Достав из сумки кредитную карточку, она купила билет на автобус до Филадельфии. Затем подошла к другой стойке и за наличные купила билет на автобус до Нью-Гэмпшира. Билет, что купила по кредитке, она выбросила в мусорное ведро. Тот, что она купила за наличные, сунула в карман. Она сомневалась, что эта уловка собьет Кингсли с ее пути, но она должна была попытаться.

Кингсли научил ее убегать от прессы, от церкви, даже от Сорена. Но она не знала, как именно убежать от Кингсли. Он умел выслеживать, как ищейка. У него повсюду были глаза и уши. Ей нужен кто-то, кто был бы на ее стороне, а не на стороне Кингсли. Ей нужен кто-то, кто заботился больше о ней, чем о нем. Или, что более важно, ей нужен был кто-то, кто был ей обязан.

И только один человек был ей обязан.

Она села в автобус и заняла место в самом конце. Автобус - когда она в последний раз садилась в автобус? Может быть, в средней школе? В выпускном классе. Чаще всего она ходила пешком, но, если опаздывала, то садилась на автобус. Однажды она проспала из-за Кингсли. Накануне ей исполнилось восемнадцать лет, и он впервые отвел ее в С/м клуб. Она не играла, только наблюдала, как пары и тройки участвовали в сценах, о который она только читала и мечтала. Кингсли спросил, нравится ли ей то, что она видит, заинтриговало ли ее что-нибудь, хочет ли она чем-нибудь заняться.

- Всё, - ответила она.

Она настолько засиделась с ним допоздна, что на следующее утро проспала будильник и поехала в школу на автобусе.

Это было неправильно, не так ли? Это было ненормально. Старшеклассники не должны опаздывать, потому что накануне ночью они были в БДСМ-клубе со скандальными андеграундными персонами, верно? Почему тогда это казалось таким нормальным? Почему казалось таким правильным? Где же во всем этом была ее мать? Притворялась, что Элли не существовало. Они стали чужими друг другу, в лучшем случае соседями по комнате. Что, если ее мать узнала о тайной жизни ее дочери, пока та была в школе? Почему мама не остановила ее и не спросила, "Элли, что ты делаешь рядом с этими людьми?" Если бы ее мать, если бы кто-нибудь задал этот вопрос, она бы ответила, "Потому что эти люди - мои люди". Она была одной из них.

Но теперь она больше не была одной из них.

Кем же она была?

Она размышляла над этим вопросом следующие два часа, останавливаясь во время очередного желудочного спазма. Она согнулась и положила голову на спинку переднего сиденья. Всего лишь девятнадцатое июня, но стояла такая жара, как в августе. В автобусе работал кондиционер, если можно так сказать, и душный воздух усиливал ее страдания.

- Укачивает? - спросил ее пожилой мужчина. Он был темнокожим с седыми волосами и сидел напротив нее. У него было лицо, как у дедушки, рядом с которым тебе хотелось бы вырасти. Она кивнула и крепко зажмурилась.

- Держись. Хочешь крекеров?

При упоминании о еде у нее заурчало в животе. Не отвечая ему, она бросилась в туалет в задней части автобуса, и ее вырвало прямо в унитаз. Она молилась, чтобы никто не услышал, как ее тошнит. Люди запомнят молодую белую женщину в бейсболке "Метс", которая блевала в автобусе "Конкорд". Но она пока не могла об этом волноваться. Когда рвота закончилась, она пополоскала рот и плеснула себе в лицо холодной водой. Потом она спустила штаны и проверила, не идет ли кровь. Кровотечение обильное с густой кровью. Она попыталась почувствовать грусть, раскаяние или сожаление. Вместо этого она чувствовала только облегчение. Она держалась за это облегчение, пока возвращалась на свое место.

Она закрыла глаза и откинула голову на спинку кресла. Мужчина, сидевший рядом с ней, похлопал ее по влажной руке, и она открыла глаза. Он вложил ей в ладонь три крекера. Всю оставшуюся дорогу она грызла крекеры. В ее ослабленном состоянии и на пустой желудок, они были похожи на манну небесную.

- Спасибо, - сказала она. Он протянул руку и похлопал ее по плечу. По-доброму, дедушкино прикосновение. Сейчас ей так не хватало человеческого тепла, что хотелось сесть рядом с ним и прижаться к нему. Когда очередная судорога пронзила ее спину, она схватила его руку и сжала ее.

