Подумав так, Мендельн решил, что и ему самое время вступить в бой вместо того, чтоб стоять и глазеть, как остальные бьются, защищая собственную жизнь. Пожалуй, ниспосланный ему сумрачный дар здесь тоже на что-нибудь да сгодится…

И тут, наконец, из глубин памяти всплыли слова того самого древнего языка, что впервые попался ему на глаза в виде знаков на камне, невдалеке от Серама. Очевидно, именно эти слова сейчас следовало произнести, и посему Ульдиссианов брат так и сделал.

Сжав кулаки, статуя замолотила по незримой преграде, но первая же пара ударов отшвырнула гиганта прочь. Огромное тело треснуло во многих местах, осколки камня посыпались на пол, как будто некто невидимый ударил по изваянию с той же силой, какую оно само обрушило на Ромов отряд.

На губах Мендельна мелькнула тень довольной улыбки. Ничуть не обескураженный полученным уроном, Мефис возобновил натиск. Каждый новый удар статуи стоил ей новых и новых повреждений, однако, подхлестываемый неведомой темной силой, каменный исполин не унимался. Где ему было понять, что волшебство, невесть откуда известное Мендельну, превратило его в орудие собственного же разрушения?

А вот Ром, не в пример ему, очевидно, все понял. Понял и знаком велел остальным сохранять спокойствие и ждать, чем кончится дело. Силой статуя Мефиса обладала немалой, и вся эта невообразимая мощь, обращенная против хозяина, быстро привела великана в самое плачевное состояние. И вот, наконец, со всех сторон окруженный скопившейся под ногами грудой обломков, Мефис тоже упал.

На ногах остался лишь Бала… вернее сказать, остался бы, да только третья из исполинских статуй внезапно застыла на месте. Склонившаяся вперед, дабы одним взмахом скрижалей поразить сразу троих тораджан, мраморная фигура в длинных одеждах покачнулась и опрокинулась на пол. Вот только упал Бала совсем не в ту сторону, куда накренился. Вопреки силе тяжести, увлекавшей огромное изваяние вперед, на головы намеченных жертв, вопреки всякому здравому смыслу, каменный великан завалился назад.

Причина его столь внезапной, столь необычной гибели сделалась очевидна лишь после того, как статуя разбилась об пол в мелкие дребезги. За необъятной кучей каменного щебня, с виду еще более мрачный, чем Мендельн, стоял Ульдиссиан. Стоило ему сделать шаг вперед, путь перед ним немедля расчистился.

Выражение на лице старшего брата пришлось Мендельну вовсе не по душе. Серентии он о том, что Ульдиссиана ждет схватка не просто с парочкой демонов, а с самою Лилит, не сказал. Узнав о том, дочь торговца непременно помчалась бы вперед еще быстрее бывшего возлюбленного демонессы. В конце концов, в смерти Ахилия Лилит была виновата не менее – если не более, – чем Люцион. Люцион просто нанес роковой удар, а вовлекла их во все это она, Лилит.

Лилит, память о коей, несомненно, будет терзать Ульдиссианову душу до самой смерти.

Брат Мендельна окинул сумрачным взглядом тела погубленных статуями.

– Будь она проклята…

По счастью, Серентия поспешила на помощь одному из раненых, и, таким образом, у братьев появилась минутка, чтобы посовещаться.

– Ничего не решилось? – отважился предположить Мендельн.

– Ничего, – откликнулся Ульдиссиан, не сводя глаз с погибших. – Как же их много…

От замечаний по сему поводу младший из братьев предпочел воздержаться. Он понимал: его новые воззрения касательно смерти Ульдиссиану далеко не всегда по нутру.

Храм содрогнулся от грохота сродни громовому раскату невероятной силы. Ульдиссиан поднял взгляд к потолку, и лицо его закаменело, помрачнело сильнее прежнего.

– Пожары и прочие разрушения берут свое. Храм вот-вот рухнет, – сказал старший из сыновей Диомеда, огибая Мендельна. – Уходим, живо! – крикнул он остальным. – Здесь наше дело сделано!

Никто из уцелевших – вот какой вес имело для них слово Ульдиссиана! – не замешкался ни на миг. Мертвых оставили лежать, где лежат. Нет вовсе не потому, что сразу о них позабыли – просто живые знали: без веской на то причины их предводитель такой приказ не отдаст. Кое-кто поволок к выходу раненых: ведь позже Ульдиссиан наверняка попробует их исцелить.

