В передней г-жа Грубах, вовсе не выглядевшая виноватой, открыла всей компании входную дверь, и К., по обыкновению, обратил внимание на пояс ее фартука, слишком глубоко врезавшийся в ее мясистое тело.

Уже на улице взглянув на карманные часы, К. решил не увеличивать и без того уже получасовое опоздание и взять авто. Каминер побежал на угол, чтобы остановить машину, а остальные двое явно пытались развлечь К.: Куллих вдруг показал пальцем на дверь дома напротив, из которой появился мужчина с острой бородкой и, словно устыдившись в первое мгновение, что показался им во весь свой немалый рост, отступил на шаг и прислонился к стене. Старики, конечно, еще спускались. К. почувствовал досаду на Куллиха за то, что тот попытался привлечь его внимание к незнакомцу, которого он сам заметил раньше и даже заранее ожидал встретить.

– Не смотрите туда, – процедил он сквозь зубы, не замечая, насколько странно было обращаться таким образом к самостоятельным взрослым людям. Однако объяснять не пришлось, поскольку как раз подъехала машина; они уселись и поехали.

Только тогда К. вспомнил, что не заметил, как ушли надзиратели во главе со старшим: их заслонили три сотрудника банка. О хладнокровии это упущение не свидетельствовало, К. пообещал себе впредь проявлять больше самообладания, однако невольно обернулся и перегнулся через спинку заднего сиденья в надежде все-таки увидеть старшего и надзирателей. Впрочем, даже не попытавшись никого разглядеть, он тут же снова произнес: «О господи!» и уселся поудобнее в своем углу.

Именно сейчас он нуждался в ободряющих словах, хоть и не подавал вида. Попутчики, однако, выглядели усталыми. Рабенштайнер смотрел направо, Куллих налево, и только Каминер был к его услугам со своей всегдашней ухмылкой, подшучивать над которой, к сожалению, было жестоко.

Этой весной К. старался, когда позволяла работа – в банке он обычно засиживался до девяти вечера, – по вечерам выходить на прогулку, один или с кем-нибудь из знакомых, а затем заглядывать в пивную, где он и оставался до одиннадцати за столом для завсегдатаев, в обществе людей по большей части пожилых. Из этой привычки случались, впрочем, исключения, например когда директор банка, весьма ценивший профессиональные качества и надежность К., приглашал его проехаться на авто или отужинать у него на вилле. Кроме того, раз в неделю К. посещал девушку по имени Эльза, которая всю ночь до десяти утра работала официанткой в винном баре, а днем принимала гостей исключительно в постели.

Впрочем, этим вечером – день пролетел незаметно в напряженной работе и многочисленных почтительных и дружеских поздравлениях с юбилеем – К. хотелось прямиком домой. В перерывах между работой ему только об этом и думалось: почему-то, не вполне осознавая почему, он чувствовал, что утренние события все взбаламутили в квартире г-жи Грубах и теперь именно он должен навести порядок. А как только порядок будет восстановлен, все следы происшествия сотрутся и жизнь вновь пойдет своим чередом. Трех банковских сотрудников точно нечего было опасаться: они растворились среди множества служащих банка и в их поведении не произошло видимых изменений. К. несколько раз вызывал их к себе в кабинет, всех сразу и поодиночке, с единственной целью понаблюдать за ними, и всякий раз оставался доволен. Мысль, что таким образом он, может быть, облегчает им наблюдение за собственной персоной, которое, вероятно, им поручено, показалась ему такой дурацкой фантазией, что он закрыл лицо руками и несколько минут просидел, пытаясь прочистить голову. «Еще немного таких мыслей, – сказал он себе, – и я вовсе тронусь рассудком».

В полдесятого вечера он наткнулся у входа в свой подъезд на молодого человека, который стоял в дверном проеме, широко расставив ноги, и курил трубку.

– Вы кто? – спросил К., заглядывая парню прямо в лицо: в полутьме коридора было ничего не разглядеть.

– Дворника сын, ваша милость, – ответил парень, вынул изо рта трубку и отодвинулся.

– Сын дворника, значит? – переспросил К., нетерпеливо постукивая по полу тростью.

– Не угодно ли чего вашей милости? Может, позвать отца?

