"Здравствуй, Сашка! С приветом к тебе Валентин. Сегодня получил от тебя письмо, за которое большое спасибо. Ты написал его в Кострому, а я уже полгода под Москвой. Письмо, Санька, мне переслали. Я живу здесь нормально. В командировке будем до лета. Ты, наверное, уже уедешь в армию. Я сначала удивился, что ты собираешься, думал, тебя не заберут.

Сашка, чем я здесь занимаюсь, писать нельзя, но сам понимаешь, что делает десантник. Каждый день занимаюсь в зале. Уже выполнил на первый разряд по самбо. Соревнования, правда, здесь нечасто. В основном с летунами. Кидаси их зовут по-нашему. Что за десантник, если самбо не знает.

Санька, напиши мне адрес Женьки и когда его забрали. Когда я уехал, он ещё был дома, и его хотели оставить до мая. Будешь писать, передай от меня десантный привет. Ты, наверно, тоже попадёшь в ВВС. Может, здесь и увидимся, чего на свете не бывает.

Санька, пиши, как там дома дела, что нового, очень соскучился. Скоро уже полтора года не вижу.

Может летом в отпуск приеду после командировки. Санька, пиши. Я очень буду ждать.

Как там девчонки, наверно ещё не вывелись.

Желаю тебе отлично сдать дипломную работу. На этом писать кончаю. До свидания.

Пиши. Очень жду. Валентин".

Скамейка у дома была общей любимицей. Единственная во дворе, когда – то синяя, судя по нескольким не опавшим ещё кусочкам краской, она пользовалась успехом и у старушек, и у женщин, и у мужиков, и, конечно, у нас, пацанов. Только в отличие от всех мы сидели на спинке, ноги поставив на ее сиденье.

Так было лучше, так было интереснее и так дальше видно, что там делается у соседних домов. За такое использование единственной скамейки мы, конечно, каждый раз получали замечания от въедливых бабусь, но ничего с собой поделать не могли.

Сегодня первыми из нашего двухэтажного деревянного, построенного ещё пленными немцами дома, вышли я и Баса.

Сидим. Отдыхаем. Баса приобрёл только что новый модный транзисторный компактный переносной магнитофон "Романтик, а Женька достал где-то кассету с записью последнего концерта Высоцкого. Запись была самодельной, из зала. Глухой, но, главное, свежей, последней. Женька большие деньги заплатил. И хотя гитара бренчала тихо и глухо, но голос было слышно. Даже некоторые слова песни можно было разобрать. Да можно было и не разбирать. Песни Высоцкого мы и так все знали наизусть.

Сидим, слушаем, балдеем.

Из подъезда выскочила Тамарка. Приветливо помахала нам рукой. В магазин побежала.

– Вот как ты думаешь, Сашка, – философски подняв глаза к небу и, сощурившись вслед упорхнувшей и уже скрывшейся за дорогой Тамарке, – как ты думаешь, Саш, они вот все такие, – замялся он, с трудом подыскивая нужные слова, – они во все такие приветливые и весёлые почему? А? Как думаешь? Чтоб мы внимание на них обратили?

Баса обычно заикается слегка. Но когда речь идёт о девчонках, он как-то забывает о том, что заикается. А я на такие его философские вопросы, как правило, и не отвечаю. Да и Валентину это не нужно. Так просто спросил.

Утро. Солнце. Лёгкий ветерок. Поёт магнитофон: «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а – так, если сразу не разберёшь, плох он или хорош…" Сидим. Слушаем. На солнышке утреннем греемся.

Тамарка идёт из магазина. Заплаканная вся.

– Ты, что? Что случилось, Томка? – спросили мы почти одновременно, слегка приглушив "Романтик":

–Сашка Трегубов мороженое отобрал. – всхлипывает она.

–Ну, Трегуб, – совсем обнаглел возмутился Баса.

Здесь надо сказать, что городишко наш маленький. Вроде все друг друга знают. Но и он всегда был поделён. И там, за дорогой, за улицей Советской, разбивающей городок на две части, уже было не наше царство. Там заправляли Свирид и Кощей. Парни на два класса старше нас. Ну и вся их котла, конечно, подпевалы всякие типа Пижона, Стрёмы, Кокоса.

Поделён, так поделён. Не мы это придумали, не нам и менять. Так и жили по привычке. К друг другу не совались. Ни они к нам, ни мы к ним.

А вот в школе, она у нас одна на весь город, там – ни-ни. Ни они, ни мы не спорили. Ни они, ни мы не задирали друг друга в школе. Там у нас отряд был под руководством Вовки Вострецова "Юные друзья милиции" называется.

Следили за порядком старшие школьники с красными повязками с большими белыми буквами на них "ЮДМ". Вовка только так гонял всяких там Кощеев. И они спокойненько при входе в школу и клички свои забывали, и в простых школьников спокойненько, как в сказке какой, и превращались.

А вот на улице. Стоит кому-то из наших ненарочно зайти на их территорию, так сразу толпа бежит с палками и камнями. Не успеваешь, бывало, убеждать, как обязательно что-нибудь, да прилетит. Но и они к нам тоже не совались зря.

Такие вот соседи мы непримиримые были.

Но здесь Кощей нас возмутил.

Мало того, что к девчонке привязался. Не принято у нас это было. Мы, парни, бегали, дрались, но никто никогда девчонок ни ихних – мы, ни наших – они, не обижал. А этот придурок мало того, что привязался, так ещё и мороженое отобрал!

Не мудрено, что тут наше терпение и лопнуло.

И когда за Тамаркой захлопнулись дверь, мы, не сговариваясь, пошли разбираться. "Парня в горы тяни – рискни! Не бросай одного его, пусть он в связке с тобой одной" – напутствовал нас "Романтик «мужественным голосом Высоцкого.

Кощей со своими был, как всегда, в палисаднике. Он довольный сидел на скамейке напротив памятника Горькому и только начал отрывать бумажную картинку с вафельного стаканчика.

– Кощей, отдай мороженое. – почти не заикаясь, сказал Валентин.

– На, – спокойно ответил Трегуб, ехидно обнажив дыру вместо правого верхнего зуба.

– Ха-ха-ха – заржали Тюря и Свиря, встав между ними.

Памятник Горькому старый, гипсовый. Стоит на пьедестале из облезлого давно, полуразвалившегося от времени дождей и наших драк красного кирпича. Такой старый пьедестал, что из квадратного он, пьедестал, точно станет скоро овально-круглым. Алексей Максимович сидел, опёршись правой рукой на колено, и положив свой подбородок на полусогнутую ладонь.

По задумке авторов он должен смотреть вперёд, в будущее, в коммунизм, в эру победившего труда, в то будущее, в которое он верил, которое он наверно, и видел.

Но не сегодня. Мы специально встали спиной к Горькому.

Тут как раз кирпич можно было вытащить в случае чего. И вот сегодня вместо коммунизма видит Горький только наши бритые под бокс с Валентином затылки, да наглого Кощея, срывающего деда Мороза со снегурочкой с вафельного стаканчика Тамаркиного мороженого, да шпанёнков его, подпевал.

–Да, Алексей Максимович, – подумалось мне, – не получается у нас пока коммунизма. Разве построишь его с такими любителями мороженого. Подумать – то я подумал, а сам потихонечку и полкирпичика из его пьедестала полуразобранного и вытащил.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.