— Ты так думаешь?

— Уйди! Достал!

— Ты это зря, — он подошел очень близко, можно сказать, впритык (а Нэй и забыл, что Лайза такая высокая). — Со мной не надо так разговаривать!

— Друг мой, — подал голос новый друг Лайзы, и в этом голосе не чувствовалось страха, — вам ведь уже сказали, что следует оставить девушку в покое!

— А тебя никто не спрашивал!

— Господа! Господа, — новый друг поднял руки, — так дела не делаются. Хотите поговорить — пожалуйста! В любое время! Но хамить-то зачем?

— Я еще и не начинал! — проговорил верзила, сплюнул на камни мостовой и, развернувшись, быстрым шагом направился прочь.

Знакомый Лайзы огляделся, секунду задержал взгляд на Нэе, и тоже в глазах любопытство, и совершенно неожиданно проговорил:

— А не зайти ли нам в ресторанчик. Вон, кстати, какая призывная вывеска: «Веселый дровосек и кабанчик». Кабанчика еще понять могу, но дровосек тут при чем? Каша из топора?

Послышался смех Лайзы, но чувствовалось, что ей страшно, и ее друг пытается как-то разрядить обстановку. И ему это, кажется, удалось.

Говорят, ресторанчик хороший. Ценник не ломовой, но и не для среднего достатка. Но Нэя туда не пустят и на порог. Здесь, кстати, есть недалеко симпатичный трактирчик «Тролль и солнце», где на камнях, которые считаются осколками окаменелых троллей, жарят прекрасную яичницу. Что касается яичницы, то она и в самом деле отличная, а вот по поводу камней, скорее всего, врут. Никто уже и не помнит, жили ли вообще в Каракрасе тролли.

Но Нэй задумался и пропустил поворот к этому трактирчику. Да и неудобно следить за обстановкой, сидя в трактире. Лучше кое-что другое применить.

А о чем задумался?

О Лайзе.

Райса о Лайзе писала довольно подробно, можно сказать, без купюр. Поэтому Нэй был в курсе почти всех новостей, слухов и сплетен о своей первой любви.

И история эта, если сложить все, что Нэй знал, тоже была не очень-то и радостная…

Нэй видел свадьбу и был рад и за Лайзу, и за ее жениха молодого, но уже мастеровитого, кожевенника. И когда год тренировался, отслеживал счастливое семейство. Неэтично, конечно, подглядывать, но всякий раз, когда смотрел на их счастливые лица, душа радовалась.

Правда, год прошел, а о детях как-то без разговоров обходилось. Впрочем, не его это дело, хотя у многих знакомых первенец через девять месяцев в аккурат после брачной ночи рождался.

Ну, не случилось и не случилось, чего уж там. А когда службу в Граничном Патруле начал, уже было не до подглядывания.

Это ведь только кажется, что выскочил из тела, и ты на месте. Ничего подобного. Расстояния даже тень должна преодолеть. Вернуться — да, мгновения потребны, но вот достичь точки наблюдения — часы нужны. А где их взять, эти часы? В форте, полном людей, да и служба не спит. Поэтому Нэй прекратил любые полеты своей астральной проекции на расстояния дальше нескольких верст. Он полностью доверял Райсе, и если с Мелисой, но по ее просьбе, она не говорила правду, то о Лайзе…

Ну, Нэй надеялся, что все, что сказано…

Но лучше бы и не знал.

Грустно все это.

Первое, самое первое письмо Райсы, уже отправленное в Третий северный форт, содержало ужасные вести.

Пожар случился в кожевенных мастерских. Вроде без поджога обошлось, но от этого все равно не легче. Тушили пожар всем миром, и когда казалось, что огонь побежден, о холодном огне как-то подзабыли все, случилось страшное. В мастерской мужа Лайзы, они как раз соседями были, случился взрыв. Спички Торксов, но тут без всяких интриг, отчего не менее страшно, взорвались вместе с плотной кипой кожаных выкроек, которые вспыхнули, как сухой хворост. В это время люди расслабились, принялись за разбор завалов, и в мастерской находились муж Лайзы и свекр, его отец. По описаниям очевидцев, от тел мужчин почти ничего и не осталось.

Страшно и больно.

Под впечатлением всего этого у Лайзы случился выкидыш, но при этом ни капли истерики, и даже слезинки ни одной не упало. Говорят, нужно плакать, рыдать, чтобы выплеснуть эмоции. Но, видимо, у Лайзы истерика случилась с другой стороны.