- Все хорошо, - тихо сказал мужчина. - Мы почти на месте. Меня тоже иногда укачивает. Особенно если пытаюсь читать. У тебя все получится.

Она улыбнулась, и он понял, что она услышала его, но не сказала ему правду. Ее не укачивало. Элли Шрайбер никогда не укачивало. В любой машине, любого типа, за рулем которой она могла быть. Она водила машину с двенадцати лет. Она могла завести машину без ключей менее чем за пятнадцать секунд. Она могла ездить, как гонщик. В машине она чувствовала себя удобнее, чем где-либо на земле, кроме кровати Сорена. Ее однозначно не укачивало от дороги.

Когда боль прошла, она подняла голову и откинулась на спинку кресла. Несколько минут она только и делала, что дышала. Глубокие вдохи. Медленные выдохи. Вдохи, которые наполняли ее легкие и опустошали разум. Сначала она не понимала, что делает. И тут она вспомнила.

- Малышка, дыши глубоко, когда находишься на кресте. Полные, глубокие вдохи. Наполняй легкие и опустошай разум. Когда я порю тебя, то ради нас, ради нашего удовольствия, твоего и моего. Не бойся. Никогда не бойся меня.

- Никогда, сэр, - прошептала она в ответ.

Но сейчас она боялась.

- Вы сбегаете из дома, юная леди? - спросил мужчина. Она слышала насмешку в его голосе.

- Я не сбегаю, - ответила Элли. - Это же не побег из дома, если ты не убегаешь, верно?

- Интересная точка зрения. Навестить здесь друзей или семью?

- Друга, - ответила она. – Думаю, он друг. Надеюсь на это.

- Почему ему не быть им?

- Однажды я разбила ему сердце, - ответила она, снова улыбаясь.

- Вы выглядите, как сердцеедка. - Мужчина глубокомысленно кивнул, и Элли рассмеялась.

- Я не хотела. Я никогда не хотела никому причинять боли, - ответила она. - Но причиняю.

Они шутили так же, как шутили незнакомцы, набившиеся в переполненный лифт или толкающиеся в самолете. Но то, что она сказала, было слишком правдиво и слишком мрачно, и он посмотрел на нее с любопытством и состраданием.

- Девушка, как вы, не может и мухи обидеть, - ласково сказал он.

Элли подняла голову и глубоко вздохнула. Если бы он только знал.

- Я могу не только обидеть муху, но и покалечить, - прошептала она.

После шести часов и двух пересадок, она наконец приехала в Нью-Гэмпшир. Она еще не закончила свое путешествие. На вокзале она последовала за девушкой на парковку, и предложила той сотню долларов, чтобы та подвезла ее сорок миль. Женщина сначала отнеслась к этому скептически, но Элли увеличила сумму. Это помогло.

Элли седа на заднее сидение потрепанного Форда Ти-Берд. Переднее сиденье было занято детским автокреслом, и Элли была счастлива сидеть сзади и не смотреть на него. Она думала спросить женщину о ребенке, но ей не хотелось говорить, особенно о детях. Она извинилась за молчание. Все еще восстанавливаюсь от тошноты, ответила Элли. Женщина включила радио, чтобы заглушить тишину, и всю дорогу Элли сидела с закрытыми глазами.

Чуть позже часа после полудня она добралась до места назначения. Элли чуть не заплакала от облегчения при виде длинной извилистой подъездной дорожки, которую она так хорошо помнила, колонн, лестниц, рядов окон в этом старом колониальном особняке.

Женщина, казалось, была ошеломлена тем, что этот дом, этот особняк и было местом ее назначения.

- Старый друг, - объяснила Элли. - Надеюсь.

Элли заплатила женщине сотню долларов наличными. Пяти тысяч хватит ненадолго, но уговор был уговором.

Облегчение, охватившее Элли, исчезло, когда она шла по длинной, извилистой, вымощенной булыжником подъездной дорожке к дому. Ее спина содрогалась при каждом шаге, а тяжелая спортивная сумка впивалась в плечо. Палящее солнце следило за каждым ее шагом. Она сняла кепку "Метс" и провела рукой по мокрым от пота волосам. Пока шла, она думала... впустит ли он ее? Поможет ли ей? Да, она разбила ему сердце, но она также помогла ему, когда он нуждался в ней больше всего.