Уоткинс извлек из недр комбинезона пачку английского «Ротманса» и выудил сигарету. Галлахер потянулся к его пачке, тоже подцепил «курительную палочку». Уоткинс протянул пачку Романову.
– Держите, сэр. Берите всю пачку, у нас еще есть. Мы видели, что у вас закончился табак. Держите, не отказывайтесь, это хорошие сигареты.
– Поставщик двора его королевского величества, – пошутил Галлахер.
– Спасибо, парни.
– Ты заметил, Гарри? Сегодня слишком близко подошли к Норвегии, – подметил Галлахер. – Обычно ее не видно. Приборы, наверное, барахлят.
– Глаза у них барахлят, – проворчал Уоткинс. – Какой толк от этих приборов, если Норвегию видно невооруженным глазом?
– Женщины вашей что-то не видно, сэр, – поколебавшись, произнес Галлахер. – Она хорошо себя чувствует, не укачало?
– С коллегой все в порядке, – уверил Павел. – Небольшой приступ морской болезни и крепкий детский сон.
Англичане засмеялись.
Из-за надстройки выбрался старпом Джерри Флеминг и стал ворчать: «Вот вы где, обыскались уже! А ну, марш в машинное отделение, там помощь требуется!» Моряки побросали окурки и потащились выполнять свои обязанности.
В хвост конвоя по левому борту проследовал и растворился в полумраке катер, увешанный глубинными бомбами. «Возможно, что-то случилось», – машинально отметил Романов. В штатной ситуации корабли королевского флота расходятся правыми бортами. Он проводил глазами катер, повернул голову и вздрогнул. Рядом стояла женщина в непромокаемой брезентовой накидке, обнимала себя за плечи и пристально смотрела вдаль.
– Испугала, Нина Ивановна, – выдохнул Павел. – Не заметил, как ты подкралась.
– Что за контрразведчик ты такой, Павел Сергеевич, если не видишь, как люди к тебе подкрадываются? – проворковала женщина.
Ее знобило. Павел обнял Нину и прижал к себе. Она безропотно прильнула к майору и положила голову ему на плечо. Он поцеловал подчиненную в висок. Ее кожа казалась горячей.
– Эй, товарищ Ушакова, – забеспокоился Павел, – в чем дело? Ты не заболела? Болеть запрещено, забыла? Ко дню прибытия ты должна быть в форме.
– Буду, товарищ майор, – прошептала женщина. – Пока доплывем, можно несколько раз заболеть, вылечиться и снова заболеть. Все в порядке, просто укачало. Надоело в гальюн бегать – полощет без конца. Постою минутку, все пройдет.
Павел нагнулся и поцеловал ее в губы – исключительно в целях профилактики простудных заболеваний. Нина вздрогнула, но тут же расслабилась, подняла голову и ответила на поцелуй. Удивленно присвистнул пробегавший мимо матрос: дескать, этим русским ничто не чуждо. Павел развернул девушку к себе, поцелуй стал более страстным. Первые мгновения она отвечала, потом опомнилась, отстранилась, перевела дыхание.
– Паша, ты чего? Тут же полный корабль посторонних глаз… – она озиралась. – Что за свобода нравов? Да и наши могут подняться…
– Не поднимутся, – уверил майор. – Они же видели, что ты на палубу пошла. Значит, со мной стоишь. Не поднимутся, а то по шее получат… Эх, Нинок, где бы нам с тобой уединиться на этом чертовом корабле? Может, в трюм пойдем?
Девушка прыснула.
– Опомнитесь, товарищ командир, чему мы учим наших английских союзников? Они уже дырку во мне протерли. Нет, вы можете, конечно, приказать, если уверены, что это связано с выполнением задания…
– Ладно, – он отпустил девушку, отступил к лееру, успокоился. – Прости, Нина Ивановна, не о том подумал.
– Все в порядке, Паш, ну что ты как маленький… – она подняла голову и посмотрела на него большими печальными глазами.
Их отношениям не хватало простой человеческой романтики. Не было времени добыть и подарить шоколадку, сбегать на ближайший луг, чтобы нарвать полевых цветов. Все второпях, на скорую руку, как придется. У Павла порой щемило сердце, когда он смотрел на эту женщину.
