– Здоров, Максим, брат! – чей-то голос сбил меня с узенькой тропинки воспоминаний, вернув обратно на пыльную дорогу, ведущую в лес и проходящую мимо деревенского кладбища.
– Привет-привет! – я протянул руку вперёд, узнавая в человеке своего односельчанина и по совместительству друга Степана. – А ты откуда?
– Из леса. Ходил ограду чинить на могилке отца, – он показал мне грязные руки.
– Слушай, – слова не хотели лезть из моего горла, подчиняясь мозгу, вовсю кричавшему, что не стоит делиться такой чушью с первым встречным, пусть он и лучший друг. Ведь не факт, что кто-то поверит в подобное. Но я переборол серое вещество и подчинил себе непослушный язык. – А ты не видел по пути людей с гробом?
– Ты что, смеёшься?! Какие похороны утром?! – Степан придирчиво осмотрел меня. – Что у тебя с глазами? Всегда же карие были…
– А сейчас какие?
– Зелёные… зелёно-карие, – поправил сам себя Степан, подаваясь чуть вперёд ко мне. – Да и волосы у тебя темнее были. А сейчас светлые стали. Странно как-то… Краской, что ли, мылся какой? Как там женская штуковина такая называется?
– Да не мылся я никакой хной! – несколько раздраженно ответил я, растрепав правой рукой волосы.
– А с носом что? У тебя же он целый был, – он взял моё лицо в руки и повертел его из стороны в сторону. – Ну да, вот здесь немного набок съехал. И курносость ушла куда-то. Может, и не Максим ты вовсе?
Я убрал руку Степана и похлопал себя по щекам. Неведомая сила пытается изменить мою внешность? Но зачем?
– Хотя, наверное, показалось, – с сомнением в голосе произнёс Степан. – Свет неровно падает. Нос точно нормальный, но вот волосы светлые у тебя сейчас. Да и глаза малость другие. Впрочем, всё остальное в норме… Выше нос, Максим, – после паузы Степан хлопнул меня по спине и засмеялся. – Выдумал я. И про волосы, и про глаза. Все цвета на своих местах.
– Шуточки у тебя, конечно… – с обидой в голосе пробубнил я. – Значит, говоришь, на могилу отца ходил?
– Ага, ограду чинил, пока время свободное было.
От сердца малость отлегло. Отца Степана я помнил как сейчас. Задорный мужик был. Часто приходил к нам и приводил с собой своего сына. А ещё отец Степана приносил игрушки, вырезанные из дерева своими руками. Уж мастером он в этой области был первостатейным. У меня до сих пор где-то в коробочке лежат все принесённые им деревяшки. А потом он серьёзно заболел. Врачи, приезжавшие из ближнего крупного города, называли какие-то странные слова, которые не были понятны никому в деревне, кроме самих лекарей, и постановили, что отца Степана нужно забрать в больницу. Мол, им известна новая методика, которая эффективна на целых восемьдесят шесть процентов. За ту цену, что они назвали позже, можно было, как нам казалось, вылечить полдеревни, не говоря уже об одном человеке. Деньги собирали все вместе. Отца Степана положили в отдельную палату, где он вскоре и скончался. Хваленая методика не помогла даже на один процент. Врачи нашли в себе смелость и совесть, чтобы отдать деньги, которые мы собрали. Степан предлагал их всем обратно, но никто не взял, оставив их сыну умершего.
– А ты куда шёл? – прервал мои размышления о былом друг.
– Я? – была не была! Что я теряю, если хоть часть увиденного ему открою? – Мне почему-то показалось, что с утра кого-то хоронили…
– Не, Макс, на водку вечером тебе налегать не стоит. Вот и казаться ничего не будет, – он улыбнулся и неспешно пошёл в сторону моей хаты.
Я с некоторым облегчением последовал за ним, убеждая себя в том, что друг врать не станет. Значит, если гроб и несли, то его видел только тот самый художник, а с ним я как-нибудь разберусь позже…
– Вот ведь нехорошие люди оказались! Ограду какую-то хилую поставили. Поржавела она вся и покосилась. Даже года не прошло с того момента, как я у них работу эту заказывал. Зато могилка всё такая же высокая, даже не оседает, как другие, – Степан, казалось, разговаривал сам с собой, и лишь его короткие красноречивые взгляды в мою сторону говорили об обратном. – Ну всё, хватит, – он резко махнул рукой и стёр непрошеные слёзы со щёк. – А ты давненько ли приехал?
– Дня три назад. Странно, что ты ко мне даже не зашёл, я всегда в это время приезжаю.
