Казак меня довез, денег не взял, на прощание подмигнул.
В знаменитом Гори, на родине Сталина, в тени его огромной статуи стоял как вкопанный русский солдат в каске, с автоматом Калашникова наперевес. Было похоже на почетный караул, но нет, это был просто караул, и на других перекрестках стояли такие же солдаты, и по городу ходили по трое, с красными повязками на рукавах. Я зашла в магазин, который работал, и даже покупатель в нем оказался. Вот с этим покупателем мы и разговорились. Мне всего и надо было посоветоваться, как добраться до Санкт-Петербурга… Но он ни о чем больше разговаривать не мог, как только о Ленинграде. Он там живал, и подолгу, там был его головной институт Гипрогор и его любимый театр БДТ с главным режиссером Товстоноговым, который до этого был главным режиссером в Тбилисском театре имени Грибоедова… Останавливаться мой собеседник не мог и не хотел. Наконец, стал зазывать меня домой, чтоб познакомить с женой и внуками, а дети его живут и работают где-то в Салехарде и в Перми. В конце концов, он занялся и моими делами, достал мобильник, переговорил с половиной Грузии и в конце концов нашел мне машину не до Питера, но до Тбилиси. Какой-то родственник его родственника должен был из Гори срочно выехать на похороны в Тбилиси, а другой родственник добыл пропуск у русского коменданта для того родственника, и в него можно вписать меня как тоже родственницу, только надо спешить. И вот мы, два немолодых человека, дунули к чужой родне. Потому что — «выезжать необходимо немедленно». Это «немедленно» затянулось до вечера, родня чужой родни собиралась на похороны обстоятельно, хоронили завтра, все успеется. Накормили меня горячим хачапури, напоили чаем с ореховым вареньем, о России расспросили. Телевизор в их домике работал беспрестанно, и мы с хозяйкой, моей ровесницей, молча его смотрели. Очень там доставалось русским, особенно президент их, Миша, очень шумел. Грузинам тоже доставалось, но не так уж. Мы с хозяйкой переглядывались. Она была в черном и ждала, когда ее посадят в машину и она поедет прощаться с покойным младшим братом, с Вахтангом, внезапно скончавшимся от инфаркта. Вдруг она спросила меня:
— Скажите, зачем все это? Зачем они все это с нами делают? Ведь жизнь так коротка… Совсем коротка…
Переночевать меня устроили на чистенькой лоджии, на сундуке постелили, среди цветов. Хозяйка очень извинялась, что не в комнате — народу много, квартирка маленькая. И я извинялась, что с неба на них свалилась… «Всякий гость с неба», — отвечала мне грустная хозяйка. Разбудило меня солнце, и мы, попив кофе, поехали в Тбилиси хоронить Вахтанга. Мне на рукав, как и всем, надели траурную повязку. Нас останавливали и русские посты, и грузинские. И все пропускали.
Так я оказалась в Тбилиси у вокзала Навтлуги, напротив базара Навтлуги. Базар был закрыт, да и вокзал, хоть и открыт, толку в том не было.
Я-то надеялась добраться до Армении, чтоб из Еревана улететь в Санкт-Петербург. Не получилось. Поезда в Армению не ходили. И я отправилась на метро в другой конец Тбилиси, на главный автовокзал. Здесь даже внутренние, грузинские, автобусы были отменены. Да и не очень-то я понимала, куда мне ехать? И склонялась даже к мысли, зароненной казаком. Он, пока меня подвозил, рассказал, что их добровольческая армия добралась на «Жигулях» в Грузию по старой Военно-Грузинской дороге, вообще-то давно закрытой… Когда-то и я по этой знаменитой дороге выбиралась в Россию: из маленького Гори до большого, потом через Кутаиси, а потом направо и вверх, к международному лыжному курорту Гудаури, а потом, если слева его объехать, то по старой дороге, через галереи, пробитые в скалах, на перевал, где стоит каменный крест, который и Пушкина, и Лермонтова, и Грибоедова помнит… Но тогда меня Коля возил, его «Форд» был еще хоть куда. Да и Коля Тваури был хоть куда. Да и я… И то мы чуть в пропасть не свалились. За перевалом по оползню прямо в Терек бы упали… Но обошлось.
