Мог бы всю эту деловую хрень отправить телеграфом.

А что писать? Что я тоскую, что уже буквально бросаюсь на стены в безумном желании бросить все к чертям собачьим, и, заложив карету дирижабль, вылететь немедленно к той своей единственной, к той, кого собственным волюнтаристским решением отправил в заточение на остров Христа?

И чего больше в этом моем решении? Государственной мудрости или боязни потерять любимую, желания оградить ее и детей от малейшей возможной опасности?

Или я просто идиот, создающий проблемы сам себе и ей заодно?

Я не знаю.

Не знаю!!!

А Маше на острове каково? С двумя орущими детьми и государственными обязанностями? Она же не просто домохозяйка, а реальная императрица, обязанности которой обширны и разнообразны.

Быть может, только этим она там и спасается.

Как и я здесь.

«Марфино. 4 октября 1918 года».

4 октября.

Да, сегодня ровно два месяца с того дня, как я, расцеловав близнецов и жену, покинул остров Христа.

Сколько боли и тоски было в ее глазах! А что я ей мог сказать? Какую-нибудь пошлую фигню, типа того, что другие жены месяцами ждут своих моряков и прочих путешественников? Годами ждут солдат с войны? Держись, мол, мать, Господь терпел и нам велел…

Кому нужны все эти нелепые побасенки? Пустые слова.

Пустые строки.

Как мне все надоело…

Ладно, надо закругляться с личными делами, Россия не ждет. Я заклеил конверт и наложил сургуч Императорской печати. Уже завтра мое письмо окажется на острове Христа, иначе зачем я плачу фельдъегерям жалованье?

Москва – Харьков – Одесса – Константинополь.

Остров Христа – конечный пункт. Точнее, конечный пункт для самолета Си-29-К, который возит почту. Почту государственной важности. В том числе и мою любовную переписку с женой. Даже боюсь себе представить, через сколько лет такая банальная переписка мужа и жены будет рассекречена. Может, лет через двадцать-тридцать, а может, и через все пятьдесят.

Империя Единства. Ромея. Константинополь. Малый Николаевский дворец. 4 октября 1918 года

– Ваше императорское высочество! К вам ее императорское высочество великая княгиня Ольга Александровна!

Николай удивленно посмотрел на адъютанта, затем быстро глянул в окно и убедился, что яхта «Стрела» пришвартована всего в четырехстах метрах от дворца. Чертыхнувшись про себя, он велел:

– Просите.

Сестра вошла в кабинет и, поправляя маску с государственным гербом Единства, сказала с ноткой приветливости в голосе:

– Здравствуй, Ники! Я к тебе с визитом. Целоваться не будем, сам понимаешь, – пандемия.

Ольга демонстративно села в самое дальнее от Николая кресло. Он же не менее демонстративно остался сидеть без маски на лице.

Бывший самодержец Всероссийский настороженно смотрел на младшую сестру, которая уже по-хозяйски разглядывала его кабинет. Пауза затягивалась, и Николай счел необходимым нарушить молчание:

– Твой визит, право, сюрприз для меня.

Прозвучало весьма сухо, на что последовал подчеркнуто веселый ответ:

– Я тоже рада тебя видеть, братец! Вижу, что ты уже обжился в этом дворце. Как Аликс? Как дети?

– Благодарю, все благополучно. Аликс уже значительно лучше.

– Рада слышать. Передавай ей самый теплый привет.

Николай кивнул, прекрасно зная, что Ольга и Аликс испытывают друг к другу крайнюю степень неприязни, переходящую во взаимную нескрываемую ненависть. Больше самой Ольги его Аликс ненавидела разве что Михаила, считая его узурпатором, отнявшим трон у ее детей и слабовольного мужа.

Бывший царь осторожно уточнил:

– Полагаю, что такой занятой человек, как Местоблюстительница Императорского Престола Ромеи, да еще и в столь сложные времена, вряд ли нашла бы возможность совершить простой визит вежливости, прибыв на императорской яхте через Босфор для светской болтовни об Алекс и детях. Но, право, не стоило себя утруждать. Если ты хотела со мной поговорить, то могла бы просто прислать приглашение по телеграфу.

