— Что случилось, мама? — отвечаю я, взволнованно перекидывая рюкзак через плечо.

— Ты нашла ответ на свой вопрос прошлой ночью? О том, как найти способ двум совершенно разным людям быть вместе? — она смотрит на меня с надеждой и не хочет видеть в дочери циника. Для нее я слишком молода, чтобы не верить в «долго и счастливо».

— Вроде того, и я начинаю верить, что есть причина, по которой жизнь иногда не хочет, чтобы люди были вместе, поэтому она бросает эти кривые шары и препятствия, чтобы доказать нам, что мы никогда не должны были быть вместе, — я заставляю себя улыбнуться. Огорчительно говорить это вслух, подтверждая ее страх за меня. — Я предполагаю, что это так, да?

— А я-то думала, что ты боец, — шепчет мама себе под нос, думая, что я ее не услышу, но, конечно, слышу. Предпочитаю не обращать внимания на ее ехидное замечание. Я не в настроении для разговора о приходе к Иисусу, который, несомненно, последует за этим комментарием. Когда слышу гудок автомобиля Вайолет, я оставляю ее стоять на крыльце, наблюдая за мной, пока иду по подъездной дорожке.

Мои глаза опущены от стыда за мое признание. Я поворачиваю за угол, готовясь услышать ехидное замечание от Вайолет, но там стоит Грэм, прислонившись к капоту своей машины. Боже, он слишком великолепен для своего же блага. Парень одет в джинсы, достаточно узкие, чтобы показать все, что заставляет девушку кричать его имя в экстазе. Рукава его тонкой белой рубашки закатаны до локтей. На лице парня идеальная улыбка, улыбка, которая заставляет вас хотеть бежать в его объятия и оставаться там. Выражение глаз невозможно разглядеть под темными очками-авиаторами. Я знаю, что несмотря на его улыбку, за блестящей поверхностью скрывается смесь страха и обиды.

Никто из нас ничего не говорит. Ни один из нас не делает шагов, чтобы сократить разрыв между нами. Я продолжаю стоять на подъездной дорожке, наблюдая за ним. Грэм проводит большим пальцем по капоту. Я внимательно наблюдаю, пытаясь придумать, что сказать. Что-то, что может все исправить, но в голову ничего не приходит. Когда вижу, как Грэм снимает солнцезащитные очки со своего идеального лица, открывая глаза, наблюдающие за мной, вспоминаю, что мама сказала мне прошлой ночью.

«Он смотрит на тебя так, как будто его мир начинается и заканчивается тобой».

Понимаю, что она имела в виду. Грэм не просто смотрит на меня. Он действительно видит меня.

— Грэм... — я оглядываю его с ног до головы, пытаясь запомнить, как он выглядит передо мной.

Парень засовывает солнечные очки за воротник рубашки. В его глазах появляется тоска, когда он смотрит на меня. В груди замирает дыхание при виде того, как поднимается и опускается его грудь.

— Насчет прошлой ночи... — голос Грэма звучит тихо, как будто он рассказывает мне секрет. Мне все равно, что он скажет. Я бросаю рюкзак к ногам и насколько это возможно с больной ногой и костылями, пробираюсь к нему. Он встречает меня на полпути как раз в тот момент, когда я отбрасываю костыли в сторону. Грэм накрывает рукой мою щеку и проводит по ней пальцем, заставляя мою кровь быстрее бежать по венам. Этого простого прикосновения недостаточно. Я обнимаю его за шею, подпрыгивая, чтобы обхватить ногами его талию. Он нетерпеливо подхватывает меня на руки, перенося весь мой вес на свои сильные предплечья. Запускаю пальцы в его мягкие пряди, отказываясь смотреть куда-либо еще, кроме как в его медовые глаза. Я хочу убедиться, что все еще вижу того же человека, что и в ночь аварии.

Улыбка Грэма становится ярче с каждой секундой. Я снова могу дышать.

Он все еще там.

Глава 36

Грэм

Я не спал большую часть ночи, пытаясь разобраться с беспорядком в голове и пришел к нескольким выводам. Так много всего случилось за эти дни. Я переосмыслил и проанализировал моменты, которые должны были быть незначительными, но в конечном итоге стали монументальными. Смотреть в потолок стало для меня развлечением.

«Я схожу с ума, черт возьми, я уверен в этом».

