– Зачем я здесь?
Патрик отпустил высокий, жутковатый смешок. Затем указал на сцену.
– Смотри.
И Джереми стал смотреть. Некто по имени Гарольд читал эротику. Девушка по имени Цунами танцевала.
– Лажа, – сказал Джереми.
– Смотри, – настаивал Патрик.
– Леди и джентльмены, – сказал ведущий, – а теперь – снова поприветствуем на сцене «Минотавра» «The Great Unwashed».
Раздались поощрительные возгласы. Свет потускнел. На сцену вышли три молодые женщины; одна села за ударные, другие взяли гитары. У девушки с лид-гигарой были длинные черные волосы, закрывающие один глаз и большую часть лица. Спустя минуту группа начала выступление. Девушки исполняли простую ритмичную музыку, но внимание Джереми сразу привлекла певица, ведущая гитаристка. Ее глаз прикрывала прядь волос в форме серпа, а голос был ужасным, но загораживающим, как у Лу Рида. Она выговаривала стихи монотонным речитативом, потом ее голос повышался, ломаясь, и проникал прямо в душу. Джереми почувствовал, как волосы у него на затылке встают дыбом. Он повернулся к Патрику.
– Она… она… – Джереми хотел сказать «она ужасна», но так, чтобы это прозвучало, как комплимент.
Это Фрейда, – сказал Патрик. – Фрейда из Хобарта. У Джереми отвисла челюсть. Патрик был прав. Это была Фрейда.
– Потрясающе, – прошептал Джереми.
Знаю, – откликнулся Патрик. – Я видел ее здесь в прошлом месяце.
– А мне почему не сказал?
Патрик ухмыльнулся, хитро и непринужденно. Он знал о Манхэттене то, что положено знать только мертвецам. После выступления Джереми отыскал Фрейду. Она вспомнила его и пожала ему руку. Они прошли в какую-то дверь, взяли по коктейлю, прошли еще в одну дверь, сели на диванчик.
– Не могу поверить, что это ты, – сказал Джереми. – Было круто.
Фрейда убрала с лица прядь.
– А ты поседел, – сказала она.
– Так чем ты теперь занимаешься? – спросил Джереми. Фрейда похлопала по гитаре.
– Вот чем, глупый. Я пою.
– Это основная профессия?
– Ну, вообще-то я продавщица в «Саксе». Да кого это волнует?
Джереми уставился на нее. Он хотел сказать, какими гладкими кажутся ее нога, едва прикрытые мини-юбкой, как это здорово, что она научилась извлекать пользу из своего ужасного голоса.
– А ты чем занимаешься? – спросила Фрейда. Джереми отхлебнул «Баллантайна».
– Я помощник режиссера в… ну, я работаю в театре «Лукас».
Фрейда кивнула.
– Понятно. Клуб мышкетеров.
– Ха, – отозвался Джереми. Он снова посмотрел на ноги Фрейды – если его не подводила память, чуть выше на них была маленькая россыпь веснушек. Он вспомнил своего деда, который любил нашептывать что-то симпатичным девушкам. Джереми огляделся вокруг. Комната, где они сидели, была пустой и темной.
– Фрейда, – прошептал он. И положил ладонь ей на ногу. Фрейда немедленно сбросила его руку.
– Нет, – сказала она. Потом оправила юбку и холодно, по-деловому взглянула на Джереми.
Джереми был удивлен. Он слыхал, что в темных комнатах «Минотавра» происходит всякое, а эту девушку он когда-то взял агрессивно, и снова потянулся к коленям Фрейды, но она тут же шлепнула его по руке. Издав отрывистый звук, который можно было счесть смешком, она поднялась с места.
– Что-нибудь не так? – сердито спросил Джереми. Фрейда покачала головой.
– Все так, глупый. – Она взяла свою гитару и отправилась прочь.
***
Чем больше Джереми думал о Фрейде, тем сильнее злился.
– Она назвала меня глупым, – пробормотал Джереми. – Дважды.
– Что ты там бубнишь? – спросила Первая Сердитая Мышь.
Мыши были за сценой, в артистической – поправляли костюмы, прилаживали головы. Занавес должен был подняться через пять минут. Ходили слухи, что сегодня, в субботний вечер, в театр собирался прийти сам мэр Филлипоне.
– Ничего, – огрызнулся Джереми.
– Слушай, Джекс, – сказал Бенни Демарко, – не наступай мне на хвост во время масляного танца.
– Не буду.
– А вчера наступил.
