Первая половина ее фотографий, когда ей три или четыре года. На Кеннеди эти отвратительно яркие красочные костюмы и трико на каждой фотографии. Единственное, что не меняется, когда она растет передо мной – это ее яркая улыбка, такая же, как сегодня. На каждой фотографии ее улыбка излучает блаженство. Вы можете прочитать ее мысли через ее улыбку, и каждая из них рассказывает одну и ту же историю. Танцы – это ее жизнь, единственная причина, по которой она просыпается утром. Это ее цель.

Я закрываю альбом, положив его рядом с собой. Медленно поворачиваюсь к ней лицом. Она все еще смотрит прямо перед собой в глубокой задумчивости.

— Кеннеди... Я... — я даже не могу подобрать нужных слов.

— Если ты скажешь, что сожалеешь, я надеру тебе задницу, — угрожает Кеннеди, прежде чем повернуться и посмотреть на меня, сгорбленного в поражении. Ее рука находит мою, сжимая ее в утешении. Мне даже не нужно ничего говорить, она точно понимает мои мысли.

— Это моя вина, Кен! Из-за меня на тебе этот гипс. Я заставляю тебя лгать своей семье, хотя на самом деле должен гнить в тюрьме, как сказала твоя мать. Кто-то вроде меня не заслуживает подобного отношения. — Я вырываю свою руку из ее, встаю и расхаживаю по комнате. Я оставляю след на ковре своей ходьбой туда-сюда. Кеннеди молча смотрит на меня. Она просто наблюдает за мной.

— Хватит извиняться! Это моя жизнь. Моя нога. Мое все. Ты не можешь решать, что мне с этим делать. Я приняла решение и не жалею об этом! — Она встает и садится на край кровати, все еще не сводя с меня глаз.

— К черту Кеннеди, прекрати это! Я причина, почему ты не можешь танцевать. Не забывай об этом. Я должен жить с тем фактом, что украл это у тебя, а ты просто сидишь, как будто это не имеет большого значения. Ты бредишь, если думаешь, что это не правда, — мой голос повышается достаточно громко, чтобы напугать ее. Кеннеди в ответ сжимает кулаки. Я жду, что она взорвется, но этого не происходит.

— Не думай, что я не знаю этого. Я больше, чем кто-либо другой, понимаю, что я не могу танцевать. Я не смогу соревноваться в этом году с моей танцевальной студией. Не смогу сделать ничего из этого, но это не значит, что я никогда больше не смогу танцевать. Это займет время, и я справляюсь с этим, день за днем. — Кеннеди пытается оставаться спокойной, когда говорит. Сделав глубокий вдох, она качает головой, пытаясь собраться с мыслями. — Я думаю, тебе лучше уйти, — ее лицо остается нейтральным. Кеннеди хочет, чтобы я ушел. Помните, как я сказал ранее, что Кеннеди двигается по нисходящей спирали к срыву. Мы уже там. Она больше не может с этим справляться. Она ломается.

— Кеннеди... — испуганно шепчу я.

Я не могу потерять ее. Не тогда, когда только что получил.

— Грэм просто... иди. Если ты не понимаешь, почему я сделала то, что сделала в ту ночь, то ты меня совсем не знаешь и не понимаешь. Пожалуйста, уходи! — Кеннеди открывает дверь своей спальни, чтобы заставить меня двигаться. Я собираю рюкзак и иду к двери. Останавливаюсь рядом с ней, где она стоит, тупо глядя вперед. Я не смотрю на нее. Мне и не нужно. Я чувствую ее, даже не протягивая руки.

— Я ухожу, потому что ты меня просишь, но клянусь тебе, это не то же самое, что отказаться от тебя, — обещаю я.

— Кто-то вроде тебя не способен на такое обещание, — голос Кеннеди резкий, далекий. Ее слова обжигают, когда срываются с ее языка, ударяя меня по лицу. Она злится и имеет на это полное право.

Я выхожу из комнаты Кеннеди, благодарный за то, что проскользнул через парадную дверь незамеченный ее родителями. Я бы не смог им ничего сказать, даже если бы знал что сказать. Холодный ночной воздух бьет мне в лицо, когда я опускаю окна, выезжая с подъездной дорожки. Возвращение домой – это не вариант.

