Лопухов-старший был раздражен, небрит. Его лицо редко бывало таким землистым и одутловатым, но Ивана поразило даже не это. Взгляд брата, обычно покровительственный и чуть усталый, сейчас был бегающим, нервным, как в детстве в минуты обиды, следовавшей за хорошей взбучкой, но в то же время каким-то ожесточенным, холодным.

– Теперь, Ваня, давай-ка пошевели мозгами… если можешь, – приказал Николай. – Ты помнишь, что произошло?

Иван помолчал и с удивлением ответил:

– Нет.

Что-то мешало ему говорить. Оказалось – повязка на лице. Иван оторвал руку от постели, ощупал голову. Рука казалась настолько тяжелой, что с трудом удавалось шевелить пальцами. Повязка покрывала не только лицо, но почти всю голову.

– Ради бога… оставь бинты в покое! – вскипел старший брат. – Лучше попытайся вспомнить хоть что-нибудь!

– Какие-то люди… Студенты, двое… В метро, точнее, в переходе. Недалеко от твоего дома…

– Это понятно, где всё случилось, я уже знаю… А дальше, дальше-то что? – подстегнул Николай.

– Чего-то хотели… С ними была женщина… Кстати, сначала мы ехали в одном вагоне.

– Какая женщина? – быстро спросил Николай.

Иван помолчал немного и продолжил:

– Я подошел. Они приставали к девушке… Прямо в метро, днем, представляешь…

Николай встал, окинул брата безнадежным взглядом и, не сказав ни слова, вышел.

Иван огляделся по сторонам. Он действительно находился в больнице. Один в большой палате. Другая кровать рядом и еще две напротив пустовали. Над изголовьями – щитки с проводами и кнопками. За большим мутноватым окном виднелись городские окраины, незнакомый спальный район, фабричные трубы, из которых сюрреалистичными грибами вырастал дым, а вдали, у серенькой линии горизонта, рыжела полоса леса.

В палату вернулся брат. Скинув пальто на одну из кроватей, он сел на прежнее место.

– Так вот, Ваня… Чтобы развеять твои романтические иллюзии: женщина здесь ни при чем…

Иван попытался приподняться на подушке повыше, но сильная боль пронзила затылок и спину. Он застонал.

– Ты думаешь, что она просто… Меня что, подкараулили? А она… Нет, это было бы слишком сложно. Я сам подошел к ним… к колонне.

– Нападение совершили на тебя, а не на прекрасную незнакомку, – вздохнул старший брат. – Тебя схватили за руки… за рукава… и мордой приложили об эту колонну! Можно сказать, что тебе повезло даже – легко отделался. Нос тебе, конечно, подправили, но других травм нет. Сотрясение мозга еще… ну, это естественно. Благо еще милиция рядом оказалась, а то бы так отделали… Да, местные подонки – это тебе не лондонская шпана.

Иван смотрел на брата недоумевающим взглядом. Борясь с удивлением от услышанного, он всё еще в чем-то сомневался.

Николай заботливо подоткнул край колючего шерстяного одеяла.

– В общем, так, мой друг. У нас с тобой неприятности. Глядя на твою рожу, смело можно сказать, что немаленькие. Кто-то хочет на меня надавить. Кто – пока не могу понять. Зато теперь я точно уверен, что всё это из-за Маши.

– Но зачем им было нападать на меня, да еще так… демонстративно?

– Припугнуть хотели. Но чтобы так, не до смерти. Просто заткнуть нас с тобой, угомонить. А то братья, понимаешь, старшие! Сестру им подавай по первому требованию, да еще что происходит доложи! А что, разве эти дебилы не добились своего?

– Но ведь и дураку ясно, что мы после этого не будем сидеть сложа руки! – помолчав, сказал Иван.

– Вот потому тебя и отмордовали. Чтобы попридержать и с толку сбить. Раз эти люди идут на такие меры, значит, шаги мои они истолковывают как угрозу, – заключил Николай. – Я ведь просто хотел с Машей поговорить, голос ее услышать, только и всего, а тут такое началось. И знаешь, я вообще начинаю сомневаться, что она куда-то уехала.

Николай уставился в окно.

– Эти люди – кто они? Кого ты имеешь в виду?

Презрительно усмехнувшись, Николай молчал.

– Кому-то не хочется, чтобы мы… чтобы мы поддерживали отношения? – спросил Иван. – С Машей, что ли?

