– Одно зернышко из тысяч собранных во время урожая, вот сколько там было. Ничто. Ни хлеба испечь, ни продать, ни посеять.

– Из одного зерна может появиться множество. Со временем. Следует лишь ухаживать за урожаем и молить о благосклонной погоде, – возразила ей сойка.

– Что же. Я привела не самый удачный пример, который ты обратила против меня, но сути это не изменит. Той магии слишком мало для мира, теперь ни я, ни Бланка ее больше не ощущаем.

– Ну, поглядим, что из этого выйдет в будущем. Мне уж точно на нее наплевать. Куда больше беспокоят мэлги, оставшиеся за спиной. А их там прилично, даже несмотря на белый огонь.

– Никто нас не преследовал.

– И все же они там. – Лавиани махнула в сторону юга. – И их достаточно, чтобы причинить Треттини большое количество проблем. Я даже пару раз в силу слабости своего любезного и добросердечного характера… и не надо, пожалуйста, хихикать… подумывала, что надо как-то сообщить Рионе о том, что мы видели. Но потом решила: нам мало того что не поверят, так еще и тумаков отвесят. Впрочем, давай вернемся к решению. Что там подсказала тебе книга?

– Нужна твоя кровь.

– Что?! – возмутилась сойка.

– Кровь таувина. Да-да. Я знаю, ты не таувин, но это лучше, чем ничего.

Лавиани прищурилась:

– Мне просто интересно, часто ли тзамас в прошлые эпохи ловили благородных рыцарей и доили их, словно коров?

– Подобное случалось, если верить написанному. Но не для того, чтобы скрыть реальный облик. Это лишь побочный эффект.

– И как много крови тебе потребуется?

– Пара капель.

Сойка фыркнула:

– Обвинить тзамас в жадности точно не получится! И куда их?

– Сейчас?

– Было бы неплохо. Моя доброта, знаешь ли, не вечна.

Шерон скинула с ладони игральные кости, и те послушно подкатились к Лавиани. Сойка, ничего не говоря, достала нож, уколола левое запястье, и несколько тяжелых капель упали на артефакт тзамас, тут же растворившись в кубиках.

Те вернулись к хозяйке в руку, и Шерон сжала их в кулаке, зажмурившись. Когда она открыла глаза, Лавиани наградила ее усмешкой и чуть подалась вперед, рассматривая девушку.

– Неплохо, хотя они не такие, как прежде.

Шерон достала из сумки треугольный осколок зеркала, изучила радужку. Отнюдь не серую. Бледную, почти бесцветную, а потому странную и притягивающую взгляд.

Холодные глаза. Опасные. Жесткие. Совершенно не подходящие той, кого Лавиани знала не первый год.

– Но хотя бы не будут вызывать ужас у каждого, кто их увидит, – наконец сказала тзамас. – Я все больше сама на себя не похожа.

– Каждая из нас меняется. – Сойка провела дугу пальцем в воздухе. – От девочки в старуху. Изменения – важная часть любой жизни.

– Удивительно, что ты говоришь об этом.

– Если честно, не мои слова. Я как-то подслушала разговор Фламинго и Тэо. Но твой волшебник прав. И глаза да волосы – так себе проблема. Уж куда лучше морщин, болей в суставах и отсутствия зубов.

– При сравнении перспектив, которые ты описала, бесспорно. Вместе с тем, окажись я сейчас в Нимаде, меня бы мало кто узнал.

– До Нимада отсюда тысячи лиг и месяцы пути. Порадуйся, что твои глаза теперь как у всех нормальных людей. Этот твой цирковой фокус… он надолго?

– Ну, если вдруг эффект закончится, я попрошу у тебя еще немного.

– Я-то не откажу, но не хотелось бы, чтобы такое случилось, когда ты будешь в толпе, например, на рынке Рионы. Возникнет некоторое… скажем так, недопонимание. И зная южан – проблемы у всех причастных сторон. – Она поднялась на ноги. – Я голодна от обильной потери крови. Идем, кажется, Попрыгун нашел возможность приготовить мою добычу.

Шерон подняла с земли тяжелую книгу, провела пальцами по обложке:

– Я перестала испытывать отвращение к ней. К тому, из чего она сделана и кем.

– Хм… мне надо посочувствовать или порадоваться за тебя?

Блеклые радужки глаз тзамас чуть потемнели.