Первое, что я знаю, это то, что мы с Кеннеди разные. Она вся в книгах и танцах, а я в бейсболе и вечеринках. Что-то против нашего желания продолжает разъединять нас, и, возможно, мы оба виноваты в этом. Самое важное и самое трудное осознание в том, что мне просто наплевать. Мне плевать на все это бессмысленное дерьмо, потому что я люблю ее. Я знаю, что сказал ей это только вчера вечером, и я говорил правду, когда позволил словам выскользнуть из моего рта, но что-то щелкнуло прошлой ночью, когда лежал на кровати, думая о ней. Ничто не может удержать меня от Кеннеди, и я не боюсь признать это.

— Кеннеди... — Я снова пытаюсь выдавить из себя слова, но ничего не получается.

За ночь Кеннеди не нашла достаточно веской причины держаться от меня подальше. Когда она завернула за угол и увидела меня, мой уровень уверенности был на рекордно низком уровне. Я либо отвезу ее в школу, либо утоплю свои печали в бутылке текилы, которую украл из отцовской берлоги. Я благодарен, что все решилось в мою пользу. Чувствовать ее в своих объятиях – это самое близкое ощущение к беззаботности за всю мою жизнь.

— Грэм, мне все равно, что ты скажешь, потому что все это не имеет значения, — Кеннеди заполняет тишину, когда слова даются мне нелегко. Она улыбается мне, когда я держу ее на руках.

— Но у меня была речь, — умоляю я ее, в моем голосе явно слышится веселье.

Кеннеди спрыгивает с моих рук, помня о своей больной ноге.

— Я думала, ты захочешь поцеловать меня, но если у тебя есть речь... — Она смотрит на меня сквозь свои длинные густые ресницы. От ее улыбки мое сердце почти останавливается.

— Думаю, что речь может подождать, не так ли?

Я усаживаю ее на капот своей машины, заставляя неудержимо смеяться и быстро целую ее сладкие губы. Подсознательно меня тянет к ней. Уже одно это заставляет наш поцелуй углубляться до такой степени, что я готов взять ее прямо здесь, на подъездной дорожке у дома ее родителей. Сомневаюсь, что они это оценят.

С губ Кеннеди срывается стон, и я не могу удержаться. Я целую ее подбородок, пока не касаюсь мягкой кожи за ухом. Я знаю, что произойдет, прежде чем почувствую это под собственной кожей. Кеннеди вздрагивает, когда я отстраняюсь от нее. Девушка шлепает меня по груди, чувствуя себя смущенной, как всегда. Я вижу, как ее глаза расширяются от волнения. Она может говорить, что хочет, но ей нравится, когда я так делаю.

— Готова ехать в школу? — Я помогаю ей слезть с капота машины и открываю перед ней пассажирскую дверцу.

Кеннеди быстро устраивается поудобнее. Я бегу, чтобы схватить ее рюкзак и костыли с тротуара. Миссис Конрад стоит на крыльце и улыбается мне. Она знала, что я был здесь все это время. Я позвонил сегодня утром и сказал, что заберу Кеннеди вместо Вайолет. Она все устроила для меня. Я улыбнулся в ответ, и она одобрительно кивнула.

Кеннеди просматривает мой айпод в поисках чего-нибудь, что можно послушать, когда я сажусь в машину. Мне нравится, как двигаются ее губы, когда она читает песни. Девушка останавливается каждые несколько песен, как будто ее жизнь зависела от правильного выбора. Когда она выбирает песню, я улыбаюсь ей, как только в динамиках звучит песня.

— Что это за отвратительная улыбка, Блэк? — спрашивает Кеннеди, глядя на меня и ожидая ответа.

Мне нравится, когда она называет меня по фамилии. Из ее уст это звучит так естественно. Не так как у остальных девушки, которые делают это кокетливо, пытаясь привлечь мое внимание. Кеннеди уже завладела моим вниманием без особых усилий.

— Эта песня напоминает мне о тебе, — признаюсь я нервно. Может быть, на этот раз я сказал слишком много.

— Никогда ее не слышала. — Она хватает меня за руку, держа ее на коленях. С Амандой я всегда отстранялся в таких случаях. Не сегодня. Больше не будет никаких пряток.

— «Fix You» группы «Coldplay». Уверен, что ты слышала ее.