Не хотелось бы мне без Коли перевал брать. Может, лучше через Батуми, в Турцию?.. Чего гадать? Утро вечера мудренее. И я уснула, привалившись к собственной сумке на скамье автовокзала. На этот раз я увидела, как моя бабушка Ася в шляпке с полями, идет по Военно-Грузинской дороге и поет «Сулико». Входит в какую-то саклю, а это наша квартира на улице Марата. Бабушка Ася окликает кого-то: «Рогоро хар, май дарлинг?» («Как дела, мой дорогой?..») А это мой папа, в рубашке апаш, с очками на носу, пришел домой с огромным мокрым букетом сирени. И я так ему рада, так рада…
Рано-рано утром сонный голос по-грузински начал объявлять об автобусах, впервые за последние четыре дня они отправляются в рейсы по стране. Народу к утру скопилось много, все ринулись к кассам. А я все еще не придумала, куда мне надо. Всегда я какого-то знака жду. Сбоку или лучше сверху. Увидела беременную, спокойную женщину, похоже что русскую, которая так неспешно и уверенно не к кассам двинулась, а к выходу на платформу. Я пошла за ней. У платформы в сумерках три больших туристских автобуса стоят, ждут пассажиров. Но и маршрутные такси поблизости притулились, а в них надо с шоферами расплачиваться лично. И спросить можно спокойно и подробно, куда лучше ехать. Ко всем шоферам я подошла, посоветовалась, и поняла, куда мне надо. Одна из маршруток шла до самого моря, до города Поти.
За десятилетия моих рейдов к родне появились у меня свои правила путешественника, совсем простые: выбирай транспорт помельче и попроще, держись подальше от любого начальства, сторонись больших очередей. Забралась в маршрутку до Поти, уселась на второе сиденье. И оказалась за спиной у беременной блондинки, за которой ведь я и двинулась, как за судьбой. Она принялась семечки тыквенные грызть, причем аккуратно и всерьез. Из одного полиэтиленового мешка семечки берет, в другой шелуху складывает, и похоже, что она не успокоится, пока мешок с семечками не опустеет, а мешок с шелухой не наполнится… Я вдруг подумала, что она молоканка.
Потому что в точности таких некрашеных и упертых русских теток разглядела когда-то давным-давно в Тбилиси. Как со дна моря всплыло: «Навтлуги» назывался вокзал, и базар напротив вокзала назывался «Навтлуги»… Вот там они обосновались. Тетки были действительно молоканки, они жили большим селом в Армении, оттуда и наезжали торговать в Тбилиси. Их было на базаре больше десятка, все разные, но в то же время одинаковые, они толклись с черпаками у здоровенных бочек, полных соленых огурцов, помидоров и всевозможной квашеной капусты — с хреном, с яблоками, со свеклой, с красным перцем и с морковкой. Занимали целый ряд под навесом. Торговали бойко, но аккуратно и строго. Все они были наряжены в настоящие русские сарафаны из набивного ситца и в клеенчатые фартуки. И все они дружно, не мусоря, грызли тыквенные семечки, создавая приятный шорох. Будто дождь по крыше шелестел… Тем временем запах от их солений растекался по базару, щекоча носы. Одна молоканка казалась совсем девчонкой. Она семечки не грызла, стояла в ряду справа, мордаха в крупных веснушках… И вопила задорно, хвастая: «А я первая в ряду! А я первая в ряду!..» Похохатывала, стреляя зелеными глазками.
Бодрый такой, совершенно русский культурный центр на зимнем тбилисском базаре — функционировал и в ус не дул. Был всем нужен. Потому что и другие товары под яркий капустный дух уплывали бойчее. На том базаре всегда всем выпить хотелось и закусить.
Я была в Навтлуги за полжизни несколько раз. Молоканки там все торговали и торговали, не меняясь, только вначале взрослея, а потом и старея вместе со мной… Но примерно за год до всесоюзной войны суверенитетов — исчезли. Говорят, снялись всем селом и уехали. То ли в Канаду, то ли все же под Рязань…
С покупателями и меж собой торговки соленьями разговаривали на чистом, позабытом в России, богатом и разумном языке… Но на том же базаре мне объяснили, что молоканки русскими себя не считают, в России при Никоне патриархе молокан каленым железом выжигали. И при Екатерине их жгли. Бежали они за Кавказ, на земли хоть и дикие, горные, но теплые и плодородные. В Армении они богато жили двумя большими деревнями, в Азербайджане селились отдельными небольшими общинами и огородничали, в Грузии умудрялись выращивать рожь, а также пшеницу с кукурузой. Лучшая кукурузная мука для мчади была молоканская. Все бы хорошо, только вера молоканская, откуда и взялась такая… Вроде русское протестантство… Но женщины у них, говорят, были колдуньи и умели делать «джадо»…[4]
