Литмир - Электронная Библиотека

Ужас достиг апогея! В макушке тихонько щелкнуло.

Повинуясь давлению, Лиза, став неожиданно тонкой, выскользнула куда-то, как взбитые сливки из кухонного шприца.

Альберт погладил взглядом всплески безбожно красного, и не спеша завернул за угол. Нырнул в гулкое Питерское парадное, огляделся, добыл ключи из секретного углубления под дверями. Первое, что увидел, войдя домой —Лизины маленькие сандалии, косолапо составленные под вешалкой. Второе – Лиза, похоже, сидела без света – было совсем темно. Виновато-бодро туфли свои разбросал , выпростался из рукавов, бросил куда-то пиджак. Потирая руки прошлепал по коридору. Скрипнул дверью – Лиза! Ты спишь? (хорошо, если так)

Просунулся в темную щель и шагнул к кровати.

В сумраке комнаты мебель похожа на каменные массивы. Врываясь в окно, свет фонаря тратит силы на освещение рисунка паркета, чашки вчерашнего чая и скомканного носка. И, неловко взбираясь на край кровати, гладит колено и кисть руки, выступающие из одеяла. Пальчики – просто прелестны на фоне шелковой простыни.

Альберт опустился на пол рядом с кроватью, привычно сунулся носом в эту ладонь. Кисть, против его ожиданий, была холодной, не разогнулась навстречу дыханию.

Ой.

Лиза? Лиза!!!

Разметав подушки, вытряхнул тело из одеяла, из кокона нежных волос высвободил лицо. Подбородок с сухими губами скользнул под его ладонь. Лиза! Лиза! – тряс ее плечи, кричал, обвинял. Щелочки Лизиных глаз созерцали пустой потолок.

Отпустил ее, отступил на угол кровати, с ужасом и надеждой глядя в упор. Серебрились атласные лямочки нежной сорочки, волосы мягко струились вокруг головы. Тело Лизы лежало совсем спокойно, но сама она находилась уже далеко.

Двадцать четвертого декабря предыдущего года снег летел вдоль сухого асфальта, белой мукой набивался между холодных щечек камней, блестящих на спусках набережной. Крошево льда мирно лежало вдоль берегов, оставляя зеркальную гладь лентой посередине. Яркие пятна огней плавали в этой воде празднично и невинно. Лиза и Альберт, продрогнув во время прогулки, зашли к Ипполиту и Хлое напиться чаю. А после – пошли читать, в небольшую гостиную.

У Ипполита и Хлои, как повелось – хорошо и чисто. Хлоя грохочет на кухне, пища шипит на сковороде.

Альберт, что-то тихо под нос воркуя, садится в кресло, укрытое старой овчиной. Руку протягивает к маленькому графину. Блестящая капля скользит по стеклу и прячется между донышком и столом. Есть ли у капли свобода воли? Хочет ли бесполезно кануть в лужицу на столе? Беззвучно трясется пол, вибрируют в рамах стёкла оконные.

Кожу, сухую и тонкую, хочется снять, как кожуру банана. Хочется выбросить мозг, гремящий как внутренности матрёшки.

Альберт Шумлянский ведет по лицу рукой, глядя во двор. Люди входят в парадное – три ступеньки, а другие выходят обратно. Напоминает выдох и вдох. Этакая возня! Как же противны люди… Потные бороды, плотные животы. Стрелки на тонких чулках, мокрые взоры, рыхлые формы. Дети, которые не были результатом мечты.

На краю стола – похоронная урна. На крышке блестит завитушками имя Лизы – украшение горькой правды.

Альберт смотрит на урну, трогая пальцем ухо, и говорит :

– Думаешь, ты – однозначно лучше? Но это глупо. В сущности, ты – это только ты.

Черные кудри на зимнем ветру и глаза в слезах: женщина, на которую стала бы Лиза похожа, если б не умерла. Слова растворились в ветре – он молча смотрел, как шевелятся губы, но расслышать слова не мог (и не очень хотел), но кивнул. А значит, что-то пообещал. И теперь эта урна на этом столе означает, что он должен куда-то с ней ехать.

Должен, как все мы когда-нибудь будем должны.

Собственная оболочка стала ему тесна, мучительна. Он вскочил, рванулся в рабочую комнату, снова вернулся к урне и сел. Налил себе рюмку водки, поднес ко рту, но затем с гневным возгласом выплеснул в сторону мойки, нарисовав на полу мокрую загогулину. Метнулся в прихожую, обувь свою натянул, куртку накинул и к выходу кинулся, но споткнулся о Лизин сандалик, обрушился на пол и замер.

