В свете причины для нашей встречи новость была странная, и я задумался: уж не пытается ли он, по своему обыкновению, с самого начала получить надо мной инквизиторское преимущество, снова мороча мне голову: теперь, для разнообразия, внушает мне, что мое положение совершенно не опасно и этот беззаботный старичок, этот пенсионер, остроумно цитирующий Просперо, этот одряхлевший Просперо, который отшвырнул волшебную палочку, лишился колдовской силы и отбрасывает нежный закатный свет на чудеса коварства, совершавшиеся им на протяжении его карьеры, уже не может принудить меня к чему-либо, кроме партии в шашки. Разумеется, сказал я себе, нет никакой квартиры за углом, где он остановился у невестки, видевшей меня тут раньше; а шоколадный загар, который пошел на пользу его коже и придал сморщенному, мертвенно-бледному лицу сияние, характерное для оживших мумий, получен, скорее всего, при лечебном ультрафиолетовом облучении у дерматолога, а не в пустыне Негев, где он якобы наслаждается заслуженным отдыхом. Тем не менее меня стали кормить россказнями о том, как они с женой теперь счастливы в новом поселке посреди пустыни, возделывая вместе свой сад, и все это в какой-то миле от дома дочери, где она живет с мужем и тремя детьми-подростками с тех пор, как зять перенес свой текстильный бизнес в Беэр-Шеву. Решение слетать в Америку для встречи со мной, а заодно провести несколько дней с двумя своими американскими внуками, принято им совершенно самостоятельно. Мою рукопись переслали ему из его прежней конторы, куда после ухода на пенсию он теперь ни ногой; насколько он мог судить, никто не вскрывал запечатанный конверт и не читал рукопись, хотя и мне, и ему нетрудно вообразить, сказал он, как среагировали бы там, ознакомившись с текстом.

— Точно так же, как вы, — предположил я.

— Нет. Не так рассудительно, как я.

— С этим я ничего не могу поделать. И они тоже ничего не могут.

— И вы, со своей стороны, не несете никакой ответственности.

— Послушайте, я уже забредал на эту стезю в качестве писателя. То, что с «ответственностью» у меня туго, — постоянный мотив моего творческого пути в глазах евреев. Мы с вами никаких контрактов не подписывали. Я ничего не обещал. Я оказал вам услугу — и, полагаю, сделал это неплохо.

— Не просто неплохо. Вам свойственна просто вопиющая скромность. Вы справились виртуозно. Одно дело — быть экстремистом, когда у вас так подвешен язык. Для писателя даже это рискованно. Но пойти и сделать то, что вы сделали, — в вашем прошлом не было ничего, что подготовило бы вас к этому заданию, ничего. Я знал, думать вы умеете. Я знал, писать вы умеете. Я знал, с интеллектуальной деятельностью вы справляетесь. Но я не знал, что и в реальной жизни вы способны на нечто столь грандиозное. Уверен, вы сами тоже этого не знали. Вы, естественно, горды достигнутым. Вам, естественно, хочется возвестить о своем бесстрашии всему миру. Мне бы тоже захотелось, будь я на вашем месте.

Подняв глаза на молодого официанта, который наливал нам кофе, я, как и Смайлсбургер, подметил, что это то ли индиец, то ли пакистанец.

Когда он отошел, оставив нам меню, Смайлсбургер спросил:

— Кто кого захватит в плен в этом городе? Еврей — индийца, индиец — еврея, или латиноамериканец — обоих? Вчера я забрел на Семьдесят вторую. На Бродвее черные едят бейглы, испеченные пуэрториканцами и купленные у корейцев… Знаете старый анекдот про еврейский ресторан типа вот этого?

— Знаю ли я анекдот? Вполне возможно.

— Про официанта-китайца в еврейском ресторане. Говорящего на идише без единой ошибки.

— Я уже достаточно развлекся Хафец Хаимом в Иерусалиме — в Нью-Йорке можете не рассказывать мне еврейских анекдотов. Мы говорим о моей книге. Загодя не было сказано ни слова о том, что мне будет можно или нельзя писать. Вы сами обратили мое внимание на профессиональные возможности, которые открывала передо мной операция. В качестве приманки, если помните. «По-моему, из этого выйдет очень неплохая книга», — сказали вы мне. А если бы я ради вас поехал в Афины, книга получилась бы еще лучше. И это было сказано до того, как у меня вообще появилась идея написать книгу.

