В начале их романа враги нашли повод к обвинению Аспазии во вмешательстве во внешнюю политику. Это была война с Самосом. Демократические и аристократические партии были практически во всех греческих полисах, и внутренняя политическая борьба в них не прекращалась никогда. Подобное противостояние нередко было причиной и межполисных столкновений. Естественно, что демократ Перикл старался поддерживать демократии и в других частях Делосского союза, в том числе он поддержал и демократов Милета в их столкновении с Самосом. Но враги, конечно, утверждали совсем иное.
- Возлюбленный господин мой, люди говорят, что ты готов развязать войну лишь из любви ко мне. Это неслыханная несправедливость, - сказала Аспазия Периклу. - Некоторые утверждают, что Милет, зная о твоей любви ко мне, просит поддержку, в которой ты не в силах будешь отказать. Но они забывают, что во благо укрепления Афин ты поддерживаешь доблестную демократию, к которой тяготеют теперь и жители моей родины.
- Ты права, мудрейшая из женщин, - ответил Перикл. - Немногие понимают, почему я намерен поддержать государственный переворот в Милете, а значит, и укрепить там демократию. Мы заключим договор с новым правительством, а все милетцы уже сейчас готовы дать присягу нам на верность.
И эти слова попали на скрижали.
Удивительным явлением того времени был театр, часто становившийся не только ареной искусства, но и ареной политической борьбы. Представления комедий давались два раза в год. В них авторы обязательно вкладывали в уста актеров завуалированные, а нередко и прямые намеки, обвинения политических соперников, шуточки на злобу дня. Не щадили никого. Особенно доставалось Периклу и Аспазии. Иногда прямо в их присутствии.
Так, однажды они были на представлении новой комедии известного автора Кратина - откровенного противника демократии, одного из самых злобствующих насмешников блистательной четы.
И вот со сцены звучит фраза:
- Отвратительная похоть породила его Геру - Аспазию, наложницу с собачьими глазами.
Перикл покраснел и молча поборол свой гнев. Аспазия поморщилась и прошептала супругу:
- Он сравнивает меня с Герой. Но ведь эту богиню принято считать "волоокой". Ведь глаза коровьи так хороши! Что ж, а меня, сравнив с собакой, он в очередной раз записал в бесстыдницы.
В течение всего спектакля Аспазию несколько раз окрестили "новой царицей Омфалой". Это было также оскорблением. Свою мифологию образованные греки знали назубок. Все зрители хорошо понимали, куда клонит Кратин. Омфале в течение целого года служил сам Геракл. Герой, сняв свою львиную шкуру и отбросив прочь оружие, дни и ночи напролет выполнял желания своей возлюбленной повелительницы. А иногда Геракл, облачившись в женскую одежду и забыв о чести мужчины и воина, даже прял у ног госпожи. Всем присутствующим эти слова говорили: "Вот каким стал наш Перикл рядом с этой женщиной. А мы считали его настоящим подобием Геракла".
После представления, когда горожане, гудя как улей, обсуждали эту дерзкую комедию, кто-то из приезжих обратился к Аспазии:
- Как же может существовать государство, в котором настолько не уважают власть? Как можно допускать такую разнузданность! Вот ваша пресловутая афинская свобода слова! И что это за ребяческое отсутствие последовательности: сегодня забрасывать человека грязью, а завтра доверять ему самые ответственные посты?
И услышал очередную историческую фразу Аспазии:
- Конечно, автор многое преувеличил, но разве можно определить границы свободы слова? Если хотя бы один раз что-либо встанет выше критики, то далее последуют новые воспрещения и ограничения свободы - и так будет до тех пор, пока гражданам совсем не заткнут рот. А ведь для государства нет ничего хуже рабства мысли его граждан.
Перикл, впрочем, смог добавить к этим словам не менее значимые:
- Если же какое-то важное лицо почувствует себя оскорбленным шутками в театре, то оно должно поскорее расстаться с общественной деятельностью. Нет ничего хуже для страны, чем находящийся у власти угрюмый фанатик - борец за чистоту нравов. Мы противоречивы и непоследовательны, насмехаемся надо всем, чем можно и нельзя, но нашему государству это не вредит: жизнь в нем кипит и оно наверняка богаче, нежели Спарта, где граждане не осмеливаются критиковать даже проекты законов.
* * *
Политический деятель делается особенно уязвимым, когда враги наносят свои удары не по нему самому, а по его окружению.
Великого скульптора Фидия, руководившего строительными работами на Акрополе, они обвинили в присвоении части золота, отпущенного на сооружение знаменитой статуи богини Афины для храма Парфенон. Однако эту клевету легко удалось опровергнуть. По совету Перикла Фидий так сделал золотую одежду статуи, что ее легко можно было снять и взвесить. Проверка подтвердила честность великого скульптора.
Но завистников Фидия и врагов Перикла это не остановило. Скульптор был обвинен в том, что на барельефе на щите Афины, изображавшем мифический бой афинян с амазонками, он вывел среди сражавшихся своего покровителя Перикла и самого себя в виде лысого старика, поднявшего над головой камень. А это уже было серьезнее, это было обвинение в святотатстве. Фидий не смог оправдаться и был заключен в тюрьму, где вскоре умер от болезни. Но поговаривали, что он был отравлен врагами Перикла.
Следом за этим последовал оглушительный процесс против философа Анаксагора, любимого учителя Перикла. Его обвиняли в безбожии, в дерзостных нападках на религию, что для большинства греков было немыслимым. В случае осуждения семидесятилетний философ мог быть приговорен к смерти. Аспазия и Перикл, обеспокоенные его судьбой, но бессильные против законов независимого правосудия, даже советовали ему покинуть Афины.
- Учитель, ты знаешь, что моего влияния может не хватить для твоей защиты. Уезжай, покинь Афины. Мои враги погубили Фидия. Они торжествуют. Видимо, они хотят умыться и твоей кровью.
Перикл, по словам свидетеля этой сцены, взволнованно расхаживал по зале. Аспазии было больно видеть, что ее всегда хладнокровный, уверенный в себе супруг почти сломлен от невозможности оказать помощь тому, кого любил, как отца. Она обратилась к Анаксагору: