Грустно мне, но не приходят слезы,

Молча я поникнул головой;

Смутные в душе проходят грезы,

Силы нет владеть больной душой.

Смотрит месяц в окна, как виденье,

Долгие бегут от окон тени…

Тоска, безысходность, говоря языком духовным, – грех унынья. Невольно вспоминается «однозвучный жизни шум», который «томит тоскою» и самого А.С.Пушкина, и его лирического героя в хорошо известном всем стихотворении «Дар напрасный, дар случайный…»

(Вообще, приведённое здесь произведение во многом перекликается с очень известными стихами А.С.Пушкина, и к этой глубинной связи двух писателей мы ещё обратимся, однако, цель статьи не только в этом). Возвратимся к самому стихотворению. Что делать лирическому герою – прервать своё никчёмное существование и уйти в небытие, свершив грех самоубийства; а может быть, предаться греховному веселью?! О нет, конечно! Как за спасательный круг, как за ту самую «соломинку», лирический герой «хватается» за спасающую его молитву:

Грустно мне – в тоске немого мленья

Пал я на дрожащие колени.

Молитву, соединяющую в себе и крик погибающей, «разрозненной» души, и одновременно – обет посвятить свою земную жизнь высокому служению.

Бог мой, бог! Коснись перстом творящим

До груди разрозненной моей,

Каплю влаги дай глазам палящим,

Удели мне Тишины твоей.

И, тобой, творец, благословенный,

Бледное чело я подыму —

Всей душой, душой освобожденной,

Набожно и радостно вздохну.

Первый звук из уст моих дрожащих,

Первый зов души моей молящей

Будет песнь, какая б ни была,—

Песнь души, веселый гимн творенья,

Полный звук – как звуки соловья.

Наверное, неслучайно всё-таки именно «песнь» – «песнь души» – души «молящей», благодарной Творцу за спасение, за освобождения от тоски, от унынья, от безысходности! «Гимн творенья», воздающий хваление Творцу!

(Невольно вспоминается и библейская «Песнь песней», в которой даже любовь Бога и Церкви показана через аллегорию – аллегорию великого чувства двух влюбленных. Только и не для подтверждения этой мысли пишется данная статья).

«Песнь души» – столь ёмкое и удивительное сочетание слов! Души, озарённой неугасимым Светом Творца! И луч этого Света «разгоняет» и «смутные грёзы» души, и «бегущие из окон» «долгие тени».

«Песнь души» – название одного из сборников стихов и стихотворений в прозе – т.е. самых лирических произведений. А автор этих строк – Иван Сергеевич Тургенев, которому было тогда всего лишь двадцать лет. Удивительно, непостижно в произведении всё – и, прежде всего, то, что создателя этих строк всегда, почему-то считали равнодушным к вере. Только сможет ли   равнодушный такими словами обратиться к Творцу и осознать, что другого «выхода» просто не существует?! Вопрос, конечно, риторический!

А, кроме того, давайте ещё раз внимательно посмотрим на само произведение, завершающееся по сути молитвой. Неужели не бросается в глаза, не ощущается кровная связь с «Пророком» А.С.Пушкина, в котором поэт внимает гласу Божьему?! И неважно, что произведение А.С.Пушкина известно во всём мире, считается главным в творчестве поэта и названо «хрестоматией» для создания всех великих, боговдохновенных произведений искусства; а стихотворение «Грустно мне…», как и практически все стихи И.С.Тургенева, известны, к сожалению, очень мало. И не в том даже дело, что великий русский поэт был для И.С.Тургенева чуть ли не небожителем.

