Что при этом происходит в настоящей банке, конечно, не показывали из гуманитарных соображений. Крутили анимацию.

Мозг плавал в зеленом растворе, окруженный со всех сторон проводами и трубками. Включался Бетховен (всегда и без исключения, такова была традиция), и по одной из трубок поступал белый снотворный препарат. Под пульсацию трагической и прекрасной мелодии мозг из нежно-розового становился серо-зеленым, а потом и вовсе чернел.

Из банки откачивали жидкость, руки в резиновых перчатках вынимали мозг из его гнезда и запаковывали в подобие пластмассовой коробки от бургера с мультиконфессиональной религиозной символикой на серых бортах. А затем коробка въезжала по транспортеру в ослепительную дверь маленького мозгосжигательного крематория – и зрителям становилось чуть легче.

В конце концов, банкиры высших таеров тоже когда-нибудь умрут (как про них говорили, сольются). Может быть, через много сотен лет, но умрут все равно. Вот как это будет, объясняла анимация: перед хвостатыми звездами и туманностями, нарисованными в лиловом небе, закроется траурный занавес, свет померкнет и заиграет музыка, уже не слышная баночному мозгу.

Вечерние комики, конечно, работали с этим материалом вовсю. Зачитывая новости в собственной аранжировке, юморист на экране делал клоунски серьезное лицо, выпускал на щеку слезу и начинал фальшиво напевать «Лунную сонату» – барабаня пальцем по столу и глядя в потолок. Его лицо искривлялось гримасой непереносимого горя, из горла рвались всхлипы, а потом он вдруг вскидывал вострые глаза на зрителя и спрашивал:

– Ну догадался, да?

И тут же возвращался к скорбному напеву. А потом опять рявкал:

– Че, не догадался еще?

И начиналась пантомима для особо непонятливых – юморист как бы вынимал что-то небольшое и очень вонючее из невидимого ведра, причем этот позорный предмет прилипал то к одной его руке, то к другой, так что комик в конце концов залезал на стол и начинал отклеивать невидимый липкий мозг уже от ляжек, стоп и вообще самых неожиданных мест, демонстрируя чудеса растяжки и гибкости. Не забывая лить при этом слезы и напевать все ту же скорбную мелодию.

Опытный юморист мог довести аудиторию до оргиастических колик несколько раз подряд, даже не объявив имени слившегося банкира. Все равно его повторяли в новостях, а в юридическо-гуманитарном плане так было спокойнее.

Правда, аппассионата случалась только с первым таером. Выше была подушка безопасности. Контракты бессмертия составлялись умно – когда подходили к концу средства у второго таера, срабатывал стоп-лосс, и баночника переводили на полвека в первый. Третий таер падал на сто лет во второй, и так далее. Но вот обширному первому таеру – куда допускались блогеры, крэперы, овцеводы со сталеварами, да и сами стендап-комики – бетховен частенько наступал на самом деле.

В конце концов, для социальной гармонии важно не только дать людям надежду. Еще важнее у всех на глазах кого-то ее лишить.

Таеров было десять, и рассказы про верхние уже звучали неправдоподобно. Но был, как шептались, еще одиннадцатый таер «Золотая Звезда», про который не ходило даже особенных слухов.

Это была личная симуляция самого богатого баночника планеты Атона Гольденштерна. Гольденштерну принадлежал контрольный пакет «TRANSHUMANISM INC.» Своя доля была у него почти во всем.

Его личная симуляция соответствовала такому статусу: целый мир, отдельная вселенная, созданная специально для него, где он не встречал других банкиров – если, конечно, не хотел этого сам. Знали про нее только то, что эта вселенная связана с личной религией Гольденштерна (его мозг купил ее примерно так же, как древние плутократы покупали острова и яхты) – и в самом ее центре сверкает таинственная золотая звезда.

Гольденштерн был не просто самым богатым мозгом – он был еще и лендлордом невидимой пирамиды таеров. Это ему принадлежала индустрия бессмертия, он владел технологиями и патентами – и даже баночники, ненадолго обгонявшие его по номинальному богатству (такое пару раз случалось), были всего лишь его квартирантами и гостями.