Ольга кивнула, и глаза ее стали серьезными.

– Да, ты прав. Это не просто визит вежливости. Я хочу с тобой поговорить о делах государственной важности.

Иронично поднятая бровь.

– С каких это пор ты хочешь говорить со мной о государственных делах? Все это время вы прекрасно обходились и без моих советов.

Многозначительное «вы» явно указывало не только на Ольгу, но и на их брата Михаила, и великая княгиня это прекрасно поняла.

– И тем не менее, Ники. Дела государственной важности. Как тебе известно, на 22 ноября намечены несколько венчаний. И у меня есть основания полагать, что и в Бухаресте, и в Белграде, и других удаленных столицах далеко не всем нравится усиление роли России при дворах этих балканских стран. А Румыния и Сербия крайне важны для Новоримского Союза вообще и для обеспечения обороны Ромеи в частности. Впрочем, ты это все знаешь. Так вот, по сообщениям из разных источников, в столицах указанных союзных нам держав все громче звучат утверждения о том, что эти династические браки нежелательны и даже опасны, и что намеченные венчания нужно срочно отменить. Среди формальных причин называются возможность передачи наследникам гемофилии и то, что твои дочери относятся к опальному семейству, а значит, могут наносить вред отношениям между Румынией, Сербией и Россией.

– А что, разве это неправда?

Прозвучало с горечью и вызовом. Хотя в том-то и дело, что это была правда. В том числе правда была и в том, что, давая согласие на эти браки, Аликс всерьез рассчитывала использовать влияние дочерей, как будущих королев, на политику на Балканах, в Ромее и в самой России. Николай не представлял себе, как это поможет вернуть трон Алексею или Николаю-младшему, но благоверная Аликс со своим знаменитым упрямством в это верила. И делала все для этого.

– Но ты же зачем-то женился на Алисе, хотя знал о гемофилии!

Прозвучало жестоко, да так, что Николай даже дернулся. Ольга, проклиная себя за несдержанность, постаралась сгладить свою ошибку:

– Прости. Я не хотела сделать тебе больно.

Повисло молчание. Наконец, бывший самодержец с горечью кивнул.

– Ничего.

Он встал и, подойдя к окну, некоторое время смотрел на воды Босфора. После чего проговорил, не оборачиваясь:

– Господь посылает нам испытания. Пути Его неисповедимы. Конечно, если бы заранее знал, какой трагедией все это закончится, то я бы не женился на Аликс, невзирая ни на какие чувства. У нас славная семья и прекрасные дети. Я люблю свою жену, несмотря ни на что.

Прозвучало довольно путанно, а затем вновь повисло молчание.

– Я часто задаю себе вопрос – следовало ли мне отречься от престола раньше? Тогда, когда стало понятно, какой ужас обрушился на нашу семью, а с ней и на всю Россию? Имел ли я право тянуть время, утаивая от своих подданных истинное положение дел? Но я наделся на исцеление. Мы все каждый день молили Бога о чуде. Болезнь Алексея помутила наш рассудок, и мы метались из крайности в крайность, к докторам, к шарлатанам, история эта с Распутиным…

Ольга едва сдержала себя от резкой отповеди по поводу того, что во многом именно Гришка Распутин значительно ускорил катастрофу в России и предопределил то, что от царя отвернулись все, включая собственную родню из императорской фамилии. Но скажи она сейчас это, то дальнейший разговор просто не состоится. Во всяком случае, в требуемом ей (и Империи) ключе. Поэтому она оставила свое мнение при себе.

Николай меж тем продолжал, все так же глядя на колышущуюся за окном водную гладь Проливов.

– Сама мысль об отречении Помазанника Божьего кощунственна. Но в минуты малодушия, каюсь, такая мысль посещала меня. Но в пользу кого бы я отрекся? В пользу больного сына? В пользу легкомысленного брата, на которого любой встречный-поперечный имел влияние? Такая бы чехарда началась…

– Однако же Михаил справился. – Ольга не удержалась от реплики. – И вид из окна тому свидетельством!