– Я коров пас каждый день, попросили помочь с соседней деревни, некогда было, – шустро выпалил как будто заготовленное оправдание Степан. – Вчера только разобрался с делами. Сейчас могу зайти.
– Заходи, буду рад. Кстати, а ты чего так рано на кладбище пошёл?
– Говорят, в это время года души покойников возвращаются к своим могилам под утро. Думал, застану… – он хмыкнул и ускорил шаг. – Как там в городе?
– Всё так же: грязь, копоть, злость, нищета одних и достаток других… Устал уже…
– А у нас новостей навалом. Не слышал ещё, что пастуха бык насмерть задрал? Лежал он себе у берёзки, а бык возьми, да и на рога его подними. Ни с того ни с сего. Пастух его с руки всегда кормил и в пример другим быкам ставил. А оно вон как в жизни по итогу получилось…
– Это Мишку, что ли, задрал?! – удивился я, зная того, о ком говорил Степан.
Мишка был ещё совсем молодым. Ему, по-моему, шёл семнадцатый год. Жили они вдвоём с отцом. Мать уехала с другим куда-то очень далеко. Бедненько у них в хате было. Зарплаты отца едва хватало на то, чтобы купить еду, одежду и школьные принадлежности сыну. Зато какой большой и чистой души были Мишка и Гаврила! Кажется, деревня, а и говорить умели интересно и без ругательств каких бы то ни было, и помогали всем за просто так. Ничего не брали за свои старания, лишь обижались, когда «спасибо» в свой адрес не слышали. Говорили, что слово это, сказанное от души и вовремя, согревает лучше, чем деньги или одежда.
– Ага, – поддакнул Степан.
– Жаль…
– А то… Всей деревней провожали в последний путь. Плачу было… Ну, меня пастухом и назначили как самого умелого. А несколько дней назад в Лесовиште, ты знаешь наших соседей, Алёшка заболел. Вот я и помогал, – Степан развёл ладони в стороны и скривил рот в показной улыбке.
– Поаккуратней там, – я похлопал его по спине, продолжая поддерживать быстрый темп ходьбы, заданный другом.
– Степан-лесничий руку себе бензопилой отрезал. Дрова половинил и промахнулся. Как его так угораздило, до сих пор диву даемся. Он в сердцах даже старостой отказывается теперь быть. А мне жаль мужика – сноровистый он, умеет многое. Надоумить во всём может… Да, видно, судьба у него такая. Хотя все надеются, что он передумает…
– От судьбы не уйдёшь, – задумчиво пробормотал я и тут же вздрогнул.
От судьбы не уйдёшь… Степан-лесничий, как звали его все без исключения жители деревни, тоже часто бывал у меня в гостях. Помню, мне всегда новую сказку рассказывал – то о волках серых, то о землях тридевятых. А топором-то как орудовал! Говорил, что им даже бриться можно… Я, честно признаюсь, никогда не верил, пока сам не увидел, как Степан-лесничий совершает эту процедуру на спор. И, главное, даже обыкновенным станком себе порезов кучу оставишь, а у него от топора и раздражение на коже не появилось, не говоря уже о кровавых следах неровного бритья. И в итоге вот как всё повернулось. Степан ведь больше всего боялся без дела остаться. Как же он теперь без руки-то будет? Хотя не такие наши деревенские люди, чтобы сразу списывать жителей со счетов. Найдут и ему занятие по душе. Да ещё так найдут, что у него и времени свободного ни на что другое не останется. А когда руки и голова заняты, то и жить в сто раз проще.
– Старуху Анну помнишь? – Степан посмотрел на меня и, дождавшись положительного кивка, продолжил. – Недавно мимо её дома ночью проходил. Часа два было. Иду, смотрю, а в хате свечи горят, и дети все в кружке на коленях сидят. Молятся, что ли, – подумал я. Остановился, значит, наблюдаю. Не прошло и пяти минут, как дети вынесли какие-то плошечки небольшие и поставили между собой. Подозрительно, верно? И тут одна из них меня заметила. Подскочила со своего места, подбежала к старшей и показала на меня рукой. Такой страх меня обуял, что понёсся я по деревне так быстро, что в темноте, наверное, даже сверкающих пяток разобрать невозможно было. Не то что остановиться не мог, даже притормозить ноги отказывались. Добежал до хаты своей, сердце колотится, как мотор у разогнанной машины. Как вспомню, аж мороз по коже. Три дня после того дома сидел, не выходил вовсе. Похоже, они тоже дар чёрный умершей старухи переняли.
