Анджей Чеховский

ЧЕЛОВЕКООБРАЗНЫЙ

Перевод Е. ВАЙСБРОТА

Я шел по коридору в поисках купе номер 14, в котором было свободное место. Вот и оно. Открыл дверь: одно кресло, действительно, свободно, на другом сидит высокий смуглый брюнет. Он внимательно посмотрел на меня и, поднявшись, протянул руку.

- Попутчик?

- Да, - ответил я и сел, глубоко погрузившись в мягкое, даже слишком мягкое, на мой взгляд, кресло. Инстинктивно я потянулся включить телевизор, но,наткнувшись на гладкую стену, вспомнил, что нахожусь в купе второго класса.

Вагон тронулся. Двигатель вибрировал, пол и стены дрожали. Избыток мощности - на меня это всегда действует! Ускорение росло, и кресло прогибалось, продавливалось, спрессовывалось, наконец, просто стало твердой подушкой из стеклянной ваты.

Я смотрел на своего спутника - его вдавило еще глубже: он был выше и тяжелее. Скривившиеся губы, отсутствующий взгляд.

Когда двигатель умолк и ускорение уменьшилось, мой спутник спросил:

- Вы не знаете, когда мы пройдем над каналом?

- Как обычно. Через пятнадцать минут.

- И долго мы над ним будем?

- Пять минут.

Над нами что-то щелкнуло. Видимо, мы миновали стык. Брюнет нахмурился.

- Водолеты из Кале ходят по этой же трассе?

- Нет,восточнее.

Мне показалось, что он чем-то озабочен. Верхняя лампа вдруг потемнела, стала голубой, потом снова разгорелась.

- Впрочем, все равно ночь. А жаль...

Я был удивлен.

- Вы никогда не видели водолета?

- Почему же. - Он улыбнулся, как бы сконфузившись. - Я же не негр из племени балуба. Видел в кино, по телевидению, а вот на море - никогда.

- Ну, что ж, - сказал я, - водолеты точно как на картинках, только немного побольше.

Он поморщился.

- Шутите... Для меня это последний случай их увидеть. Я улетаю. А там водолет не встретишь.

- Вы американец? - спросил я.

Он замялся.

- Нет. Англичанин из Оксфорда.

Название своего родного города он произнес с гордостью, достойной истинного британца.

- И не видели водолетов?

- Речные видел. На Темзе.

Я встал и подошел к окну. Стекла были закрыты. Я нажал кнопку - жалюзи медленно раздвинулись. Внизу в темноте блестела вода канала.

- Сейчас войдем в туннель, - я снова задвинул жалюзи.

Теперь мы сидели молча. Я ждал передачи "Би-Би-Си". Их транслировали по всем каютам. В репродукторе щелкнуло и раздался голос диктора:

- Передаем новости радио "Би-Би-Си". - Букву "Си" диктор смешно смягчал. Впрочем, может быть, виноват был динамик.

- Принц Уэльский, - начал диктор, - наградил ректора Оксфордского университета доктора Иверсона и профессора Зальцбургского университета доктора Юговича орденами за их заслуги в разработке теории Дейвиса - Германна.

- Иверсона? - вдруг, словно очнувшись от дремоты, спросил мой спутник.

- Да. Вы его знаете? Впрочем, вы же из Оксфорда, - вспомнил я. - А что, собственно, этот Иверсон сделал?

- Помогал Дейвису.

Он минуту помолчал.

- Как вы думаете, сколько мне лет? - он встал, ожидая ответа. Сжал губы, словно не хотел улыбаться раньше времени.

Я взглянул на его густые черные волосы. Они напоминали искусственное волокно; блестящие, эластичные, пружинистые.

- Самое большое... ну... двадцать пять, - сказал я.

Он как будто хотел улыбнуться и не смог.

- Пятнадцать. Ровно на десять меньше, - только теперь он улыбнулся, показав зубы. Они тоже казались какими-то необычными, как нейлоновые.

Я вопросительно смотрел на этого странного человека.

- Вы не слышали об ускоренном развитии? Инкубатор, ящик, обогреватели, контролирующие автоматы... И все это в лаборатории. Потом колясочка, знаете, как в больницах: этакая кровать на колесах, четыре высоких ножки и колеса. Внутри выложено пористой резиной, потом пластиковая фольга, марля, фольга, марля... Стерильность... - он усмехнулся. - Вы что-нибудь поняли? Ничего, конечно же, ничего!

