Маня обнаружила его через софтинку на своей кукухе. Это было пиратское приложение, и мама в таких не рыла. Оно отслеживало микроточку линзы – и нашло ее за минуту. Клоп сидел высоко над фрейлиной, между похожим на дубинку нейрострапоном ранней модели, которым замахивалась обнаженная фемкомбатантка, и играющим на дудочке сердоболом в маске Пана. Самый дешевый на рынке клоп, семейный. Но даже такого Маня вряд ли заметила бы.
Маня поступила хитро – она не стала убивать насекомое. Вместо этого она залезла в мамин почтовый ящик (хакнутый уже давно), нашла квитанцию на клопа и по ее номеру получила код доступа, который вывел картинку на ее собственную кукуху и огмент-очки.
Надев огменты, она выяснила, какую часть ее комнаты просматривают мама и папа. Клоп видел почти все, кроме одного угла у окна. Именно туда Маня стала прятаться, когда хотела спокойно покайфовать или побезобразничать – стелила на полу два коврика для йоги, и было просто отлично.
На кровати в это время оставалось особым образом вспученное одеяло, которое для подслеповатого клопа было неотличимо от спящей под ним Мани. В остальное время она спокойно оставалась у мамы и папы на виду, полагая, что лучше подвергнуться известному злу, чем навлечь на себя неизвестное: на рынке были клопы дороже и замысловатей, которых Маня уже не нашла бы – и увидели бы они все-все.
Но Маня на этом не остановилась. Когда мама легла на пятидневный косметический крио-сон, она по тому же номеру квитанции выписала с ее ящика второго такого клопа, заплатила за него со своей кукухи, подключила к своим очкам и стерла всю возникшую переписку до того, как мама вернулась.
Клопа она запустила под мамину дверь, и он сам залез на семейную гордость – фреску «Купание Сетевых Влиятелей», затаившись между погребальной прорубью и вереницей иззябших голых тел. Теперь Маня следила за мамой точно так же, как мама следила за ней.
Из курса биологии Маня помнила – ее жизнь началась с того, что размороженный папин сперматозоид поместили в маму. На биологии, конечно, не объясняли, как бессмертные банкиры общаются на расстоянии с живыми женами. Примерный механизм был понятен, но самой процедуры Маня не видела. Когда папа приходил, мама запирала дверь.
Маня знала, что у мамы есть два режима общения с папой – бытовой обычный и с видеоотчетом для налоговой. Теперь она выяснила, чем они отличаются.
Когда мама общалась с папой в бытовом режиме, все коммуникации проходили только через имплант – мама в это время неподвижно лежала на оттоманке, как будто под наркозом. Смотреть на это было неинтересно.
Зато для налоговой в родительской спальне был выделен целый угол: черная стойка над кроватью, где были объективы, сенсоры и датчики, через которые инспекция могла убедиться, что папа действительно видит, трогает и нюхает маму. Тот же клоп, только во всю стену. Старомодно и солидно, как в лучших домах – «вы намекаете гостям, что вас имеют из банки не со вчерашнего дня», как удачно сформулировал один стилистический влиятель.
Подглядывать за родителями и налоговой было стыдно, но интересно.
Перед папиным приходом мама прихорошилась, завернулась в шелковый халат и опрыскалась духами. Потом она надела свои гостевые очки, легла на кушетку, и по ней поползли пятна света. Через бившие с черной стойки лучи папа мог ее щупать ясным для налоговой образом. Затем мама разделась и…
Лучше бы Маня не подсматривала. Почти такой же двурежимный нейродик модели «FEMA+» (кнут, ствол, сверло, как их только не называли) уже два года был у нее самой.
Ее девайс был даже лучше – он мимикрировал под цвет тела в зависимости от загара и так натурально пристраивался под «адольфычем» на своих наноприсосках, что определить после этого ее биологический пол можно было только по самому «адольфычу». Мальчики таких интим-стрижек не носили, потому что за гендерную апроприацию можно было вылететь сначала из Контактона, а потом и из лицея. Нейродик, что интересно, гендерной апроприацией не считался – он попадал в категорию «empowerment»[1]. Понять эти нюансы Маня даже не пыталась. Их следовало не понимать, а заучивать.
