Судорожно ищу отели с такими условиями, трачу всё свое свободное время. Но выбор маленький: Черногория еще только встает на проторенный Турцией путь массового туризма. Где-то есть бассейн, но вход в море – платформа («ты смерти моей хочешь? Я не стану прыгать топориком с обрыва»), где-то до моря надо идти («это не отель, а какая-то дыра!»), где-то нет двухкомнатных номеров, да практически нигде нет двухкомнатных номеров! Я в панике, мне хочется, чтобы всё прошло идеально, гладко, волшебно, как в рекламе стиральных порошков и полезных йогуртов с бифидобактериями. Наконец, за три дня до вылета я бронирую нам отель, который отвечает нашим требованиям почти на девяносто процентов. Мы будем жить на самом берегу Которского залива (это тоже важное условие, ведь все сотрудники на работе плескались исключительно в Которском заливе), в двухкомнатном пентхаусе с собственной террасой (вид на бухту, горы и город Тиват) и небольшим, но частным галечным пляжем («галька? М-да, ну ладно, хотя я не люблю галечные пляжи»).

И вот мы здесь. Едем в бусе до Херцег-Нови. На каждой остановке мать хватает свою сумку и готовится экстренно покинуть салон:

– Это наша?

– Нет, еще не наша.

– А это наша?

– Нет еще, пока не приехали.

– Откуда ты знаешь? Вдруг мы пропустили остановку!

– Я слежу за нашим перемещением по карте. Вот видишь, у меня есть приложение.

Я показываю матери на смартфоне, где мы находимся и какое расстояние нам еще предстоит проехать. Но на следующей же остановке всё повторяется:

– Нам здесь выходить?

Я вздыхаю и впервые с сочувствием думаю о родителях маленьких детей, как тяжко им, должно быть, всю дорогу выслушивать подобное: «Мы приехали? А сейчас? А когда мы приедем? Мам, а скоро мы приедем? Мы уже выходим? Нет? А когда?». Терпение. Все победит терпение. Терпение всех нас спасет.

Наконец, наша остановка – автобусный вокзал города Херцег-Нови. Мы выкатываемся из буса, я подхожу к усатому пожилому водителю и протягиваю ему два евро. Он берет деньги и кивает. Мать внимательно за нами следит. Я возвращаюсь к ней и со смешком говорю:

– Вот видишь, а ты волновалась, что с нас возьмут сто евро!

– Ничего я не волновалась, – огрызается она, – пожалел он тебя, дуру молодую, и меня, дуру старую, – видит, туристки-иностранки, ничего не соображают, совсем не алё, и не содрал с нас лишние деньги.

Спорить, естественно, нет смысла. Настроение портится, но я еще стараюсь сохранить этот день светлым и приятным. Мы переходим дорогу, почти сразу же попадаем в Старый город и идем по залитым солнцем, увитым зелеными растениями с ярко-розовыми цветами, улицам. Я иду не спеша, смотрю по сторонам, мне нравятся старинные дома, их деревянные голубые ставни, потертые временем и морским ветром. Периодически сверяюсь с приложением, куда нам идти. Вдруг мать ускоряет шаг и проносится вперед мимо меня. Плечи ее согнуты, спина сгорблена, взгляд устремлен вниз. Она активно помогает себе руками, будто бы распихивает локтями невидимую толпу – скорее, быстрее, в сторону, дайте пройти! Я бегу за ней.

– Мам! Ты куда понеслась?

Она делает вид, что не слышит.

– Мам! Ну вот церковь же красивая! Погоди, да куда ты бежишь-то?

Мать, не сбавляя скорости, кидает быстрый взгляд на одну из самых красивых церквей Херцег-Нови и бросает мне презрительно через плечо:

– Католическая!

Как будто я показала ей кусок коровьего дерьма на обочине. Мы несемся дальше. Мать – впереди, а я – за ней.

И тут меня сцапывает из настоящего момента мозолистая натруженная рука Прошлого. Безжалостно стискивает в груди и кидает обратно, на двадцать лет назад, в одно пасмурное августовское утро.

