру, его психическая энергия связана с окружением. При депрессивном психозе она отщепляется от реальности; эта энергия, любовь к реальности не только освобождается и становится ни к чему не привязанной, но и отказывается от любых объектных отношений. Она обращается на себя как на объект. Иными словами, она делает своим объектом Эго, центрируется на себе, становится эгоцентричной, самовлюбленной, самодостаточной и занятой лишь собой, то есть регрессирует до ранней стадии развития, известной под названием нарциссического уровня. Я как бы втягивает в себя объект или объекты, которые ранее были отчетливо любимы; оно идентифицирует себя с ними, воспользовавшись механизмом, кратко описанным выше и известным под названием оральной инкорпорации. Однако весь этот процесс останется неясным и малопонятным, если не принять во внимание следующую глубинную характеристику патологической депрессии: объект, или человек, к которому депрессивный больной потерял любовь, никогда не был любим полностью и безусловно. Одновременно с любовью на бессознательном уровне, а иногда полуосознанно существовало сильное подводное течение, связанное с неприязнью, ненавистью и агрессией в отношении данного объекта. Именно эта амбивалентность с преобладанием негативного отношения является характерной для патологической депрессии. На сознательном уровне депрессивный больной может продолжать испытывать любовь к объекту или проецировать собственную агрессию, которая в этом случае проявляется в виде тревоги. Всем психиатрам знакомы случаи, когда пациенты без видимого рационального основания начинают опасаться, что их муж, жена, ребенок, мать или отец могут стать жертвой ужасного заболевания, и т. п. Однако волна бессознательной садистической ненависти и агрессии порождается самим «Я», поскольку оно идентифицировало себя с объектом, и, кроме того, сознание субъекта продуцирует интенсивное чувство вины, порождаемой преступными желаниями. Результатом этой структурной аффективной конфигурации становится психический конфликт, представляющий собой типичную картину патологической депрессии.