Конечно, тургеневский лирический герой не слышит столь явно Гласа Божьего, и не показано в стихотворении столь очевидно преображение его очей, ушей, уст и сердца. Однако, в самом начале он такой же духовный «труп», который убит, как уже говорилось, тоскою, уныньем; вокруг него та же «пустыня», как и в знаменитом «Пророке». И вот горячая молитва возвращает лирического героя к жизни, восстанавливает единство его «разрозненной», «расколотой», очевидно, его же духовным нестроением души. Она воссоздаёт разрушенное единение с Создателем, без которого нет Жизни в высшем смысле этого слова, да и в других тоже. И вот только теперь может родиться «песнь»! (Конечно, пушкинский герой уже сподобился видения ангела Божьего, а герой И.С. Тургенева только молит о том, но совершенно очевидно, что и ему будет даровано озарение). Только теперь «вручается» лирическому герою дар творить, как и пушкинскому Пророку. А ещё совершенно очевидно, что финалы обоих произведений обращены в будущее, вернее, в грядущее. И.С.Тургенев, как и А.С.Пушкин показывает преображённый горячей молитвой дух – дух, внемлющий Творцу.

А ещё удивительно то, что если не знать года написания стихотворения, то можно подумать, что И.С.Тургенев отразил хоть в какой-то степени выстраданный духовный опыт, некий «результат» своих духовных исканий, а на самом деле, как мы помним, было писателю только двадцать лет. (Для примера, А.С. Пушкин создал своё главное произведение пусть и не в самом конце жизни, но, будучи гораздо более зрелым человеком, создавшим уже известные ныне каждому произведения). Так, может быть, в таком случае и сам И.С.Тургенев тоже даёт своего рода обет, как и его лирический герой?! Непостижим для простых смертных замысел Творца!

А вот другое стихотворение, созданное несколькими годами позже, но тоже ещё достаточно молодым писателем. (Вообще, большая часть стихов была создана И.С.Тургеневым в молодости – в отличие от прозы).

Когда томительное, злое

Берет раздумие меня…

Когда, как дерево гнилое,

Всё распадается святое,

Чему так долго верил я…

Когда так дерзко, так нахально

Шумит действительная жизнь —

И содрогается печально

Душа – без сил, без укоризн…

Когда подумаю, что даром

Мой страстный голос прозвенит -

И даже глупым, грубым жаром

Ничья душа не загорит…

Когда ни в ком ни ожиданья,

Ни даже смутной нет тоски,

Когда боятся так страданья,

Когда так правы старики…

Тогда – тогда мои молитвы

Стремятся пламенно к нему,

Стремятся жадно к богу битвы,

К живому богу моему.

Общий настрой, на первый взгляд, кажется совсем иным, и не показана здесь, как в предыдущем произведении, сама молитва, несмотря на то, что называется стихотворение «Когда я молюсь». Лирический герой только говорит о том, что обращается к Творцу в минуты скорби, сомнений, отчаянья. Однако, душа его, судя по всему, уже не «разрозненная». Иначе, «томительное, злое раздумие» давно бы её поглотило и уничтожило. Но не бывать этому – потому что и для лирического героя, и для читателя совершенно очевидно, что молитвенное обращение к «Живому Богу» – единственное спасение от зла, вернее, единственная возможность преодолеть зло «мира сего»! «К живому богу моему» – говорит лирический герой, а значит, как и в предыдущем произведении, воспринял он Творца всем сердцем, всей «душой освобождённой». И даже, видимо, можно говорить о том, что в этом стихотворении отражена устоявшаяся, выстраданная жизненная позиция, которая укрепилась в «результате» той молитвы, сорвавшейся с уст в минуты отчаяния, когда душа была «разрозненной». (Думаю, понятно, что речь идёт о предыдущем произведении). И вот теперь, спасённый от отчаяния и нестроений, лирический герой готов преодолевать все испытания, искушения, которые «преподносит» человеку этот лежащий во зле мир. Но Творец не оставит страждущего Своим Заступлением – и уверенность в этом даёт силы жить и сражаться с мировым злом, и побеждать! (Хоть о победе вот прямо и не говорится, но она, конечно, подразумевается. Потому что иначе и молитва, и борьба – лишаются всякого смысла. А горячая, искренняя молитва бесплодной быть не может). И снова невольно возникает вопрос: можно ли написать всё это «отстранённо», не проникнувшись до глубины сердца, не восприняв как своё жизненное кредо?! И этот вопрос, думаю, тоже риторический.