А гадалка усмехается:

– Рожу не криви. Знаю, что говорю. И границы откроются, и миллионеры появятся. Они всегда на обломках.

– Каких еще обломках?

Предсказательница воздела грязный перст с ярким облупившимся лаком:

– Скоро беда начнется. Не будет такой страны Советский Союз. И партии коммунистической не будет.

– А куда ж оно денется?

– Все кувырком полетит. Заводы встанут. Деньги в бумажки превратятся. Много людей погибнет, ты близкого человека потеряешь. И только через бубнового короля спасешься.

У Богданы еще тысяча вопросов: кто умрет, мать или бабушка? С матерью у нее отношения так себе, а бабулю жалко. И как король бубновый выглядеть будет?

Но цыганка больше ничего не сказала – что за интерес забесплатно стараться?

Богдана с девчонками постоянно гадала – на картах, на кофейной гуще, – поэтому к пророчеству отнеслась со всей серьезностью. Немедленно бабушке бросилась докладывать.

Та поджала губы:

– Чего слушаешь всяких дур? С чего бы Советскому Союзу рушиться? Семьдесят лет стоит и еще тысячу продержится.

– Так перестройка! Ветер перемен!

Но старуха отмахнулась:

– Поболтают – и по-старому станет. Много раз так было. То НЭП, то кукурузу вместо хлеба растили. А потом все назад возвращалось.

Когда живешь в Кувшинино, действительно трудно в перемены поверить. Это в Москве с Питером и митинги, и доллары купить можно, и «Мерседес» на улице увидеть.

А у них только кооперативное кафе открылось на главной площади. Богдана с подружками заглянули: скатерти белые, известная на весь город хамка-официантка вместо грязного халата в белой наколочке. С кислым видом говорит входящим «Здравствуйте». А шашлык десять рублей порция! Хотя на рынке килограмм хорошей свинины по два пятьдесят.

Ну, и в школе событие. Трое десятиклассников объявили: выходят из ВЛКСМ. Билеты комсомольские на стол, взносы платить отказались. Раньше бы выгнали отовсюду с треском, а сейчас ничего, сошло.

Но в их семье ничего не менялось. И бабушка Богдану настраивала: «Хочешь принца – учись. Езжай в Москву, поступай в институт. И там себе выбирай – студента перспективного, лучше со столичной пропиской».

Богдана корпеть над учебниками ленилась и хотела в музучилище – с детства обожала петь. Голос приличный, а с корочками вообще куда угодно возьмут – хоть в хор, хоть в ресторан.

Но бабушка считала: вздор. «Звезд» только богатые любовники зажигают, а по кабакам петь для блатных – верный путь в пропасть. Убеждала Богдану готовиться в институт, где мальчиков много: автодорожный или строительный.

Впрочем, консенсуса (модное нынче слово) достичь не успели.

В 1991-м, когда Богдана училась в девятом, предсказания цыганки начали сбываться – да насколько стремительно! Инфляция, путч, пустые полки в магазинах, безденежье. Мамина швейная фабрика встала. Бабушкину пенсию задерживали, и купить на нее можно было все меньше. Историю КПСС пригвоздили, историю СССР переписывали. Школьные учителя выглядели растерянными. Вместо того, чтоб – как в советские времена – влепить «пару», неприкрыто тушевались от наглых вопросов: «Зачем нам – сейчас – ваша алгебра?»

Богдана искренне не понимала: в чем смысл с трудом поступать в институт, пять лет голодать на стипендию, а потом – как все учителя, врачи, инженеры – сидеть без зарплаты?

Вон, мать с дипломом, правда, техникума, – и что?

Пока социализм, была при деле. Местком, профком, курсы кройки-шитья, на выходные в дом отдыха от работы. А сейчас совсем потерялась. И выход нашла простой – каждый вечер успокаивала себе нервы над рюмочкой.

Богдана алкашей терпеть не могла и очень мамашу презирала. Бабушка тоже злилась, отнимала у дочери едкого цвета ликеры и разведенный сиропом из варенья сомнительный спирт. Заставляла смотреть Кашпировского. Заказывала наложенным платежом заговоры от пьянства. Водила кодироваться.

Но мать бралась за ум от силы на пару дней. Потом снова начинала скулить, что ей тошно, добывала где-то выпивку и глупо хохотала в ответ на бабушкины укоры.