– Испугаться. Хотя бы тебе, раз я не могу. Я теряю себя. Смерть становится слишком естественным явлением для меня. А человеческие тела лишь материалом. Это плохо. Они ведь люди. Я теряю отвращение к тому, чем занимаюсь и чем занималась Дакрас, создавая эту книгу.

Лавиани смягчилась, кажется, впервые за весь день и улыбнулась:

– Знаешь, что мне в тебе нравится, девочка? Ты не страдаешь по сделанному. Опасаешься будущего и помнишь о последствиях, это так, но не льешь глупые слезы по тому, чего уже не вернуть. Бланка рассказала мне про того контрабандиста.

– Он не первый, кого я убила за то время, что покинула Нимад.

– Но первый принесенный в жертву ради того, чтобы выжили другие. Это тяжело. Для девочки из тихого, всеми забытого старого города на краю мира, которую учили защищать невиновных людей, а не отправлять их на ту сторону. Поверь, я понимаю. И я благодарна тебе за принятое тогда решение. Уверена, оно оказалось непростым.

– Но логичным, – спокойно ответила ей девушка. – Если отбросить эмоции, оно было логичным, холодным, рациональным и расчетливым, если угодно. Я… поступила правильно. Жизнь неизвестного мне человека на одной чаше весов с твоей жизнью. Нашими.

– Но ты боишься того, что скажет Мильвио.

– Не боюсь. Скорее печалюсь. Это так же грустно, как видеть другую себя в отражении. – Она покрутила осколок зеркальца, аккуратно держа его пальцами, чтобы не порезаться, и оно поймало и отразило солнечный блик. – Он оставлял меня одной, а увидит другую.

– Ну тогда мог бы не оставлять, – проворчала сойка и тут же сбавила тон: – Да, понимаю. Понимаю. Не трудись объяснять. Он отправился разобраться, что случилось на Талорисе и с твоим ребенком. И пропал. Но вот что я тебе скажу. Фламинго милый парень, если забыть, что он великий волшебник, пускай и без магии теперь. Твой друг – один из тех, кто говорил с Тионом, Скованным и Арилой.

– О чем ты?

– О том, что он совершил куда больше ошибок, чем ты. В тысячи раз больше, коли прожил так долго. И участвовал в эпохальных событиях, войнах и битвах, которые нам и не снились. Если ты думаешь, что он не пролил ни капли крови и не убил пару тысяч случайных, совершенно невинных людей… то я лишу тебя ужина за глупость. Ты – некромант. Он знает это и всегда знал последствия. Так что перестань думать о таких мелочах. Что скажет Фламинго, сейчас не так уж и важно. Пусть он сперва найдет нас. Или мы его. А пока нелепо страшиться такой ерунды.

И она, не дожидаясь Шерон, решительным шагом отправилась к горящему костру.

– Рыба полосатая. Хорошо-то как! Жизнь возвращается. Чуете?

Шерон повернула голову в сторону мятой поверхности темно-синего Жемчужного моря.

– Да, – счастливо произнесла указывающая. – Оно прекрасно.

– Ты о чем? – не поняла сойка. – А! Да я не про эту лужу. Вот! Вот, что важно!

Она указала на подсохшие лошадиные яблоки, разбросанные на узкой дороге, протоптанной через луг.

Не дорога, а какая-то насмешка. Но в пыли угадывались следы копыт и колес. Все намекало на то, что они наконец-то выбрались из Мертвых земель.

– Ну, теперь мы сможем кое-что сделать. – Лавиани радовалась и не скрывала этого.

– Например, что? – Бланка шла с уверенностью зрячей, опираясь на новый посох, сделанный для нее Тэо из сосновой палки.

Сойка чуть скосила на нее глаза, ответив с необычайной любезностью:

– Разве у нас нет целей? Отсутствуют мечты? Стремления? Последние два года мы как перекати-поле на карифских пустошах. Несемся туда, куда подует ирифи.

– Ты сама на себя не похожа, – с удивлением произнес Тэо.

– Да, я сейчас словно маленькая собачка, к которой вернулся хозяин. Готова прыгать и визжать, и лишь мой степенный возраст мешает вести себя подобным образом. Предвкушаю корзину куриных яиц и ванну. Ладно, раз вы сегодня настолько неразговорчивы, то начну со своих целей. Мне бы стоило вернуться в Пубир.

– Неожиданно. – Шерон продолжала смотреть на море. – К чему? Шрев же мертв.