Ну вот нельзя мне взять и одеться как я хочу. Обязательно нужно учитывать, что скажет администрация, ученики и просто люди на улице. Мне даже на последних не всё равно. Неправильно, конечно. Многие говорят, что я завишу от чужого мнения. В принципе, это мешало бы мне жить, если бы не деловой стиль одежды, в который меня упорно загонял дресс-код школы. Пиджак, брюки – я был не против. Смущала только белая рубашка. В классах всё время стоит духота, так что вспотеешь ты на раз-два. А на белой рубашке пятна от пота видны очень даже хорошо. Поэтому я выбил себе право носить чёрную рубашку.
Руководство она не смущала, мне доставляла эстетическое удовольствие, но нет-нет, а кто-то из учеников да спросит, с похорон я, или на похороны. В принципе, раз уж меня перевели в главный корпус посреди года, можно и задуматься о смене имиджа. Может там не так жарко. Но об этом можно задуматься максимум сегодня вечером. Для начала следует провести в этом незнакомом здании хотя бы один день. Чёрные брюки, чёрный пиджак, чёрная рубашка. Одна из семи штук.
Вышел из дома я как обычно, в семь двадцать две, хотя главный корпус находился куда ближе, чем тот, где я работал раньше. Во дворе моросил мелкий дождик. Все бабушки на лавочках разбежались. Удивительно, что они вообще обычно сидят в такую рань во дворе. Хотя психологию этих людей понять в принципе нереально. Ни одной живой души, кроме полусонных собачников где-то вдалеке, вокруг не было. На одной из лавочек лежала упаковка печенья. Оно размокало под струями холодной воды. Интересно, какому идиоту пришла в голову идея оставить печенье на скамейке?
Всю оставшуюся дорогу до школы я размышлял о причинах, побудивших администрацию переправить меня посреди года в главный корпус нашей гимназии. Среди учителей ходили слухи, что биолог главного корпуса дошёл до нервного срыва и отправился в другую школу через санаторий в Сочи, пребывание в котором ему было оплачено из бюджета гимназии 2357. И вроде бы в этом самом главном корпусе есть какой-то класс, с которым работать не просто невозможно, но ещё и опасно – дескать ученики там совсем безумные.
Но даже если это и было правдой, то я не получаю ответа на свой вопрос. Почему именно я? В здании, где я преподаю с этого дня обучаются те, кто выбрали биологическое направление. То есть мне предстоит учить детей профильной химии. Скорее всего, дело в статистике – у меня слишком много детей с хорошими оценками. А всеми моими открытыми уроками остались довольны как завуч, так и родители. Но даже они спрашивали про чёрную рубашку.
Ну вот никак не могу я взять в толк, что в ней такого? Конечно, на фоне детей в белых рубашках под синими пиджаками я выгляжу весьма контрастно. И всё равно – в узких и душных, выкрашенных в блёкло-синий цвет коридорах малого корпуса все ученики сливались в одно колыхающееся головокружительное полотно. Даже мою чёрную фигуру оказывалось сложно разглядеть в упомянутом бардаке.
Однако, главный корпус, встретивший меня тёмно-зелёным фасадом, возвышавшимся над занесённым листьями школьным двором – гигантским квадратом плиточного туфлетерпящего пространства; кардинально отличался от своего малого собрата. В вестибюле первого этажа меня встретил самолёт. Прямо под потолком висела гигантская авиамодель. В гимназии я оказался в семь сорок. Уроки начинались в девять, так что помимо самолёта меня встретил только охранник. Учеников в этих безжизненных коридорах пока что не предвиделось.
Тем не менее, когда я, сняв с себя пальто в учительской раздевалке, поплёлся к лестницам, дверь на пролёт открылась, и меня чуть не сбил какой-то юноша, явно учащийся. Наскоро пробормотав «извините», он быстрым шагом пересёк вестибюль и скрылся в левом крыле. Внешний вид этого парня меня удивил. Во-первых, он был одет не по форме. На его истощённом теле висел чёрный свитер на размер больше, чем нужно. Свитер, как и брюки, был грязным и немного рваным. Но более всего в этом юноше меня поразило лицо. Вернее то, что от него осталось.