Всего месяц она пролежала, а как пришла в себя, то, можно сказать, бросилась во все тяжкие.

Проституткой она не стала, но мужчины в ее жизни стали меняться слишком часто. Причем в большинстве случаев она бросала их первая, и уже никогда не возвращалась. Кто-то вздыхал, кто-то пытался вернуть или вернуться, кто-то злился, кто-то даже плакал. Но Лайза была непреклонна.

Гулящей ее не называли, но вот оторвой прозвали. На братьев рукой показывали, говоря: «что же у вас сестра такая, разэтакая и этакая?» Те как-то собрались и попытались Лайзу запереть (до этого еще одна напасть случилась у семьи — отца их паралич разбил за пару месяцев до пожара), ну, хотя бы на натиру, чтобы умерить ее страсть. Но у нее оказалась очень тяжелая рука. Одному брату — Парсу — она поставила огромный синяк под глазом, второму — Муну — поцарапала щеку и сильно по паху вдарила, что привело к тому, что все с полчаса сидели кружком и друг друга успокаивали (кто-то подсмотрел, подглянул). Никто не знает, что она сказала братьям (говорили тихо, как заговорщики, головами соединившись), но с этого времени они больше не пытались ее остановить, а могли даже и ребра пересчитать тем, кто мерзкие слухи распространял о сестре.

Но и в самом деле никто не понимал, что с Лайзой творится. Потеря мужа и ребенка — сильный стресс, но люди считали, что нужно найти хорошего мужика, и все утрясётся, сгладится, забудется.

Может, она и искала, и пыталась найти тихую гавань, но мужчины в ее жизни были какими-то несерьезными. Все говорили вокруг об этом. «Ну, что она в нем нашла?» Как только скажут, то тут же она и уходила! Или: «Ну, ведь бандит бандитом!» И вот уже в кандалах ее очередной мужчина, а она только вздыхает.

И этот, как его, Марон де Сильва, не просто бандит, а человек просто беспринципный, но при этом долго она с ним за руку держалась. Тянуло ее к таким мужчинам, что ли. Ребята мастеровые и словом, и делом пытались ее сердце растопить, а она не фыркала, нет, а так нежно: «прости, не люб ты мне!»

Кстати, именно разрыв с де Сильвой был последним перед отпуском, вынужденным отпуском, о котором Райса написала Нэю. И в письме она волновалась, человек ведь жестокий и не любит, когда ему перечат. Предостеречь бы Лайзу, защитить, но благими намерениями…

Вот, видимо, встречу нового друга и де Сильвы Нэй и увидел. И что ему делать? Помочь?

Когда, кстати, он о пожаре прочитал, мысль мелькнула рвануть в Орсу и попробовать вернуть свою первую любовь. А после здравого размышления подумалось: «а он-то здесь при чем?» Счастье на горе заработать? Чего доброго, подумают, что именно он поджог устроил! Вот честно появились такие мысли. Радовался их свадьбе, а в душе мечтал о пакости какой-нибудь. Ну и домечтался. А когда случилось, за голову схватился и дал себе слово больше не думать о том, что может случиться. Пусть каждый живет своим счастьем, и нечего помогать демонам своего сердца.

Но он все-таки решил отследить ситуацию с Лайзой и ее новым другом, она его Брози называла, ну, может, в случае чего и помочь.

В ресторан-то его не пустили бы из-за крови, но заглянуть в него астральным взглядом никто не запрещал. Вовремя заглянул: они как раз десерт заканчивали — фисташково-шоколадное мороженое с бисквитным тортиком. Умопомрачительное сочетание!

Лицо у Лайзы уже было спокойным, видимо, Брози сумел-таки согнать с него тень страха.

И Нэй снова смутился от своего подглядывания, поэтому покинул так мило воркующую пару, решив дождаться продолжения событий вне зала ресторана.

Еще где-то полчаса он просидел в позе «лотос» на козырьке входа в ресторан, стараясь быть в тени. Медитация в астрале была любопытным занятием. Чистая привычка, его никто не мог увидеть, ну, разве что кошки.

А потом началось самое интересное.

Брози и Лайза вышли из ресторана в настроении приподнятом. Брози, не переставая, рассказывал какую-то историю про старушку и живой комод, который не давал той проходу и житья. Рассказывал, жестикулируя и постоянно смеясь там, где нужно было смеяться, чтобы и Лайза смеялась. При этом, казалось, совершенно не следил за дорогой, потому что в какой-то момент он свернул ну в совершенно неправильный переулок, который как-то резко закончился темнотой и тупиком.