Я езжу и езжу, пока не оказываюсь перед старым сараем, секретным убежищем для некоторых довольно безумных парней, которые почти всегда разгоняются департаментом шерифа округа. Чувство уединения должно быть успокаивающим, но оказывает противоположное воздействие. Я не просто один посреди этой проселочной дороги. Я один в самом прямом смысле этого слова. Никто в этом не виноват, кроме меня, как и во всем остальном в моей жизни.

Я выхожу из машины, хлопая дверью. Сажусь на капот машины и смотрю в небо, наблюдая за звездами. Я легко нахожу большую и маленькую медведицу. Когда смотрю на скопление звезд, то подвергаю сомнению все, что когда-либо делал, все решения, которые повлияли на окружающих меня людей. Кеннеди родилась, чтобы танцевать так же, как я родился, чтобы играть в бейсбол. Я чуть не лишил нас обоих мечты. Такой талант, как наш, дается не всем. Люди идут по жизни, пытаясь решить, что они должны делать или кем быть, но мы с ней счастливчики. Мы поняли это в тот момент, когда впервые вышли на сцену и бросили мяч.

Глава 35

Кеннеди

Раздается слабый стук в мою приоткрытую дверь. Все во мне кричит, чтобы не обращать на это внимания, притвориться, что я не слышу того, кто стоит по другую сторону от меня. Такой вариант заманчив, но не тогда, когда в комнату заходит мама. Как и большинство мам, она знает, когда у меня что-то не так, так же как она может сказать, что у меня температура, просто поцеловав меня в лоб. Это материнская интуиция. Прямо сейчас я ненавижу ее.

— Что с тобой происходит, Кеннеди? — тихо спрашивает она, садясь на кровать рядом со мной. — И не смей говорить «ничего». Я – твоя мать. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Это написано на твоем хорошеньком личике.

Как я могу говорить об этом с ней? Решительный взгляд на лице моей мамы говорит все, что мне нужно знать. Я не смогу легко отделаться, поэтому ныряю прямо в воду.

— Думаешь два человека, у которых есть куча причин не быть вместе, могут найти способ быть вместе? Например, если весь мир находит всевозможные причины, почему эти двое не могут быть вместе, могут ли они все еще найти причину для борьбы? — бормочу я, чувствуя себя настолько смущенной, что бросаюсь на кровать, натягивая подушку на голову в попытке спрятаться.

Мама быстро хватает ее, открывая мое розовое от смущения лицо.

— Я думаю, все зависит от них. — Она улыбается мне, как будто у нее есть все ответы. — Это просто два человека, или мы говорим о тебе и Грэме? Потому что если мы говорим о тебе и том очаровательном парне, то я готова поспорить, что он будет сражаться за тебя до последнего. Я мало что о нем знаю, но в курсе, что у него есть репутация. Все это не имеет для меня никакого значения, когда он так смотрит на тебя.

— Что ты имеешь в виду? Как он на меня смотрит? — Я прячу слезы, угрожающие показать, что происходит в моей голове. Говорить о таких вещах с моей мамой странно. Для нас это чужая территория. Это определенно первое обсуждение того, как в моей жизни появился Грэм. У меня никогда не было парня, и я даже не признавалась вслух, что влюблена в кого-то.

— Как будто его мир начинается и заканчивается с тобой. Я не в курсе, что произошло между вами двумя, но я знаю, что вы вместе недавно. С учетом сказанного, этот мальчик обожает тебя. Не позволяй себе надумывать лишнее, ты можешь не найти путь обратно к нему. — Она нежно целует меня в макушку и выходит из комнаты, оставив меня с ее советом.

Я часами смотрю на стену, как будто ожидаю, что она откроется и даст ответы на все мои вопросы. Как будто могу выудить ответы из холодных белых стен, просто глядя в них. Я прокручиваю в голове мамин совет. Выгнать Грэма из моей комнаты кажется неразумным решением, когда успокаиваюсь. Я знаю причину своего опрометчивого поведения. Я была разочарована в нем, во всем.

Но моя мать права. Как обычно, но не говорите ей, что я это сказала. Я просто чувствую слишком много и слишком быстро к Грэму, что это кажется неестественным. Мы учимся в старшей школе и не должны быть так поглощены друг другом. Если вселенная хочет, чтобы мы были вместе, то она перестанет давать нам причины не быть вместе.