Про Гольденштерна было известно очень мало – его имя никогда не трепали в новостях. Удивляться было нечему: банкиры с верхних таеров умели зачищать информационную среду так, чтобы про них не вспоминали без необходимости ни стендап-комики, ни медийные правдорубы.

Среди людей, серьезно ориентированных на социальный рост, хорошим тоном считалось не знать про Гольденштерна ничего. Допускалось упоминать его как нечто среднее между неприличной городской легендой и давно разоблаченной конспирологической теорией. Но даже это следовало делать с брезгливой интонацией и лишь в ответ на попытку заговорить о Гольденштерне всерьез. Начинать такую беседу самому или просто произносить эту фамилию без крайней нужды не стоило: люди, дорожащие перспективой, так не поступали. Существовал эвфемизм «ГШ-слово», но и он был не особо желателен.

Поскольку почти все сетевые болтуны были именно что людьми без социальной перспективы, разговоры о Гольденштерне все-таки велись. В каждый из них тут же встраивались гольденштерн-боты, интеллигентно и убедительно смеющиеся над существованием гольденштерн-ботов. Их быстро узнавали – именно по этой интеллигентности, артикулированности и безупречной логике вежливых аргументов. А узнав, переставали на них реагировать.

Треды на эту тему не висели в сети долго – их метили оранжевыми восклицалами и убирали для защиты пользователей, когда какой-нибудь анон или бот нарушал одно из сетевых правил – а происходило это почти сразу. Но Маня посетила достаточное количество подобных обсуждений, чтобы составить примерную карту мифа.

«Гольденштерн» – это была не просто фамилия, а чуть измененное имя героя пьесы. В «Гамлете» английского драматурга Шекспира было два плохих парня второго плана по имени Розенкранц и Гильденстерн.

Дальше начиналась реальная история. Давным-давно жили два талантливых друга – кореец и швед. Кореец (по другим источникам, француз) был сделавшим важное открытие нейрологом (придумал какую-то наножидкость), а швед был продвинутым программистом, работавшим с церебральными чипами еще в «Нейролинке». Они замутили стартап, шкодливо названный «Розенкранц и Гильденстерн живы».

Название отсылало к пьесе Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», и людям англоязычной культуры понятна была игра слов и смыслов. А смысл был в том, что мертвым Розенкранцу и Гильденстерну как бы давали второй шанс.

В банке. Именно тогда и появились первые банки.

Маня нашла в сети древние рекламные материалы стартапа и вырезки из фильма, который Том Стоппард снял по собственной пьесе. Фильм был необычный, красивый – и, судя по всему, нравился отцам-основателям, хотя к моменту основания стартапа был уже реликтом: они буквально выдернули эту странную ленту из забвения, сделав ее героев знакомыми всему человечеству.

Особенно Мане запомнился монолог Розенкранца (актер Гэри Олдмен лежит на крышке саркофага, оперев голову на венок, и чешет языком, а система в это время разъясняет на полях, что фамилия «Розенкранц» – одна из старейших в Германии и означает «венок», «четки» или нечто связанное с розами).

– Представляешь себя мертвецом, лежащим в коробке с крышкой?.. Как это? Кажется, что ты живой и в ящике. Все время забываешь про свою смерть, да?.. Вот если я скажу, что я собираюсь запереть тебя в ящике, что ты выберешь – быть мертвым или живым? Конечно, ты выберешь жизнь… Жить в ящике лучше чем не жить вообще. Ты можешь лежать там и думать – ну, я хотя бы жив…

Монолог был длинный и немного путанный, но именно из него был взят ударный слоган стартапа:

Но самой знаменитой рекламой стартапа, а затем и «TRANSHUMANISM INC.», конечно, стал Гамлет, глядящий на череп, который вдруг расцветает в его руке ромашками и незабудками – и становится прозрачной сферой с мозгом.