– Отношения! Да нам по телефону с ней не дают поговорить! – взорвался Николай. – Ты забыл, что такое Россия!.. Конечно, другой вывод напрашивается: раз стараются припугнуть, значит, войти в контакт с ней можно… с Машей, – добавил он. – В противном случае, зачем палки ставить в колеса?.. В Москве тебе теперь находиться нельзя… Уедешь на дачу. Поживешь там несколько дней. Пока не прояснится. При сотрясении мозга бывают последствия всякие. Вдруг немного идиотом станешь? Ты ведь уже, если откровенно… Так что имей в виду… На всякий случай здесь ты не Лопухов, а Лаптев… Ясно?

Иван недоверчиво покосился на брата.

– А что, хорошая фамилия. Сам бы с такой ходил, – добавил Николай. – Послушай, может, тебе вообще уехать на какое-то время? Вдруг это только начало?

– Куда?

– В Лондон.

– Я же только что приехал.

– Столько лет там просидел, посидишь еще месяц-другой. Купим тебе билет… Туда и обратно.

– Что за бред? Не собираюсь я никуда уезжать. Машу надо найти…

– Русским языком тебе объясняю, неизвестно, чем здесь пахнет. Мне-то ты что предлагаешь делать? Телохранителей для тебя нанимать? Чтоб за ручку водили?

– Могу уехать в Петербург… на худой конец, – предложил Иван.

– Москва, Петербург… Ты еще не понял, куда ты приехал…

– Лондон тоже не край света. У тебя дочь живет в Питере, и ничего. Тогда и о ней надо позаботиться.

– И о ней позабочусь, умник!..

К разговору вернулись через день. Николай по-прежнему настаивал на переезде на дачу. Знакомые предлагали ему на время свой дом в Кратово, в котором не жили с лета. При доме постоянно жил сторож. Но Иван и слышать не хотел о деревне, продолжал настаивать на питерском варианте.

Новостей больше не было. Николай выглядел взвинченным, нервным. Он создавал видимость бурной деятельности, постоянно говорил о своем кагэбэшном сотруднике, который контролирует и разруливает обстановку, о том, что сам он уже поговорил с жившим в Петербурге знакомым отца Глебовым. Генерал в отставке, но, в отличие от отца, всё еще у дел, хотя и на штатской работе, Дмитрий Федорович Глебов обещал оказать Ивану содействие, если он надумает поселиться в Северной столице.

Реакция жены на кончину его матери потрясла Николая до глубины души. У него было ощущение, что раскололся мир, в надежности которого ему и в голову не пришло бы сомневаться. Нина наотрез отказалась ехать в Тулу.

– Тащиться черт знает куда, чтобы месить кладбищенскую грязь?..

И он вспылил. Он ударил ее. Отвесил оплеуху, еще сам не понимая, что делает. Впервые в жизни он поднял руку на женщину. Этой женщиной оказалась его жена… Позднее, когда утихли бурные эмоции, Николай не мог взять в толк, что на него нашло.

У матери не было любимчиков. Так повелось с детства. Детей в семье не баловали – разве только Машу, да и то нечасто. Считалось, что каждый должен отвечать за свои поступки сам, а если что, и уметь за себя постоять. Но с того дня, как неизлечимый недуг стал высасывать из матери последние жизненные соки, ближе всех из детей к ней оказался старший, Николай. Ванечка в это время отсиживался в Лондоне, Машенька обреталась неизвестно где. Так и получилось, что чаще всего родители общались с живущим в Москве Николаем. Мать никогда не вмешивалась в его семейную жизнь, но, после того как однажды стала свидетельницей одной нелепой домашней сцены, начала проявлять интерес к тому, что происходило у него дома. А происходило невесть что: ссорам не было конца. И Екатерина Ивановна, скрывать от которой многое не удавалось, вскоре прониклась к невестке неприязнью. Николай не видел причин для такого отношения и понимал, что, скорее всего, на мать что-то нашло, верх взяло бессознательное чувство: кровь не водица, он ей сын, а Нина – чужая, да еще и живет с ним, в каком-то смысле «забирает» его, больной человек чувствителен к таким вещам. И тем не менее всё это казалось настолько непривычным, что Николай долго пребывал в растерянности. Кончилось тем, что мать стала сторониться невестки, а та отвечала пренебрежением. Мстительный настрой жены изумлял Николая – не просто по отношению к матери, а по отношению к человеку, стоявшему на пороге между жизнью и смертью! Это выглядело низостью. Он всегда считал Нину человеком сердечным и великодушным.