Нос, когда-то, наверняка, красивый и тонкий, был, по всей видимости, недавно сломан и приобрёл форму кривого завитка. Рот казался просто отверстием, очерченным даже не губами, а двумя ошмётками искусанного мяса. Грязные волосы спадали на лоб некрасивой чёлкой, но даже они не закрывали чёрную повязку на левом глазу. Меня передёрнуло. Кем бы ни был этот юноша, я бы хотел его больше никогда не видеть.
Мой кабинет находился на четвёртом, последнем этаже. В самом дальнем от лестнице углу. Все, кроме одной, двери в кабинеты на моём пути были закрыты. Проходя мимо открытой, я мельком глянул в проём. По видимости, это был кабинет биологии. Скелет, многочисленные модели органов – биология, или естествознание, определённо. Учителя за столом я не успел разглядеть внимательно. Только отметил его ровную осанку и длинный чёрный пиджак.
В любом случае, знакомство с коллегами явно произойдёт позже. Дойдя до двери своего кабинета, я вдруг понял, что забыл взять на охране ключи. Пришлось спускаться обратно. Когда я наконец оказался на своём рабочем месте, то был приятно удивлён. Чистое, почти стерильное помещение с рядом серебристых парт, многочисленными стеллажами с пустыми пробирками, книгами по химии и углеродным конструктором, производило впечатление аудитории биологического вуза, но никак не школьного класса.
Меня привлекла неприметная дверь в лаборантскую, справа от возвышавшегося на небольшом помосте учительского стола. В лаборантской обнаружился дивный набор реактивов с широчайшим спектром выбора. В моей голове возник вопрос, перекрывший «почему именно я?». Большая часть оборудования не использовалась уже несколько лет, реактивы в основном стояли в закрытых и полных склянках. В этом здании вообще не проводят практических работ? И ещё, почему бы не отдать часть всего этого добра в малый корпус?
Конечно, мне приходилось бывать в главном здании гимназии. Но досюда я не доходил ни разу. Исключительно актовый зал, столовая и кабинеты завуча и директора. Моё назначение произошло в такой спешке, что никто даже не устроил мне никакой экскурсии. Просто письма с информацией на почту и пара нервных телефонных звонков. К счастью, расписание мне также прислали на почту. Поэтому, открыв телефон, я уже знал к чему готовиться.
А именно, к первому уроку у девятого биологического класса. Самое отвратительное что только можно себе представить. Одиннадцатые классы уже точно знают чего хотят и как усердно могут работать. У восьмых и десятых нет экзаменов. А вот девятиклассники почти всегда относятся к ОГЭ как к чему-то невероятно лёгкому и никому не нужному. И почти все поголовно считают что делать ничего не нужно – всё сделает учитель лично. Радовало только одно – классов, которым я должен преподавать, всего восемь, разделённых на две группы. С другой стороны, почти что шестнадцать. Две параллели – «А» и «Г». «А» – медицинский класс, «Г» – биологический.
Таким образом из тридцати пяти учебных часов в неделю, свободных у меня было только два. По четыре урока в двух группах восьмого, десятого и одиннадцатого и девять уроков для девятого. Плюс нулевые и восьмые дополнительные часы, а также редкие замены уроков. И что интересно, график получался свободнее, чем в малом корпусе, где у меня было три параллели. Несмотря на то, что это были математики, физики и инженеры, у которых не было деления на группы, как-то так получалось, что учебных часов у меня выходило по тридцать пять в неделю. То есть, максимальное количество.
Здесь же у меня есть возможность ходить на перекуры два раза в день по понедельникам. Как раз сегодня и прочувствую доселе невиданную свободу. В принципе, пятнадцатиминутных перемен вполне хватало на то, чтобы одеться, выйти за территорию школы, покурить и вернуться обратно. Правда, для этого приходилось порой брать одежду в класс, а не оставлять в учительской раздевалке. Но всё это осталось в прошлом! Или как минимум в других днях недели. В понедельник у меня целых два окна между уроками.
За размышлениями о свободном времени я и не заметил, как прозвенел звонок. Дети толпились у кабинета, не решаясь войти внутрь. Я открыл дверь и, улыбнувшись, пригласил ребят в аудиторию. Медленно тянущаяся цепочка учеников навевала на меня уныние. Да уже по их лицам было видно что они ничего не хотят от жизни, не желают трудиться и ни о чём серьёзном не задумываются. Не было никакого смысла их учить чему-либо. Они не знают жизни. И пока не узнают – всё бесполезно.
