Он слева, она – справа. Так и повелось
====== Глава 7 // Чемеричная вода ======
Да, такой простой с ее стороны жест, обычный чай с доставкой к лавочке…
Для него. Специально.
Юра, несколько часов потративший на самоубеждение, сдался. Эта ничем не прикрытая забота, эта ее благодарность, такая искренняя, и в особенности её «уютность», которую он уже успел однажды ощутить, но которой в первый раз постарался не придавать значения, подкупила его окончательно. От заботы он давно отвык, а что касается благодарностей, он слышал их по сто раз на дню от своих пациентов, но фактически все они были обычной формальностью, он пропускал их мимо ушей. Это всего лишь его работа – людей лечить. Что до ощущения уюта – давно забытое им чувство умиротворения в присутствии другого человека накрыло лавиной. Это святое. Ощутив его однажды, уже не захочешь отказываться. Это знак.
Чёртов чай… С лимоном. Еще это, конечно, сделало своё дело. Откуда она знает, что он пьет с лимоном? Или это Санёк на автомате кинул? Хотелось верить, что нет. Ну не пришла же она к нему с просьбой а-ля: «Саша, сделай-ка мне два чая. Один мне, другой – Юрию Сергеевичу». Вряд ли: такое уточнение выглядело бы, по меньшей мере, странно.
Вдруг отчаянно захотелось попробовать подпустить ее поближе и посмотреть, что из этого выйдет. Что тогда будет? Куда он придет еще через пару недель? Страшно представить, где может себя обнаружить… Но сил сопротивляться больше нет и не хочется их искать. Пусть всё идёт как идёт.
«Хорошо, я сдаюсь…»
Она словно считала этот его неуверенный настрой. По крайней мере, следующим утром на планерке вместо стандартного «Доброе утро» приветливо улыбнулась. Искренняя улыбка: обычно, если это опять же простая формальность, глаза человека не улыбаются. Её – улыбались. Это что, значит, придется обойтись без подколов? Значит, придется постараться обойтись, да. Увы. Интерес выяснить, как она будет вести себя дальше, пересиливал. Если шутки свои саркастичные снова начать шутить, хрупкое перемирие обернется новой войной. Юра затаился.
Нет, ничего особенного, кроме улыбки, на планерке подметить не удалось. Тон помягче, чем обычно, но претензий к менеджерам вагон и маленькая тележка, как всегда. Распекала подчиненных Ксения Борисовна знатно, поднаторела. Самое смешное, что вот сидит перед этими товарищами в возрасте юное создание, очень старается выглядеть грозно, а у них вид при этом такой, словно они на это ведутся. Единственные два человека, на лице которых не было написано покаяния – он сам – а в чем ему каяться-то? – и Борис Леонидович. Тот вообще не обращал на дочь никакого внимания: все оно было сосредоточено на бутылке воды. Мужчина постоянно прикладывался к горлу. Всё ясно. Снова. Ксении, похоже, тоже было всё ясно. Время от времени она останавливала на отце взгляд, затихая. Переводила глаза на врача на секунду-вторую. Он видел в них отчаяние. Потом приходила в себя и возвращалась к вопросам, которые сотрудникам необходимо было немедленно решить. Валентина Ивановна сидела злая как сто чертей.
Юра уже было собрался на обед. Настроение было неплохое. Утром к нему пришла постоялица с мальчиком лет 5-6. Парень жался к матери. Ну всё ясно, врачей и большие дяди иногда боятся, что требовать от детей? Не успев переступить порог медкабинета, мальчик спросил:
— Здесь меня тоже будут молотком бить?
Стелла, подняв голову от бумаг, невольно улыбнулась.
Брови взлетели вверх, врач еле сдержался, чтобы не засмеяться. Воображение тут же нарисовало ему себя с кувалдой в левой руке, очень грозного, нависающего над пацаненком со злобным оскалом. Да, кажется, маленький человек так этот осмотр себе и представлял. Женщина, извиняясь, пояснила, что как раз накануне ребенок был на приеме у невролога. В тот день он жаловался на боль в животе.