Нине Ивановне недавно исполнилось тридцать лет. Она всегда была собранна, вдумчива, принимала взвешенные решения. Жалостью к врагам Нина Ивановна не страдала, Павел лично наблюдал, как она расстреляла двух полицаев, прибывших за сброшенной на парашюте рацией. При грузе был еще радист, но до земли он живым не добрался. Осенью 41-го года Нина Ивановна потеряла годовалого сына вместе с матерью и отцом – они пытались вывезти ребенка из осажденного Ленинграда. Бомба разнесла переполненный автобус. Месяцем ранее Нина потеряла мужа, он сражался на Западном фронте, командовал взводом, не вышел из окружения под Вязьмой. Очевидцы видели, как он с гранатой бросился под танк, и после взрыва там не осталось никого живого. Два года Нина приходила в себя. Служила в радиотехническом отделе, писала шифры. Потом перевелась в оперативное подразделение.
– Обними, а то замерзну. – Она прижалась к Павлу и закрыла глаза. – Хорошо мне с тобой, Павел Сергеевич. Только неправильно все это. Свои не настучат, но наши с тобой амурные отношения все равно вскроются. А они мешают службе и потому разлучат нас с тобой когда-нибудь. А если и не разлучат, все равно не кончится это дело добром.
– Отставить панические настроения! – рассердился Павел. – Никто из нас не умрет, по крайней мере, на этой войне. А сейчас нам и вовсе беспокоиться нечего – едем в страну, где не ведутся боевые действия.
Они постояли несколько минут. Понятливо хмыкали проходившие мимо матросы. «Мэм, зачем вам эта Россия? Оставайтесь у нас, в Англии!» – бросил кто-то. Нина не поняла. Павел выразительно покосился на остроумца в брезентовом комбинезоне, и тот мгновенно умолк. Мысль крутилась в голове: «Найдется ли на судне уединенное местечко? Надо провентилировать обстановку, походить, осмотреться… Детский сад какой-то! До какой же степени расхолаживает безделье!»
Снова усилился холодный ветер, забрался за воротник. Он потянул девушку на лестницу – хватит уже проветриваться. Войдя в надстройку, в царство пота и мазута, он взял ее за плечи, прижал к себе и отыскал холодные губы (почему они такие холодные?). Прошла минутная слабость, девушка съежилась, ощетинилась, от прежней взаимности не осталось и следа.
– Все, Паша, хватит, пойдем, успеем еще.
Она спускалась первой, держась за хлипкий поручень. Шахту освещала лишь тусклая лампочка, приходилось ощупывать ступени ногой, прежде чем ступить.
Когда они спустились на середину пролета, судно потряс удар. Торпеда попала в машинное отделение, повредила двигатель и проделала жуткую пробоину в борту. Взрыв был оглушительный, заложило уши. Романов удержался на ногах, присел, схватившись за леер. Нина, крича, скатилась по ступеням. Ужас придавил ее к полу, волосы встали дыбом. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Судно накренилось, кричали люди, топали где-то внизу. Весьма удивительно, но лампочка продолжала гореть – значит, основной генератор не пострадал.
Павел спрыгнул вниз по ступеням, упал на колени перед распростертой Ниной, лежавшей в какой-то нелепой позе. Он осторожно приподнял ее голову, облегченно выдохнул – жива! Девушка жалобно застонала, зашевелилась.
– Ты в порядке? – прокричал Павел. – Ничего не сломала?
– Не знаю, Пашенька, вроде нет… Что это было?
Она попыталась приподняться. Павел схватил ее под локти, поставил на ноги и прижал к стене. Нина перевела дыхание и обняла его за плечи.
Еще никто не знал, что две подлодки незаметно подкрались к конвою. Одна ударила по «Глазго», другая – по крейсеру «Вестминстер». Последний пострадал в меньшей степени, остался на плаву и продолжил движение. Все силы команды были брошены на сохранение живучести судна. С «Глазго» все было хуже, судно дало опасный крен. Трещали, рвались переборки. По коридору топали матросы, хлопали двери кают. Кто-то пробежал мимо – кажется, старпом Джерри Флеминг, – запрыгал по лестнице, но оступился, ударился челюстью. Его схватил за шиворот и толкнул в спину бежавший следом. Матросы валили с палубы наверх, пробегали мимо. Судно сотрясалось, скрежетало составными частями.
Нина хрипела. Павел прижал ее к стене, ждал, когда пробегут матросы. Лезть в эту сутолоку было чревато переломами. Снова кто-то упал. Переломился слабый поручень, не рассчитанный на такие нагрузки.