— Верится с трудом, — ответил он кротко, — но если вы так говорите…

— На идею меня натолкнули ваши слова. А теперь, когда я эту книгу написал, вы передумали и решили, что на самом деле книга станет лучше — в ваших интересах, если не в моих, — если я вычеркну Афины целиком.

— Я этого не говорил, даже ничего похожего не говорил.

— Мистер Смайлсбургер, не прикидывайтесь старым дурнем — так вы ничего не добьетесь.

— Что ж, — пожимая плечами, ухмыляясь, делясь своим мнением старого дурня, как бы мало оно ни стоило, — если бы вы немножко присочинили… Это бы, наверно, не повредило делу.

— Но это же не художественное произведение. А «немножко присочинить» — совсем не то, что у вас на уме. Вы желаете, чтобы я выдумал совершенно другую операцию.

— Я — желаю? — сказал он. — Я желаю вам только добра.

Официант-индиец вернулся и стал ожидать нашего заказа.

— Что вы здесь едите? — спросил у меня Смайлсбургер. — Что вам нравится? — На пенсии он стал таким смирным, что не осмелился бы сделать заказ без моей помощи.

— Форшмак на слегка поджаренном бейгле с луком, — сказал я официанту. — На гарнир помидоры. И стакан апельсинового сока.

— И мне, — сказал Смайлсбургер. — Принесите абсолютно то же самое.

— Вы приехали сюда, — сказал я Смайлсбургеру, — чтобы подбросить мне сотню других идей, которые ничуть не хуже и столь же достоверны. Вы можете найти для меня сюжет, который будет даже великолепнее. Вместе мы сможем сочинить для моих читателей нечто более занятное и интересное, чем случившееся по воле судьбы в тот уикэнд в Афинах. Но я ничего другого не хочу. Это понятно?

— Конечно, не хотите. Это самый роскошный материал, который вы почерпнули из личного опыта. Вы не могли выразиться яснее или категоричнее.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Я поехал, куда поехал, сделал то, что сделал, встретился с теми, с кем встретился, увидел то, что увидел, узнал то, что узнал, — и ничто из случившегося в Афинах нельзя заменить чем-то другим. Подтекст этих событий неотъемлемо присущ этим событиям и никаким иным.

— Логично.

— Я не искал себе эту работу. Работа сама меня нашла — да что там, гналась за мной. Я выполнил все условия, которые мы с вами обговорили, в том числе задолго до публикации прислал вам копию рукописи. Собственно, вы — ее первый читатель. Меня к этому ничто не вынуждало. Я вернулся в Америку. Давно уже выздоровел от хальционового помешательства. Это уже четвертая книга, написанная мной с той поры. Я снова стал собой, снова прочно обосновался на своей территории. И все-таки пошел вам навстречу: вы ее хотели посмотреть, вот и посмотрели.

— Правильно сделали, что показали. Лучше мне и сейчас, чем кому-то, кто симпатизирует вам намного меньше, и впоследствии.

— Да-а? На что вы намекаете? «Моссад» закажет меня киллерам, как аятолла заказал Салмана Рушди?

— Могу сказать вам только одно: эта, последняя, глава не останется незамеченной.

— Что ж, если кто-то придет ко мне с претензиями, я направлю его к вам в сад в Негеве.

— Бесполезно. Они предположат: какие бы «приманки» я ни сулил вам тогда, каким бы неотразимо-соблазнительным приключением ни стала для вас эта история, как бы вас ни манило описать ее и насладиться успехом, теперь-то вы должны понимать, насколько сильно ее публикация повредит государственным интересам. Они закричат, что доверились вам, полагаясь на вашу преданность, а вы, написав эту главу, обманули их доверие.

— Я же и теперь не ваш сотрудник, и никогда им не был.

— Не мой — их.

— Мне не предлагали никакого вознаграждения, а я его не просил.

— Точно так же евреи на всей планете добровольно предлагают свои услуги в сферах, где их знания и умения могут внести решающий вклад. Евреи диаспоры — то, чего нет ни у одной другой разведки в мире: легион иностранных граждан, которых можно призвать на службу, и они будут верно служить. Бесценное богатство. У силовых ведомств нашего крохотного государства такие колоссальные потребности, что, если бы нам не помогали эти евреи, дело было бы швах. Те, кто выполняет задания вроде вашего, получают вознаграждение не в денежной форме и не от использования своих знаний ради личной выгоды в других местах, — их вознаграждение состоит в том, что безопасность и благосостояние еврейского государства становятся прочнее. Они сполна получают вознаграждение в форме выполнения своего еврейского долга.