Мы уже тысячу раз это обсуждали. Я слишком хорошо знаю, какие осложнения возникли из-за избиения Джейкобом Уивингом, когда он похитил и пытался убить ее в этой проклятой школе.

Макс спокойно слушает, покусывая ноготь большого пальца, пока доктор Киллингтон — ну что это за человек, не меняет такое имя, когда становится врачом, черт возьми? (прим. Фамилия Killington созвучна с killing to с англ. Убивать) — изучает дозировки и потенциально вредные взаимодействия всех лекарств, которые Сильвер придется принимать в течение следующих нескольких месяцев. Он держится поближе ко мне, с огромными глазами и нервничая, пока док проходит по реабилитационным упражнениям и физиотерапевтическим процедурам.

— Сейчас она прекрасно ходит сама, и это самое главное. — Доктор Киллингтон пытается закончить свое выступление на позитивной ноте. — Ее ребра прекрасно заживают. Вы едва ли можете сказать, что ее челюсть была сломана, и лучший пластический хирург в Вашингтоне позаботился о ее носе. Не осталось даже ни малейшего изгиба. Все остальное — шрам на подбородке и под правым глазом — вы будете удивлены, насколько хорошо они заживают. Через полгода она будет выглядеть, нормально. Внешне никто не сможет сказать, что она пережила нечто настолько ужасное. Психологически…

С той ночи в средней школе моя дочь вела себя тихо. Слишком тихо. Замкнуто. Она пыталась скрыть это, но травма прошлого года давила на нее сильнее, чем она хотела бы признать.

— Сеансы психотерапии очень помогут. Шаг за шагом, мистер Париси. По одному шагу за раз. О-о, доктор Ромера. У вас найдется минутка? Вы помните Кэмерона Париси, отца Сильвер? Он здесь, чтобы забрать ее и отвезти домой.

В коридоре останавливается высокая брюнетка в синем халате. Ей, наверное, лет тридцать. Красивая. Через плечо у нее перекинута сумка, в руке связка ключей, а на правом бедре она покачивает маленького мальчика. Мы уже встречались раньше, всего один раз, в ту ночь, когда Сильвер была госпитализирована. Как один из ведущих травматологов штата, доктор Слоан Ромера прибыла в три часа ночи, чтобы спасти жизнь моей дочери. Ей удалось остановить внутреннее кровотечение в груди Сильвер, чего не смогли бы сделать многие другие врачи. Эта женщина — герой в моих глазах.

— Ах да, мистер Париси, — говорит она, тепло улыбаясь. — Я рада, что Сильвер наконец-то выписывают. Трех недель на больничной койке достаточно, чтобы свести с ума любого.

Я пожимаю ей руку так, словно от этого зависит моя жизнь.

— Вы пришли проведать ее до того, как ее отпустят?

— Нет, к сожалению, меня вызвали по другому срочному делу. Там все не так радужно, как у Сильвер. Мать и сын. Автомобильная авария. Они рано вернулись домой из отпуска и… — доктор Ромера смотрит на Макса и хмурится; очевидно, она думает, что подробности происшествия слишком ужасны для таких юных ушей. — Как бы то ни было, было очень приятно снова увидеть вас, мистер Париси. Моя машина уже здесь, а до Сиэтла ехать еще долго. Мне лучше идти. — Ее взгляд останавливается на огромном парне, покрытом татуировками, прислонившемся к стене приемной и пристально наблюдающем за нами.

Он улыбается, когда видит Слоан, и задумчивое, мрачное выражение его лица мгновенно проясняется. Я прощаюсь с доктором, не в силах отвести глаз, когда она подходит к мужчине в кожаной куртке, который, очевидно, ее муж или бойфренд. Ребенок булькает, как сливная труба, когда громила берет маленького мальчика из рук доктора Ромеры и щекочет его.

— Жаль, что мы не можем убедить таких врачей, как Слоун, переехать на постоянное место жительства в наши маленькие города, — бормочет доктор Киллингтон. — Но она уже на верном пути к блестящей, очень славной карьере в этом городе. Даже самые большие деньги в мире не заставили бы ее отказаться от этой идеи. Поверьте мне, больничный совет уже сделал ей несколько довольно ошеломляющих предложений. Пойдемте. Наверное, нам стоит пойти и найти вашу дочь.