– Нет, нет, – сказал К. таким тоном, будто парень сделал что-то дурное, но заслуживает прощения. – Все в порядке, – добавил он и прошел мимо, но, прежде чем подняться по лестнице, еще раз обернулся.

Он мог бы пройти прямо в свою комнату, но хотел сперва поговорить с г-жой Грубах и, постучавшись к ней, застал ее за штопкой шерстяного чулка. На столе перед ней лежала еще куча старых чулок. К. смущенно извинился, что зашел так поздно, но г-жа Грубах была с ним очень приветлива, извинений же и слышать не хотела: ему, мол, всегда к ней можно, он ведь отлично знает, что он ее лучший и любимый жилец. К. огляделся и нашел комнату в прежнем виде. Посуда, стоявшая во время завтрака на столике у окна, была уже прибрана. Вот ведь женские руки, подумал он: сам-то он наверняка все перебил бы, пытаясь вынести. Он благодарно посмотрел на г-жу Грубах.

– Что же вы в такой поздний час еще трудитесь? – спросил он.

К. подсел к ней за стол и во время разговора время от времени лез рукой в гору чулок.

– Все дела, дела, – сказала она. – Днем-то я все время отдаю жильцам, а на свои дела только вечер и остается.

– Вот и я вам сегодня добавил работы.

– Вы о чем? – насторожилась она и опустила шитье на колени.

– О тех людях, что приходили сегодня утром.

– А, вот в чем дело, – сказала она, успокаиваясь. – Это мне никаких особых хлопот не доставило.

И она снова принялась за чулок. К. молча наблюдал за ней. «Кажется, удивлена, что я об этом заговорил, – подумал он. – Ей это, похоже, кажется неуместным. Тем важнее этот разговор. Ведь ни с кем, кроме пожилой дамы, такое не обсудишь».

– Ну конечно же, доставило, – наконец заговорил он. – Но это больше не повторится.

– Да, такое больше повториться не может, – подтвердила она и улыбнулась чуть задумчиво.

– Вы правда так думаете? – спросил К.

– Да, – сказала она тихо, – но главное, не принимайте все так близко к сердцу. Чего только не делается на свете! Раз уж у нас такой доверительный разговор, г-н К., признаюсь, что немного послушала за дверью, да и надзиратели мне кое-что рассказали. Тут уж как вам повезет, и я о вас очень беспокоюсь, может быть даже сильнее, чем следует, я ведь всего лишь квартирная хозяйка. Так вот, кое-что я услышала, но ничего, пожалуй, особенно ужасного. Вы хоть и арестованы, но не как вор какой-нибудь. Вот когда арестовывают как вора – это ужас. А ваш арест – это, выходит, как-то по-ученому. Простите, если я глупость говорю, но так уж мне видится – по-ученому, мне и не понять, да и понимать-то, пожалуй, ни к чему.

– Никакой глупости вы не сказали, г-жа Грубах, и я отчасти того же мнения, только сужу обо всем этом резче, чем вы, – на мой взгляд, это не по-ученому, а вообще ни по-какому. Меня просто застали врасплох, вот и все. Если бы я, проснувшись, не отвлекся на отсутствие Анны, а встал бы и, не обращая внимания на того, кто стоял у меня на дороге, направился прямо к вам, если бы я в порядке исключения позавтракал на кухне и попросил бы вас принести мне из спальни одежду, – словом, если бы я повел себя разумно, то больше ничего бы не случилось и все происшествие было бы пресечено на корню. Но к такому никто не готовится. В банке, к примеру, я ко всему готов, там бы со мной ничего подобного случиться не могло, у меня там есть помощник, на столе передо мной и городской телефон, и внутренний, в кабинет все время заходят люди – контрагенты и сотрудники. Но кроме того, и это главное, там я на работе и потому сохраняю хладнокровие, так что там мне даже приятно было бы столкнуться с чем-то подобным. Теперь все позади, и я вообще-то не хотел больше ничего об этом говорить, мне просто хотелось узнать ваше мнение – мнение разумной дамы, вот что я хотел услышать, и очень рад, что наши мысли сходятся. Дайте же мне вашу руку – такое согласие надо скрепить рукопожатием.