Однажды в очередной раз крепко выпила, заснула – а утром нашли ее мертвой. От вскрытия бабушка отказалась, в свидетельстве о смерти написали, что сердечная недостаточность, но соседи болтали: спиртом «Рояль» отравилась. Он в Кувшинино многих погубил.

Внучка с бабушкой стали выживать вдвоем. Сначала с огорода пытались кормиться, но много ли выжмешь с трех соток? В итоге старуха решила открыть бизнес.

Каждый день поднималась в несусветную рань, бежала занимать очередь в булочной. Покупала по тридцать батонов хлеба, приносила домой в пластиковой клетчатой сумке. Днем вместе с Богданой фасовали – нарезали целлофан, оборачивали каждую буханку, склеивали утюгом. А вечерами, когда магазины закрывались, пожилая женщина отправлялась на торговлю. Возле автобусной остановки, на перевернутых ящиках, собирались старухи и продавали всякую всячину, от гвоздей до галош. Бабуля пробовала расширять ассортимент. Варила варенье, пекла пирожки, но быстро усвоила: хлеб – товар самый ходкий. Еще вобла неплохо шла, а лучше всего алкоголь. Но со спиртным она не связывалась. Боялась – после смерти дочери – покупателей погубить. Да и рэкет – тоже новая реальность – только к тем цеплялся, кто с водкой. Старушек с хлебушком благородно не трогали.

Богдана рвалась помогать в торговле, но бабушка не пускала:

– Дома сиди! Вечерами на улицах плохих людей много.

Не перестроилась еще. Надеялась, что внучка горбатиться над учебниками будет.

Но Богдана уроки не учила принципиально, с трудом перебивалась с «двоек» на «троечки». С директором, чтоб не выгнал за неуспеваемость, они договорились на бартер. Нынче в самодеятельность художественную по доброй воле никого не заманишь, а Богдана обязалась участвовать во всех концертах. Жалко, что ли, – если петь ей все равно нравится? Дома тоже постоянно себе под нос мурлыкала. И грезила о принце. Ну, или хотя бы о богатом спонсоре.

Предсказание цыганки про миллионеров ведь тоже сбылось. Даже в тихом Кувшинино нынче богачи появляются. Ревут двигателями иностранных автомобилей, блестят золотом, шуршат пачками купюр.

Бабушка новых хозяев жизни на дух не переносила, но у Богданы малиновые пиджаки, короткие стрижки и златые цепи на бычьих шеях отторжения не вызывали.

Давно бы попробовала замутить, как сейчас говорили, баунти с кем-то из деловых, да бабушка устроила настоящую психическую атаку. Впрямую не отговаривала, зато очень часто таскала на кладбище. Сама возилась внутри родной оградки, сажала цветы на маминой могилке, но Богдану помочь не просила – отправляла пройтись, воздухом подышать. Та шлялась по аллеям, разглядывала памятники, высчитывала, кто сколько прожил, читала эпитафии. У стариков – скучища, кресты деревянные. Но очень много появилось свежих могил из дорогого гранита-мрамора. Улыбались с них сплошь молодые лица. «Ты смотришь с камня и молчишь. И в смерть твою поверить невозможно…»

Некоторых она знала – городок у них небольшой. В основном парни, конечно. Но частенько вместе с подругами расстреливали.

Расплачиваться жизнью за мимолетное богатство обидно, тут бабуля права. Да и жениться новые русские не стремились – предпочитали гарем себе завести.

Вообще никаких перспектив в стране: работать негде, замуж не за кого. А государство продолжало прижимать, закручивать, и все чаще в разговорах кувшининцев звучало: «Надо отсюда сваливать». Границы открылись, паспорта выдают свободно, валюту можно купить.

Сын соседки, очкастый «ботаник» (бабушка все уши пропела), английский выучил и в Америке пристроился, вожатым в скаутском лагере. Другие знакомые отыскали дальних-предальних немецких родственников и отправились воссоединяться с семьей. А соседка наездами в Турцию гоняла. Привозила оттуда товар, потом торговала на рынке. Богдана попробовала подлизаться: «Не нужна ли помощница?» Но та отбрила:

– Вложишь деньги в дело – поехали вместе. Все ходы-выходы покажу.