Утром третьего дня, наше путешествие по раскаленным песчаным барханам внезапно прервалось торжествующим воплем существа, захватившего тело моего дорого отца. Не удостоив следовавших за ним семейство и верного помощника никаким разъяснением, он спрыгнул со своего верблюда, опрометью бросился куда-то прочь от проложенной тропы и скрылся за очередным барханом.
То было место истинного назначения нашей экспедиции, о котором отец, или тот, кто к тому моменту разъедал его сознание, не спешил никому сообщать, что, впрочем, не имело никакого значения, ведь результатом умелой работы сорока голодных до наживы бедуинов и мне и маманьке стало известно, что побудило отца совершить столь отчаянное путешествие, окончательно ввергнувшее его сознание в лабиринты сумасшествия.
Огромная фигура скорпиона, высившаяся над невесть каким образом, обнаруженным в бескрайнем океане песка входе в затерянный храм, символы и обозначения которого оставались загадкой абсолютно для всех участников экспедицией за исключением меня и маменьки, очень скоро донесли до нас что искала тварь, перевоплотившаяся в моего отца. Раскопки, начатые бедуинами по прибытию на место, были прекращены сразу по наступлению ночи, от того содержимое таинственного подземного хранилища оставалось для участников вылазки тайной, впрочем, как мне кажется, Лев Фёдорович, не возвращался в свой шатер и несмотря на всепроникающий холод ночной пустыни, провел всю ночь у самого входа в столь желанный для него мистический реликт.
Начало следующего дня выдалось суетным и достаточно мрачным. Виной всему было внезапное отсутствие одного из бедуинов, прошлой ночью решившего отлучиться из своего шатра. Не вернувшись к своему ложе до самого утра, абориген не оставил никакой записки, или обозначения о причинах своего исчезновения. Рублев, со свойственной ему задумчивостью и рассудительностью, предположил, что суеверный перс решил покинуть раскопки, дабы не тревожить древних богов, однако же для него оставалось загадкой, как человек сумел исчезнуть, не оставив ни единого сигнала о себе. Отец же мой, отслушав доклад Петра Афанасьевича, распорядился не задерживать остальную экспедицию и не отвлекаясь на эту оплошность скорее приступить к раскопкам. По его личным подсчетам, заваленный песками и разрушенными камнями вход в потаенный храм должен быть открыт к полудню и это событие значило куда больше нежели пропажа одного единственного суеверного недотепы.
Отсутствие одного участника экспедиции заметно снизило ту ретивость, с которой прошлым днем работали бедуины, однако же вскорости лопаты и кирки вновь засвистели над головами рабочих и наконец очередной глухой удар кирки и последовавший за ним грохот обвалившегося камня возвестил о свершении задуманного Львом Фёдоровичем. Таинственный вход, или скорее лаз, наконец открыл свое лоно пустив в свои недра раскаленный воздух жаркой пустыни. Тотчас в лица рабочих и всех, кто окружал огромный кратер вырытый рабочими, ударил затхлый воздух, наполнивший легкие отвратительным тысячелетним смрадом. Вонь стояла столь ужасная и нестерпимая, что все мое нутро буквально было вывернуто наизнанку, стоило мне вдохнуть чудовищный запах мистических катакомб. Лишь самые сильные в числе которых как ни странно оказался Лев Фёдорович стоические выдержали столь ужасный запах.
К моменту описываемых мною событий, солнце уже было близко к закату, от того, по настоянию Петра Афанасьевича, попыток спуска в отваренные адовы врата сделано не было. Лев Фёдорович сосредоточенно выслушал все неоспоримые доводы бывалого искателя приключений и заговорщицки улыбнувшись кивнул ему в знак согласия, тем самым отодвинув драматическую развязку нашего покаяния еще на один день.
Следующим днем, экспедиция моего отца не досчиталась еще пятерых душ. В этот раз, на месте их ночлега были оставлены следы и личные вещи, что свидетельствовало о скорых сборах, или даже некой борьбе, развернувшейся в стенах опустевшего шатра. Отслушав очередной доклад, Лев Фёдорович хотел было накинуться на Рублева с кулаками, мол не уследил за людьми, которых он нанял, но вскорости успокоился и не обременив себя излишними извинениями скомандовал снаряжать отряд в дальнейшее путешествие к недрам древнего храма.
Тут я вынужден прервать свой подходящий к окончанию монолог и в очередной раз извинившись пуститься в короткое уточнение, относительно моего личного участия в дальнейших событиях и конечно же моей маменьки - Лизаветы Филипповны. После отцовского ночного молебна неизвестным богам, маменька окончательно убедилась в совершенной ею глупости. Находясь где-то в глубине персидской пустыни, она внезапно поняла, что навлекала на себя и как я полагаю для нее самое худшее - на меня необратимость последствий этого путешествия. С тех самых пор, прежде яркий и лучезарный взгляд озорных глаз Лизаветы Филипповны сменился отчаянием и страхом. Находясь рядом с раскопом, я постоянно ощущал на себе обеспокоенный взгляд матери понимающей, что она не в силах спасти свое чадо от надвигающегося зла. Надеюсь после моего короткого разъяснения вам Ваше сиятельство станет понятным, отчего я не смогу вам пересказать всех событий, случившихся в недрах дьявольского колодца, а лишь перенесу к самой развязке, финалу моего длинного рассказа, о котором как я полагаю вы и так давно догадались.
Взирая на спешные сборы отца перед отбытием его в храм, я искренне надеялся поймать на себе добрый отеческий взгляд. Тот самый, которым он одаривал меня вечерними разговорами в Петербурге, однако же, с трудом уличив мгновение на свои пылкие объятия я ощутил, как, Лев Фёдорович небрежно отстранил меня в сторону, продолжив путь к намеченной цели. В ту пору мне уже исполнилось двенадцать лет и как вы понимаете, сей возраст ограничивал меня в проявлении некоторых чувств, но в тот момент я не сдержался и буквально заревел от обиды на отца, всецело заполнившего мое место своим треклятым скорпионом. Маменька хоть и пыталась утешить мою истерику, однако же в голосе ее нескрываемо слышалось облегчение, которое вскорости уступило место истошному воплю ужаса.
С момента исчезновения последнего участника отряда добровольцев, вызвавшихся спуститься в недра зловонного колодца, минуло немногим больше семи часов и день медленно и уверенно стал клониться к завершению. Нервный срыв мой, которого я не переставал стыдиться наконец улетучился, и я с нетерпением ожидал появления отца.
Внезапно, из потаенного лаза раздался истошный вопль, вслед за которым из мрака мистического строения вынырнул бедуин, чей внешний вид навсегда запечатлелся в моей памяти. Измазанный черной как смоль слизью, испуганный мужчина с выпученными от нестерпимого ужаса глазами, свидетелем которого он очевидно стал, опрометью бросился прочь от зияющей дьявольской дыры, но спустя короткий миг опрокинулся на бок, тотчас потянувшись к ноге, которой к моему ужасу у него уже не было. Какой-то неведомой силой, на моих глазах взрослому мужчине отсекло конечность, заставив бывалого человека пустыни кататься в предсмертных муках, орошая алой кровью, исторгаемой искалеченным культяпом, кипящий пустынный песок. Словно по команде глашатая, к вопящему аборигену ринулись его компаньоны, чтобы уже в следующий миг броситься в рассыпную, встретившись глазами с тем ужасом, что уготовил для них жуткий подземный храм.