– Чушь, – огрызнулся Джереми. Майкл Хай просунул голову в дверь.
– По местам, – сказал он. Джереми тяжело вздохнул.
– Что с тобой? – спросил Майкл.
– Четвертая Сердитая не с той ноги встала, – пояснил Бенни.
Джереми показал Бенни средний палец.
– Ладно, ладно, – сказал Майкл. – Расслабьтесь все. Сегодня у нас мэр. Пошли.
Мыши высыпали на сцену.
Джереми подошел к гигантской терке для сыра, занял свое место за ней.
Поднялся занавес, раздались аплодисменты. Мыши начали свою мышиную возню. Джереми оставался во тьме: ему нужно было выходить только через двадцать минут. Обычно, стоя здесь в ожидании, он глядел сквозь терку, выискивая в зале известных людей. Сегодня он попытался найти мэра. Однако вместо него он увидел в десятом ряду молодую женщину с упавшей на глаз черной прядью.
– Фрейда, – прошептал Джереми.
На ней было малиновое платье и перчатки до самых локтей. Рядом сидел какой-то франт в смокинге; его рука сжимала запястье Фрейды. Свободной рукой, кончиками пальцев, он время от времени по-хозяйски поглаживал ее по плечу.
Джереми нахмурился. Расслабься, сказал он себе. Расслабься.
Но он не мог расслабиться. Фрейда не просто назвала его глупым – она высмеяла его, высмеяла бездонный, сексуальный русский мрак его души.
А теперь солистка «The Great Unwashed» сидела здесь, пряча свой ужасный голос за малиновым платьем и прядью черных волос. Фрейда была, очевидно, знаменитостью – шикарной манхэттенской эстеткой, вышедшей развлечься вместе со своим любовником. Это привело Джереми в ярость. Он выскочил на свет, когда до положенного срока оставалось добрых две минуты. Зал взорвался аплодисментами. Остальные семеро мышей уставились на Джереми. Майкл Хай стоял за кулисами.
– Только не это, – прошептал он.
Джереми запаниковал. Он громко пискнул два раза – это было сигналом к масляному танцу из второго действия, хотя еще не кончилось первое. Начался хаос. Одни мыши послушались Джереми и стали неуверенно пританцовывать, другие замахали лапами в знак протеста. Зрители засмеялись.
Бенни Демарко, Первая Добродушная Мышь, наклонился к уху Джереми.
– Что ж ты делаешь? – прошептал он.
От огорчения Бенни дал Джереми пинка. В ответ Четвертая Сердитая Мышь свалила Бенни в маслобойку. Публика надрывалась от хохота. Драматург рядом с Майклом Хаем сыпал ругательствами. Первая Добродушная Мышь пустилась вдогонку за Четвертой Сердитой. Они растолкали напарников и забежали по терке на нижнюю часть крыши. Джереми спихнул Бенни с ее края. Бенни упал на двух других мышей и сшиб их на пол.
Зрители были в судорогах – даже те, кто видел спектакль раньше и понимал, что он срывается. Джереми тяжело дышал в своем мышином костюме, его лицо – человеческое – было красным, как свекла. Расслабься, приказал он себе. Расслабься. Но тут его взгляд снова нашел в толпе лицо Фрейды. Рот у нее был разинут, голова запрокинута – девушка буквально умирала от смеха. Ее любовник корчился рядом, тоже разинув рот.
Джереми с силой закрыл глаза, ненавидя себя за то, кем он стал – шутом. Его манера смешить была нелепой и безобразной, она приводила его в бешенство, но забавляла других. Эти другие, зрители, сейчас веселились вовсю. Они смеялись, показывая на него. Джереми не мог этого вынести. Он побежал на самый верх крыши.
– А вот и я, – прошипел он.
Он положил руки на свою мышиную голову, попытался отцепить ее. Он бил себя по щекам, колотил по ушам, дергал за макушку.
– Что он делает? – запищали мыши внизу.
Майкл Хай и драматург затаили дыхание.
– О боже, – вырвалось у Майкла.
Публика притихла. Четвертая Сердитая Мышь вцепилась в собственную голову, точно пытаясь снять с себя скальп. Остальные мыши бросились наверх,
– Не надо! – взвизгнула Третья Добродушная.
– Стой! – рявкнула Третья Сердитая.
– А вот и я, – предупредил Джереми. Он нащупал на своей шее защелки и торопливо отстегивал их. Первая Добродушная Мышь была всего в паре шагов от него.