Сильвер

Я уже несколько недель не смотрюсь в зеркало. Снова и снова я говорю себе, что в этом просто нет необходимости. Алекс заперт, застрял за решеткой в грязной тюремной камере округа Грейс-Харбор, ожидая суда, так что какой смысл прилагать усилия? Но реальность — та ещё сука. Вы можете пытаться лгать себе до посинения, и, возможно, вам удастся убедить себя в чем-то внешне, но в глубине души вы всегда будете знать правду.

Моя правда такова: я не смотрюсь в зеркало, потому что чертовски боюсь того, что увижу в нем.

Джейк сделал из моего лица настоящее месиво. Сломанный нос, разбитая губа, раздробленная челюсть, не говоря уже о сломанной скуле. В течение нескольких дней после того, как меня доставили в больницу, люди входили в мою палату, и я должна была быстро реагировать, готовясь к тому моменту, когда они взглянут на мое избитое, распухшее, неузнаваемое лицо, и вздрогнут. Я могла бы справиться с болью, это было терпимо, учитывая все дополнительные специальные лекарства, которые врачи постоянно вводили в мой внутривенный катетер, но выражение их лиц... они пугали меня. Я была в ужасе от того, что больше не похожа на себя. И если я не похожа на обычную старую Сильвер, то как, черт возьми, я могу ожидать, что Алекс все еще будет испытывать ко мне влечение?

Это очень мелко. Глупо. Есть много более важных вещей, о которых нужно беспокоиться прямо сейчас, а именно, как мы сможем освободить Алекса от всех его обвинений без того, чтобы юридическая команда Калеба Уивинга что-то повесила на него, но я ничего не могу с этим поделать.

Если я переживу все это, и Алекс будет свободен... и я ему больше не буду нужна? Я не знаю, как, черт возьми, я собираюсь справиться с этим.

— Ладно, Сильвер. Перестань хмуриться, детка. Серьезно, все далеко не так плохо, как ты думаешь. Вот, возьми это. — Мама протягивает мне сложенный вдвое кусок туалетной бумаги, имитируя действие промокания губ, когда я беру его у нее. Она часто бывала здесь. Почти каждый день. Они с папой пришли к какому-то соглашению между собой, что означало, что они не будут сталкиваться друг с другом в больничных коридорах, но иногда это не срабатывало. Они оба должны были бы прийти за результатами одного из многочисленных тестов, которые были проведены на мне за последние три недели, и я отдаю им должное, что они не сделали его неловким или странным. Они были вежливы и внимательны друг к другу. Они даже смеялись вместе в коридоре три дня назад.

Их поведение может дать другим людям надежду на то, что они попытаются восстановить свои отношения, но сейчас я чувствую в них перемены. Там чего-то не хватает, и по тому, как они смотрят друг на друга, когда думают, что я сплю, они оба знают, что никогда не вернут это обратно.

— У меня есть три разных оттенка теней для век, если ты хочешь их использовать. Макияж восьмидесятых? — с надеждой спрашивает мама, поднимая палитру так, чтобы я могла ее видеть.

— Я не хочу выходить отсюда в таком виде, как будто это какое-то шоу на Хэллоуин. Немного подводки для глаз и немного туши — это все.

Она делает вид, что разочарована. Впрочем, я никогда особо не пользовалась косметикой, так что она вряд ли сильно удивилась.

— Тогда ладно. Ну что, ты готова? На всякий случай у меня в сумочке есть бумажный пакет. Ты можешь надеть его на голову и бежать к машине…

— О боже мой! Просто отдай мне это дурацкое зеркало.

Я не тщеславный человек, но у меня слегка кружится голова, когда я выхватываю у матери ручное зеркальце и осторожно поднимаю его, пока не подношу к лицу.

— Дыши глубже, милая. Вдох и выдох. Просто сорви повязку и посмотри.

Я смотрю, и... вот она я.

Мое лицо.

Мое совершенно нормальное лицо.

Есть крошечный розоватый шрам под нижней губой и очень слабый шрам на левой скуле, где они оперировали, чтобы восстановить несколько фрагментов кости, но помимо этого…

— Я почти не использовала тональный крем, — говорит мама, присаживаясь на край больничной койки рядом со мной. — Если ты используешь что-то чуть более плотное, то вообще не сможешь увидеть эти следы. Доктор Рами сказал, что они будут практически невидимы через пару месяцев, так что…