Юра, конечно, терапевт, а не педиатр, но проконсультировать мог, почему нет? Стандартный осмотр, стандартная пальпация живота, вопросы и действия на автомате, а в голове – фраза про молоток. Он их коллекционировал в памяти, стараясь запомнить ситуацию в деталях. Когда надо было поднять себе настроение, возвращался к ним. «Здесь меня тоже будут молотком бить?». И такие глазища испуганные, такой зажатый. Его дети врачей бояться не будут. Может быть, кто-то из них даже захочет пойти по стопам отца… Когда он сам был ребенком, мать, отвечая на извечные вопросы о настоящих героях, всегда говорила о пожарных, спасателях, милиционерах, врачах и военных. Он цеплялся к ней с просьбой по сотому разу рассказать о каждой профессии. Сказки о врачах у нее выходили самыми длинными, с самими яркими интонациями: в голосе слышался восторг. Пока остальные мечтали стать космонавтами, Юра мечтал о другом. И если бы он не стал врачом, стал бы пожарным. Без вариантов.
Дети – это хорошо, в них вся жизнь. Почему он не выбрал педиатрию? Детские слезы, на которые было невозможно смотреть. Огромные глаза маленького человечка, утопающие в озерах из слез. В них обида, боль и страх. Они бегут по щекам, человечек не понимает: «Почему?». «Почему эта тётя лезет мне в рот своей палкой?». «Почему говорит, что надо, чтобы комарик меня укусил?». «Почему я должен это терпеть?». «Почему у нее в руках этот страшный предмет?». «Почему так сильно щиплет? Ай! Подуйте же скорее, ну кто-нибудь! Аааааааа!!!». Спасите-помогите. Такая ерунда для взрослых и настоящая катастрофа для детей. А если у них еще и обнаруживается что-то посерьезнее ОРВИ или ангины… Дети ведь тоже могут страшно, иногда смертельно болеть. Одна мысль об этом была невыносима. В общем, решение оградить себя от столкновения с такой суровой реальностью было вполне осознанным. Но живот прощупать, в горло заглянуть, ободряюще при этом улыбаясь – это завсегда пожалуйста. Разница между маленькими и взрослыми пациентами состоит в том, что первые спрашивают себя «Почему?», а вторые – «За что?». Разница в вопросах, кажется, минимальна, но есть. Вторые уже познакомились с этой жизнью немножко поближе.
«Куда-то не в ту степь меня понесло…»
В любом случае, фраза пацана засела в голове на полдня, поднимая настроение. Юра веселился, смакуя ее и гоняя туда-сюда про себя. Ему срочно нужен неврологический молоточек: «Дежерин» или «Бак». Их много разных видов. Просто. Положить на стол, чтобы взглядом время от времени цепляться и вспоминать эту ситуацию. А лучше «Трёмнер» – этот можно и в дело пустить: какой-то юморист писал, что им можно успокаивать буйных пациентов, если те решат с врачом поспорить*. Неврологией Юра интересовался. Хобби.
Череп, кстати, у него так же завелся после разговора с одним очень упертым пациентом, который наотрез отказывался проходить обследование, хотя все причины клиента на него отправить у врача были. Тогда он подумал, что не лишним будет напоминать умникам, что все мы смертны. Кто-то позже, а вот кто-то – и раньше. Йорика он поставил на самое видное место. Тот как бы выглядывал из-за плеча Юрия Сергеевича, стоило определенным образом повернуться на стуле, и выразительно смотрел на них своей пустой глазницей, а то и сразу двумя. Такой полуповорот в сторону, словно за бумагами потянулся, – и округляющиеся в ту же секунду глаза. Если припугнуть нужно было очень хорошо, врач наклонялся к нижнему ящику тумбы, будто ему нужно было что-то оттуда достать – и тогда Йорик представал перед пациентами во всем своем великолепии, маняще, обворожительно улыбаясь. Все как один стразу становились гораздо сговорчивее. Молоточек можно молча брать в руки и задумчиво крутить пальцами, как барабанную палочку. А что, это мысль…
Так вот, обед же. Обед. Чувство голода давало о себе знать. Но перед тем, как выйти из кабинета, нужно было решить один важный вопрос: идти в халате или оставить его в кабинете. На улице жара, снова +30, так что в тот день рубашке Юра предпочел футболку. Слишком неформальный вид, но лучше так, чем три слоя одежды в такую погоду. Так-то многослойность он любил. Если снять халат, останешься в футболке. Но здесь вроде как приличное место, чтобы вот так в футболках рассекать. С другой стороны, халат – для работы, он должен оставаться чистым, обедать в нем как-то неправильно, что ли. Надо принести сюда рубашку, чтобы больше не испытывать головную боль из-за такой фигни. Всё же в футболке. Халат отправился на вешалку.