Я наклонился, внимательно рассматривая носки своих ботинок. Окна вагона открылись, и желтый свет ламп из туннеля залил купе.

- Значит, на вас проделывали опыты? - спросил я спустя минуту. Вагон вибрировал все сильней, набирая скорость. Мы выезжали из туннеля, рядом мелькали длинные черточки неоновых фонарей. Внизу бежали светлые точки барьеров автострады.

- Опыты... На мне... - он на мгновение замялся. - А, да, опыты, - он скривился в улыбке. - И еще какие! Вы знаете химию? Ну, хоть немного?

Я кивнул.

- Так вот: реакция в пробирке, и из этой стекляшки вылезает живой человек. Это, кажется, называется анализ... нет синтез. Конечно, синтез.

- Большая же должна быть пробирка, - пошутил я. Он как-то грустно взглянул на меня.

- Да нет. Маленькая. Маленькая пробирка-инкубатор. Ее совсем не видно в стойках аппаратуры. С ней обращаются, как с яйцом. Стерильные перчатки. А то, что внутри, должно пролежать там целый год. Должно, знаете, постареть, как вино... Нет, не знаю, как это называется. Пожалуй, все-таки не как вино, а как виноград. Вот - дозреть. Пробирку ежедневно рассматривают под микроскопом. Есть у них такой микроскоп-не микроскоп, все это под стеклом, под большим увеличительным стеклом, а над ним зеркальце и окуляр. Смотришь в окуляр и видишь... Да, а потом подъезжают с обогреваемой коляской, внизу электрические подушки, открывают клапан и раз-два готово: по стерильному желобку в стерильную коляску съезжает стерильный новорожденный.

Я улыбнулся.

- А потом... Знаете, что дальше? - он явно оживился. Потом ребенка опускают в бассейн с питательной жидкостью, под колпак с кислородом, колют какими-то иголками. Делают искусственное молоко в лабораторных стаканах. Ребенок растет. Через год такой жизни он выглядит, как шестилетний. Да, только разум-то, как у шестилетней... ну... улитки. И ходить не умеет. Так знаете, что они делают?

Он замолчал. Окна бесшумно закрылись. Вагон тормозил. Шипели пневматики. Репродуктор несмело произнес:

- Станция Бирмингем. Ноль часов, четырнадцать минут.

- Бирмингем? - пятнадцатилетний чудак задумался. - Еще далеко до конечной станции?

- До Дублина? Три часа. Вы летите дальше? - спросил я. В Америку?

- Да. До Ванденберга... Знаете, где это?

- Ах, до Ванденберга... А из Ванденберга?

- А вам не известно, куда ведет дорога из Ванденберга? На Луну. Знаете, я еще не был на Луне. Вы это понимаете? Пожалуй, да, потому что и вы не были. А вот в Ванденберге не понимают. Не могут себе этого представить, - усмехнулся он. Когда я подал заявление, они дали мне только пробный полет до Спутника и обратно. Пришлось лететь Тором. "А почему бы нет?" - сказал я и сел. Я два года обучался в имитаторах. Встал на пламени, а потом... фю-ю! В космос! Забыл только об одном: что надо застегнуть ремни. Я еще удивлялся: в имитаторах мне всегда что-то мешало наклоняться. В голову не приходило, что это ремни. Перед выходом на орбиту я тормознул, ну и треснулся головой о щит. Разбил нос и лоб. На орбиту вышел слишком низко. В Ванденберге сказали, что в этом нет ничего особенного. Я пытался объяснить... - он осекся.

Вагон тронулся.

- Made in Oxford. Здорово звучит? Я made in Oxford. Даже фамилия. Моя фамилия Фоксор, это тоже переделано из "Оксфорд". Университет, колледж... А если ребенок не умеет ходить... Да, этого я вам еще не рассказал... Есть у них такая машина. Ассистенты засовывают в нее подопечного. На ногах застегивают захваты. Потом включают двигатель. Раз, два... раз, два... физические упражнения. Для укрепления мускулов... Потом коляска - перевернутый конус - охватывает объект в поясе и заставляет двигаться. Перевернуться невозможно. Это предусмотрено.

- Здорово, - сказал я.

- Ага, здорово, - повторил он апатично. - Но это не все. Есть у них этакие кабины. Экранчики, электроды. Метод Леви Костара. Электрошоки. Вы обратили внимание, что, как правило, мы помним момент, предшествующий событию?