Мендельн вновь перевел взгляд на брата… и пытливый глаз юного книжника тут же приметил внезапное напряжение в его лице.

– Ульдиссиан…

– Я же сказал: отсюда нужно убраться, да поживее.

Голос Ульдиссиана звучал по-прежнему ровно, но кровеносная жила на шее брата вздулась, затрепетала.

Вокруг вновь загремело, но на сей раз гораздо глуше. Жила на шее Ульдиссиана забилась сильнее.

– Что ж, ладно, – как можно спокойнее ответил Мендельн. – Вот только двери-то заперты…

– Нет. Больше не заперты.

В правоте брата Мендельн ничуть не сомневался, и, разумеется, едва бросив взгляд в сторону выхода, увидел, как двери сами собой распахиваются перед первым же сторонником Ульдиссиана, приблизившимся к порогу. Остальные приняли все это как должное. Каждый непоколебимо верил: Ульдиссиан вытащит их из любой передряги.

– Скорей же… скорей, – вполголоса прорычал старший из сыновей Диомеда.

Мендельн кивнул и ускорил шаг.

– Не мешкайте! – крикнул он прочим. – Держитесь начеку, но шагайте живее!

Серентия, шедшая поодаль, оглянулась. Судя по брошенному на Мендельна взгляду, она понимала, в чем дело, и, по примеру Ульдиссианова брата, принялась исподволь поторапливать остальных.

Храм вздрогнул от нового грохота. По стенам, по потолку зазмеились трещины, однако кладка держалась, и держалась неплохо. Устилавшие пол обломки являли собой итог завершившихся схваток.

Стоило Мендельну приблизиться к выходу, навстречу, в лицо, повеяло теплым ночным ветерком. Сознавая, что угрожает отряду, он вел счет шагам, будто каждый из них важен не меньше биения сердца. Да, велеть остальным бежать, спасаться, пока не поздно, было бы проще всего, но суматошное бегство только наделает еще больше бед…

Снаружи полыхали пожары. В отсветах жуткого зарева Мендельн сумел разглядеть кое-какие другие кварталы Тораджи. Явственнее всего видны были ряды деревьев вдоль улиц. В их кронах обитали «серка» – крохотные обезьянки, весьма почитаемые среди горожан. Среди деревьев виднелись высокие округлые здания с резными колоннами в виде могучих зверей, стоящих один на другом. Резьба была выполнена столь искусно, что Мендельну показалось, будто кое-кто из зверей смотрит на окружающий их огонь с очевидной тревогой. Правду сказать, от пожара окрестности храма было уже не спасти, да Ульдиссиан о том и не заботился. Серка давным-давно разбежались, а все прочее здесь несло на себе клеймо Церкви Трех.

Объединенные силы партанцев и тораджан высыпали наружу и устремились прочь с храмовых земель. Тут Мендельн, наконец, оглянулся назад, на огромное здание.

Только его глаз и мог различить в темноте непрестанную дрожь. К этому времени огонь охватил большую часть крыши, фасад здания (как, несомненно, и все прочие стены) украсился множеством трещин. Несколько колонн вдалеке попадали наземь, переломившиеся пополам, в фундаменте с западной стороны зияла жуткая брешь.

«Да ведь храм давным-давно должен был рухнуть, – сообразил Мендельн. – Рухнуть прямо нам на головы…»

Однако храм не рушился, и единственной тому причиной был человек, с напряженным, закаменевшим лицом шедший рядом. По лбу Ульдиссиана градом катился пот, дышал он шумно, прерывисто, а на ходу то и дело косился по сторонам, как будто стремясь сосчитать сподвижников.

– Внутри никого не осталось, – заверил его Мендельн. – Точнее сказать, никого из живых. Даже последние из местной братии сбежали.

– В дж… джунгли… если только хоть что-то… соображают, – с великим трудом проскрежетал Ульдиссиан и остановился – очевидно, затем, чтоб оценить положение.

– Можешь отпускать. Никто не пострадает, – негромко сказал ему брат.

Кивнув, Ульдиссиан шумно перевел дух.

С жутким грохотом, со скрежетом камня о камень тораджский храм осел и развалился окончательно. Огромные глыбы тесаного мрамора завалили внутренний двор. Подстегнутое свежим воздухом, пламя пожаров взъярилось, взвилось к ночным небесам. Сторонники Ульдиссиана заахали. Ром изумленно выругался.