Спустилась ночь.

Ипполит, вернувшись из кухни, нажал на play, и из колонок донесся глухой рефрен, обрел бас, тихий вокал, и наконец перерос в музыкальную композицию, которая очень удачно …

Бессильно откинутый навзничь в малюсеньком коридоре Шумлянский увидел сон. Лиза была жива. Она отражалась в оконном стекле вместо лица Альберта. Сияла, смеялась, хмурилась и ругалась, а потом вдруг стала печальной, как будто ослабла. А потом взорвалась и исчезла – получилось не хуже, чем у упругого мыльного пузыря. Лохмотья Лизиной пены скользнули вниз и сгинули в синеве. Альберт понял, что едет в автобусе, сидя на мягком сиденьи. Кресла вокруг заняты все – в них медитируют одинаковые монахи. Вместо водителя – мальчик, лет примерно шести. Он через зеркало заднего вида подмигивает Шумлянскому, радостно и небрежно вращая руль.

Автобус несется, переливаясь ртутью, по горному серпантину. Монахи, не выходя из молитвенных поз, отклоняются от середины – вправо и влево. Шумлянский встает и идет к телевизору лобового стекла. Под колеса автобусу стелются тени – как будто слова по краю вращающейся пластинки. Альберт созерцает чернильные горы и линии электрических передач.

Пару кадров спустя луч автобусных фар освещает корову, стоящую посреди дорожного полотна. Выпуклый лоб и густые ресницы блестят. Альберт хватается за голову. Нервно кричат тормоза. Взвизгнули ветви по гладким бортам: автобус на полной скорости выпал с дороги к ласковым огонькам далеко внизу.

Альберт открыл глаза, прислушался – не показалось. Потёр ладонями кожу на голове, проковылял на затекших ногах, провернул ключ в замке. Огромной невнятной буквой в квартиру Шумлянского вдвинулся Ипполит.

– Здоров! Ты чего, собираешься уходить? – Кивнул вошедший на ноги Шумлянского, сбивая снег со своей меховой шапки. Шагнул в небольшую кухоньку. Одобрительно взглядом определил количество водки в графине, и опустился в кресло.

Шумлянский сдернул ботинки с ног, сел через стол от друга и мрачно уставился на пакет, стоящий под раковиной в углу. Тонко заныла фановая труба. Ипполит рюмку опустошил – за усопших не чокаются, пододвинул Шумлянскому пару, налитую до краев, но Альберт брезгливо дернул плечом.

–Ну, чего ты? Ольгу может быть позовем? – сказал Ипполит. Альберт скосил глаза на Лизин сандалик, по-прежнему воткнутый в коридор.

–Нет. – произнёс Альберт.– Слушай, я обещал Лизиной матери кое-что. Я отвезу Лизу в горы. В Тибет, в Дарамсалу, что-ли? Не очень помню. Она мечтала об этом, писала в своих тетрадях.

– Ого. Ну, и что? – Ипполит укоризненно звякнул стаканом. – Скажешь тоже. Дарамсала – особый город, в Химачале, на севере Индии. Там живет, например, несравненный буддийский лидер, избавляющий от вопросов и от забот. Да ладно, забей. Я налил тебе водки. Выпей, и все пройдет. И закури. – и ласково, умудренно пододвинул ногтём пачку Парламентских сигарет ближе к Альберту.

Шумлянский нервозно взглянул на стол. Сон ещё колыхался в нем, покалывали затёкшие ноги, глаза горели. Он вытер щёки, обвел воспалённым взором предметы, которыми так гордился недавно, и снова закрыл глаза.

– Мне только что снилось, что я в горах. Я ехал наверх в автобусе. Я видел в окно кусочек дороги и кузов грузовика, где тесно стояли худые люди и что-то беззвучно пели, но в глазах у них не было огонька. Как и упрёка, впрочем. – Альберт чуть-чуть помолчал, машинально взял рюмку и отхлебнул.

– Я бы не стал придавать значение снам. Зачем нам такие сложности? Лизу это сюда не вернет, а тебе принесет в лучшем случае новый сон. Бог, несомненно, мёртв… так говорил Заратустра. Поэтому стоит ли думать, что Лиза где-то живет? Тело даётся нам только однажды, и лучше всего если мы используем всё, чем можем вполне насладиться. – бархатно увещевал Ипполит.

Альберт молчал и смотрел в коридорную тьму.

2
{"b":"734002","o":1}