Маня прятала футляр с девайсом в шкафу под бельем, пользовалась им в недоступном надзору углу и хорошо знала, насколько это неприличный предмет. Особенно в активном режиме – когда имплант превращал игрушку в живой и очень чувствительный отросток тела. Прибор можно было надевать в качестве боевой подвески или подключать к сети в режиме «славянка»: дружить на расстоянии с девочками, превращать себя в мальчика, пугать настоящих мальчишек в Контактоне, снимать с подружками молоденьких крэперов – все вот это…
Родители, как оказалось, тоже были людьми. Такими же, как она сама.
Два дня после этого Мане было грустно. Не оттого, что она подсмотрела за мамой, а оттого, что так и не подсмотрела за папой.
Мать видела папу в его среде обитания через свои гостевые очки. Маня много раз пробовала надеть их – но к ее кукухе они не подключались. А мать ничего не рассказывала. Только улыбалась и говорила:
– Там крайне аристократично. Крайне. Карбоновый футпринт как у мамонта…
Маня понимала, что папин карбоновый футпринт не настоящий – именно по этой причине он мог быть таким большим. Никакой настоящей углекислоты из симуляции в атмосферу не выделялось.
Больше ничего узнать про папу было нельзя. Но кое-какая информация про жизнь банкиров, конечно, имелась в сети.
Измерение, где жил отец, вовсе не было пределом возможного. Наоборот, симуляции первых трех таеров считались примитивными. Они в целом повторяли человеческий мир – только улучшенный, с веером невероятных опций. Но снежинка все равно оставалась в нем снежинкой, а былинка – былинкой.
На таерах выше банкир при желании вообще отвязывался от человеческого тела – и становился чем угодно: сказочной птицей, волшебной стрекозой, глубоководной рыбой в океане собственного дизайна… Банкир высоких таеров мог стать, например, лунным светом, утренней зарей или сделанным из лучистой энергии существом, воюющим с такими же странными созданиями. В этих пространствах раскрывались запредельные потенции сладострастия и ярости, о которых люди не имели понятия.
Про обитателей высших таеров даже не ходило особенных слухов. И картинок тоже почти не было – слишком уж отличался от человеческого их мир. Мозг получал особую программу стимуляции, формировал новые нейронные связи, переучивался и развивал способности, не доступные ветхому человеку.
Возникали как бы новые органы чувств (это вообще не поддавалось пониманию), или происходила трансформация обычных – ходили слухи, например, что мозг обучается видеть спектр в два раза шире знакомого людям, и богатый банкир способен воспринимать цвета и звуки, для которых в обычном языке нет слов… Самые верхние уровни обслуживались уже не людьми, а специальной группой банкиров со второго и третьего таеров. Даже понять потребности высших существ можно было только из банки – для этого нужно было переучивать мозг.
В общем, издеваться над верхними таерами юмористам было трудновато несмотря на разрешение властей. Но комики наверстывали упущенное, вышучивая нижние три. Маня, конечно, в основном обращала внимание на шутки про папин второй таер.
Комики сравнивали его с домом престарелых, переехавшим в виртуалку, где старички и старушки делают друг перед другом вид, что они еще молоды и все впереди.
Конечно, думала Маня, конечно. Они просто переодетые старички и старушки. У банкира со второго таера все уже позади. Все было много раз. Это правда. Но, с другой стороны, у него то же и впереди. Столько раз, сколько он захочет.
Комики как бы намекают – у нее все впереди на самом деле. Но что это реально значит? Ну правда, что? За банкира Маня вряд ли выйдет. Наследства они с мамой не получат – папа со своим серебряным смехом их десять раз переживет.
Значит, какие варианты?
Небольшая финпомощь от папы – и плыть в революцию дальше, как шутил филологический коуч.
