- Нет, Марья Алексеевна, невестой я доволен, а вот с родными хочу поссориться.
- Что это вы, батюшка, Дмитрий Сергеевич, как это можно с родными ссориться? Я об вас, батюшка, не так думала.
- Да нельзя, Марья Алексеевна: дурное семейство-то. Требуют от человека бог знает чего, чего он не в силах сделать.
- Это другое дело, Дмитрий Сергеевич. Всех не наградишь. Надо меру знать. Это точно. Ежели так, то есть по деньгам ссора, не могу вас осуждать.
- Позвольте мне быть невеждою, Марья Алексеевна, - я так расстроен, что надобно мне отдохнуть в приятном и уважаемом мною обществе, - а такого общества я нигде не нахожу, кроме как в вашем доме. Позвольте мне напроситься обедать у вас ныне и позвольте сделать некоторые поручения вашей Матрене, - кажется, тут есть недалеко погреб Денкера, - у Денкера вина не бог знает какие, но можно пить. {кажется ~ пить. - вписано.}
Лицо Марьи Алексеевны, сильно разъярившееся при первом слове про обед, сложило с себя решительный гнев при упоминании о Матрене и приняло выжидающий вид. "Посмотрим, голубчик, что от себя приложишь к обеду". Но Лопухов, вовсе {нимало} не смотря на ее лицо, уже вынул портсигар, оторвал {взял} клочок бумаги от какого-то письма, завалявшегося в нем, взял карандаш и уже писал.
- Если смею спросить, Марья Алексеевна, вы какое вино кушаете?
- Я, батюшка, Дмитрий Сергеевич, признаться вам сказать, мало знаю толку в вине, - почти что и не пью, не женское дело. ("Ну да, с первого дня по роже видел, что не пьешь".)
- Конечно так, Марья Алексеевна. Но мараскин даже девицы пьют, - вы мне позволите написать?
- Это что такое, Дмитрий Сергеевич?
- Просто не вино даже, можно сказать, а сироп.
Он вынул красненькую бумажку, - кажется, будет довольно. - Он повел глазами по записке, - на всякий случай, дам {Было начато: при} еще 5 рублей.
У Марьи Алексеевны глаза покрылись влагою, и лицом неудержимо овладела сладостнейшая улыбка.
- У вас ведь и кондитерская недалеко? Не знаю, найдется ли готовый пирог из грецких орехов, - на мой вкус, это самый лучший пирог, Марья Алексеевна. Но если нет такого - какой есть.
Он отправился в кухню {Он встал, направился в кухню} и послал Матрену делать закупки. {Далее начато: С полчаса или больше}
- Кутнем ныне, Марья Алексеевна. Хочу пропить ссору с родными. Почему не кутнуть, Марья Алексеевна? Дело с невестою к концу {на лад} идет. Тогда не так заживем - весело заживем, - правда, Марья Алексеевна?
- Правда, батюшка, Дмитрий Сергеевич. То-то я смотрю, что-то вы больно уж деньгами-то сорите, чего я {Далее начато: а. во б. от} не ждала, как от человека основательного. Видно, от невесты задаточек получили?
- Задаточка не получил, Марья Алексеевна. А если деньги завелись, {есть} то кутнуть можно. Что задаточек? Дело надо начистоту вести. Тут не об задаточке дело. {Текст: А если деньги ~ дело. - вписан.} Так я дело не поведу - не стану по кусочкам тянуть, - еще подозренье возбудишь, - да и неблагородно, Марья Алексеевна?
- Неблагородно, батюшка, Дмитрий Сергеевич, - точно неблагородно. По-моему, во всем надо благородство соблюдать. {Далее было: А мое благородство вот какое, Марья Алексеевна}
- Правда ваша, Марья Алексеевна.
С полчаса или три четверти часа, остававшиеся {Было начато: продол} до обеда, шел самым любезный разговор в этом роде о всяких благородных предметах, милых сердцу Марьи Алексеевны. Тут, между прочим, Дмитрий Сергеевич в порыве откровенности высказал, что свадьба {свадьба уже} его очень приблизилась в последнее время, и утешил Марью Алексеевну тем, что Вера Павлова скоро решится {даст} на замужество, - это он видит, {Далее было: потому, как она |вед] дер} - она ему ничего не говорила, но он видит.
- Ведь мы с вами, Марья Алексеевна, старые {терты} воробьи, нас {мне} не мякине не проведешь. Мне хоть лет и немного, а я тоже старый воробей тертый калач, - так ли, Марья Алексеевна?
- Так, батюшка, тертый калач, тертый калач.
Словом сказать, отрадное общество уважаемой Марьи Алексеевны так оживило Дмитрия Сергеевича, что куда девалась его грусть, - он был такой веселый, каким {что} его Марья Алексеевна еще никогда не видывала "Тонкая бестия, шельма этакий, - видно, схапал уж у невесты не одну тысячу, - а родные-то проведали, что он карман-то {руки} понабил, да и приступили, - а он им: нет, батюшка и матушка, как сын, я вас готов уважать, а денег у меня для вас нет. Экая шельма-то какая!" - Да, приятно беседовать с таким человеком, особенно когда, услышав, что Матрена воротилась, сбегаешь на кухню, сказавши, что идешь в свою спальную за носовым платком, и увидишь, что вина куплено на 10 р. 50 коп., - ведь третью долю, чать, только выпьем за обедом-то, - и кондитерский пирог в 2 рубля, - ну это, можно сказать, брошеные деньги - на пирог-то; но все же останется и пирог, - можно будет как-нибудь кумам подать вместо варенья. Все не в убыток, а в сбереженье.
"Хорошо ли я сделала, что заставила его зайти? Маменька смотрела так пристально".
"И в какое трудное положение поставила я его! Как остаться обедать? Ведь маменька ни за что не пригласит".
"Боже мой, что со мной, бедной, будет?"
"Есть одно средство, говорит он, - нет, мой милый Дмитрий, нет никакого средства".
"Нет, есть средство - вот оно - окно: когда будет тяжело, уже слишком тяжело, брошусь из него".
"Какая я смешная: "когда будет слишком тяжело", а теперь-то?"
"А когда бросишься в окно - как быстро, быстро полетишь, - будто не падаешь, а в самом деле летишь, - это, должно быть, очень приятно. Только потом ударишься о мостовую, - ах, как жестко! Больно? Нет, боли, я думаю, не успеешь почувствовать, - а только жестко - должно быть, очень жестко!"
"Нет, это хорошо. Ведь это один, один самый коротенький миг, - а зато перед этим воздух - будто самая мягкая перина, расступается так легко, нежно, мягко".
"Да, а потом? Будут все смотреть - голова разбитая, лицо разбитое, в крови, в грязи, - ах, какой гадкий этот Петербург: на тротуарах всегда грязь, - если бы можно было выбрать чистое место, куда упасть, - посыпать бы чистого песку, белого, чистого, - здесь и песок все какой-то грязный, - нет, самого белого, самого чистого, и не жестко было, {Так в рукописи.} - а ведь все равно бы убилась, - вот и прекрасно было бы, - и лицо осталось цело, и не было бы на нем крови, и не пугало бы никого, не казалось бы гадкое, как покажется разбитое. Ах, как бы хорошо, если бы внизу был бы песок - белый песок".
"А в Париже бедные девушки задушаются чадом - это хорошо, очень, очень хорошо. Бросаться в реку - это нехорошо, - будут ловить, - тело становится такое уродливое, - нет, это нехорошо. А если бы..."
"Как они громко там говорят! Что они говорят? Нет, ничего не слышно".
"Да, вот если бы удушиться чадом, - как бы это было хорошо!"
"И я бы оставила записку ему, в которой бы все, все написала. Ведь я ему тогда сказала: нынче день моего рождения. - Как это я сказала? Какая я была смелая! Как это я была такая? Да ведь я оттого, что я была {Было: была тогда} глупенькая, - ведь я сама не понимала, как это... как это... А что это "как это?" важно? - нет, не так, - или стыдно? нет, это не стыдно. Что ж это? Как это тяжело, - как это тяжело, да, это то слово: "тяжело"".
"Да, вот в Париже бедные девушки какие умные! А что же, разве я не буду умной? Сделаю, как они. Вот как смешно будет: входят в комнату - ничего не видно, только угарно, и такой зеленый воздух, и туман - испугались: "что такое? где Верочка?" Маменька кричит на папеньку: "Что ты стоишь, выбей окно!" Выбили окно - и видят: я сижу у туалета, и опустила голову на туалет, а лицо закрыла руками. "Верочка, ты угорела?" - А я молчу. "Верочка, что ты молчишь?" - "Ах, да она удушилась!" Начинают кричать, плакать; Ах, как смешно, что они будут плакать, и маменька станет рассказывать, как меня любила".
"Да, это смешно, так, а ведь он будет жалеть, - ведь он очень будет жалеть".