До начала учебного года остается несколько дней. Сейчас суббота, только восемь утра, а мы уже приехали на Петровско-Разумовский рынок, в народе – «Петрашка». Этот рынок даже не муравейник, а настоящее блошиное гнездо. Кое-как сколоченные павильоны, покрытые целлофановыми ошметками. Вместо примерочных – картонки, а роль ширмы выполняют сами продавцы, хитрые, насмешливые, пытающиеся обдурить покупателя на каждом шагу, втюхать китайское барахло по европейским ценам, задурить голову, а если что не так – то и обматерить напоследок. Они присасываются к любому, кто отважится сунуть нос в их дурно пахнущий закуток, и не отвалятся до тех пор, пока не высосут всё: наличные, жизненные силы, веру в людей, надежду на лучшее, – и никакой нет у них совести, кругом только смех сквозь золотые коронки да коричневые пластиковые стаканчики с мутной жижей в руках.

Я ненавижу утренние подъемы, вещевые рынки, омерзительных вульгарных продавцов: мне пятнадцать лет, у меня больше комплексов, чем пигментных пятен на лице у Моргана Фримана, но также мне хочется новых вещей, выглядеть не хуже одноклассниц, быть красивой и носить модные тряпки. Поэтому мы здесь.

Мать проводит привычный инструктаж перед заходом в торговые ряды, как опытный диггер перед погружением в чрево заброшенных катакомб наставляет глупых и неподготовленных туристов:

– От меня не отставать, идти за мной, если что понравится – сразу говори. Смотреть вещи только по делу, ни на что не отвлекаться. Уложимся за два часа – куплю тебе хот-дог.

Время пошло! Гонка началась. Мать резво кидается в смрад торговых ларьков. Я трушу за ней, еле успевая что-то рассмотреть: вот вроде неплохие джинсы. Может, рискнуть?

– Мам! Мам! – несется в никуда мой жалкий крик. Мать даже не обернется.

Я уже не первый раз тут, не первый раз бегу за ней с языком на плече, я всё знаю и все равно надеюсь, что из нашего марафона выйдет что-то хорошее. Как глупо и наивно.

Вижу куртку. Она мне действительно нравится. Продавщица тут же замечает мой заинтересованный взгляд:

– Детка, проходи. Сейчас померяем, какой у тебя размер? Проходи-проходи, не стесняйся.

– Мам! – кричу я. – Да постой ты!

И вдруг теряю ее из вида – куда она подевалась? Мне не страшно, я-то найду, конечно, выход отсюда, но тогда точно останусь без новых вещей. А это мой единственный шанс прийти в школу не в старых изношенных тряпках, половину из которых когда-то носила дочь маминой подруги в середине восьмидесятых. Пячусь назад из закутка с куртками под недобрым взглядом продавщицы, развожу руками в извиняющемся жесте и бегу, как охотничья собака по лесу, ищу мать. Вот и она. Стоит, как ни в чем не бывало, около очередной палатки и беседует с восточного типа продавцом, попивающим кофейные спитки. Меж золотыми коронками у него сигарета, которую он и не думает притушить.

– Меряйте, меряйте, – посмеивается он, – сегодня примерка – бесплатно!

В руках у матери жуткое бордовое пальто. Сердце екает. Может, она для себя? Но не тут-то было. Мать поворачивается ко мне:

– Вот смотри, отличное на демисезон. Давай-ка, раздевайся. Померяешь.

– Не буду. Оно мне не нравится.

– Что значит, не нравится? – удивляется мать.

– А ты померяй, – вторит ей продавец, – твой размер как раз.

– Не буду я его мерить! Мне оно не нравится, ни цвет, ни фасон. Это какое-то старомодное пальто. Прощай, молодость! – борюсь я из последних сил.

Мать переглядывается с продавцом и качает головой:

– Вот с кем приходится иметь дело!

– Да уж! – поддакивает он и обращается ко мне: – Деточка, сейчас эти пальто – писк сезона! У нас их все берут. Вам вообще повезло, что у меня они еще есть. Сегодня вечером их уже не будет! Не хотите – не меряйте, нечего мое время тратить.

Мать подходит ко мне вплотную, сует в руки ненавистное пальто и зло шепчет:

– Не позорь меня перед людьми. Я сказала, ну-ка, быстро меряй.

На глазах у меня уже блестят слезы. Я понуро захожу в закуток, снимаю с себя джинсовку и влезаю в бордовое пальто. Такие носили советские бабушки в начале семидесятых. Такие до сих пор носят бедные старушки, а теперь его буду носить и я.

Мать придирчиво смотрит на меня, больно тычет мне пальцем в плечо: