Ладно, когда катаешь коляску, познакомиться не так уж и просто: ты же постоянно ходишь, не будешь же бежать за какой-то мамой с криком «постойте, давайте поболтаем», хотя, конечно, можно было завязать беседу в очереди у кофейной палатки в парке; вроде таких моментов было с десяток, но каждый раз Аня смущённо отводила взгляд, а если кто-то с ней заговаривал, почему-то отвечала дежурными фразами, словно нехотя, отбивая у случайной собеседницы желание продолжать общение.

Когда дети подросли, подходящих для знакомства моментов стало намного больше, и вроде бы Аня правда старалась быть приветливой и милой, но почему-то дальше пары фраз не заходило. Не то чтобы это её сильно огорчало, нет, просто в душе всегда теплилась надежда, что она найдёт в этом, новом для себя районе если не подруг, то хотя бы знакомых.

Вика стала её проводником в чудесный мир какого-то будто общего материнства, женской дружбы, даже «сестринства», в котором каждая мама могла найти поддержку, отдушину, жилетку, чтобы поплакаться, и товарища – посмеяться. «Это Света и Эля, это Инна и Макс, это Платон и его мама Даша и папа Лёша», – бесконечно знакомила она Аню с родителями и детьми района.

«Голова кругом, и как я всех запомню?» – удивлялась Аня, а через пару дней завела заметку в телефоне «Дети и их родители», куда записывала все имена, а напротив – номера телефонов и какие-то опознавательные знаки, например, «рыжая макушка, красные шорты, познакомились на фонтане».

Когда её приветствовал кто-то из новых знакомых, начиная с ней вечную беспечную болтовню, Аня улучала момент, чтобы заглянуть в заметку. «А, точно, это же Даша и Лёша, ой, у неё ещё второй ребёнок старший, надо спросить, как его зовут, и не забыть записать», – думала она.

***

Сквер на улице Симонян. Почти два года Аня проносилась мимо него, Савик был пристёгнут в коляске, чтобы не выскочил на ходу при виде детских площадок; они шли в ближайший парк и терялись в тени его древних дубов или в соседний лес и гуляли меж сосен, источающих пряный аромат зноя летом и опавших запревающих в снегу иголок зимой.

Они кормили белок, кидали камешки в пруд, катались на парковых каруселях, иногда брали машину у папы и уезжали гулять в дальние московские парки… Сколько же парков было в Москве и какие красивые они стали в последние годы! Ане казалось, что начни она гулять в сквере рядом с домом, её и без того ограниченная жизнь, полностью подстроенная под маленького человека, окончательно замкнётся в петле бесконечных одинаковых дней.

После знакомства с Викой оказалось, что сквер – это целая жизнь. Микросоциум, весёлое местечко, постоянно бурлящее жизнью. Тут ведутся бесконечные вереницы разговоров; играют и дерутся дети до самой ночи; рождаются их младшие братья и сёстры; встречаются вечерами и перекидываются парой слов добрые знакомые; проходятся перед сном с новорождённым в коляске; занимаются спортом на турниках или грызут семечки под пивко на лавочках.

Тут в магазине аквариум с мутной водой и полудохлыми карпами, на которых пацанята глядят каждый день как на какое-то чудо, забравшись на забор. Раньше у неё был только Савелий, а теперь Макс, Матвей, Марк, Кузя, Влада, Ника, Анечка; все такие смешные и родные. «Как из чудесных детей получаются такие отвратительные взрослые?» – недоумевала мама Аня, глядя на какую-нибудь хамоватую кассиршу в «Пятёрочке» или пропойцу, топающего с авоськой от скамейки к скамейке в поиске собутыльников. «Они такие чистые, светлые, волшебные, вот бы подольше такими оставались!»

Тут узбекский магазин с лавашом, хачапури да орехами с сухофруктами, которые дети делили между собой: оторвёшь горячий кусочек хачапури, обжигающий пальцы через тонкий целлофановый пакет, а за ним тянется ниточка сыра, забавно повисая на детском подбородке.

Зимой сквер залит ледяным ярким светом, на котором всё искрится и сверкает, летом он укрывает от зноя сенью раскидистых деревьев, осенью усеян пёстрым ковром опавшего клёна, а весной кружит голову пением прилетевших птиц, напавших на подготовленные детьми кормушки и скворечники.

Здесь «Пятёрочка», почта, банкомат. Тут медленно прохаживаются старушки, кудахча: «Ох, какие славные детки, какие малыши, как я люблю деток!» Так пересекаются жизни: очень старая и совсем новая, незнакомые друг с другом жизни, становящиеся чем-то единым на этой тропинке.

Два с половиной года они с мужем Антоном жили здесь, но Аня никогда не знала района: дорога до парка, дорога до метро, дорога до магазина. Она терялась во дворах, и так интересно было знакомиться с людьми, которые выросли тут и рассказывали о временах, когда этот район был совсем другим: заброшенным, усеянным ветхими пятиэтажками, разбитым и тёмным; самая окраина города, за десятилетия ставшая одним из самых дорогих и комфортных для жизни мест.

Два с половиной года прошло, и для Ани началась новая история – про какую-то старую, словно забытую Москву времён её бабушки и тихих рассказов о том, как она была молодой; с соседями общались всем домом, отмечали вместе все праздники, ходили в походы, подменяли друг друга в очередях за молоком и колбасой. Сейчас ведь все привыкли, что Москва – это город, где соседи не знают ни лиц, ни имён друг друга, а тут вдруг сквер на улице Симонян, со своим добрососедством и простой человеческой жизнью, которую хочется воспевать, радоваться каждому её дню.

Это была новая для Ани история про походы в гости, про детские праздники, про совместное празднование Нового года, празднование лета, новой жизни их маленьких детей. Про их с девочками планы и разговоры: как они будут меняться, выходить из декретов, разводиться и снова выходить замуж, как дети будут взрослеть, влюбляться, пропадать во дворах и избегать сквера на улице Симонян, чтобы не попасться на глаза с сигаретой в зубах очередной «подруге своей мамы». Аня полюбила этот сквер с его обитателями, полюбила мам как подруг, а их детей – как своих собственных.

Так, улица Симонян, которую прежде можно было назвать «каменными джунглями», – вся утыканная неказистыми многоэтажками начала двухтысячных да величавыми новостройками со стеклянными окнами «в пол» в районе, который никогда ей не нравился (до замужества Аня жила на красивой исторической Фрунзенской и всегда мечтала вернуться обратно, но они переехали в квартиру погибшей бабушки мужа), – эта улица стала для неё центром города, сквер – центром улицы, а они с детьми – центральным персонажами этой городской пьесы.

Аня всегда пробегала мимо сквера, а теперь так рада была его месту в своей жизни, перед сном, улыбаясь, желала, чтобы всё так и оставалось, особенно когда в их общем с девочками чате WhatsApp кто-то писал: «Знаете, девочки, я вас так люблю, правда, и так благодарна, что мы все с вами знакомы и наши детки так дружат».

***

Никто не помнит день, когда они познакомились: он пошёл гулять с дочерью и она вышла с сыном. Савелий и Влада бегали на площадке, их родители поздоровались, представились, обменялись парой дежурных фраз и разошлись.

Муж Вики – Вова: приятный в общении, очень просто одетый, коренастый парень, на пару лет старше жены. Кучерявые чёрные волосы, сутулость, белоснежные зубы и широкая искренняя улыбка – внешне он был абсолютной противоположностью жены, но с первых минут общения становилось понятно, почему они сошлись: Вова сразу располагал к себе, смешно шутил, рядом с ним сразу возникало чувство, будто вы давно и близко знакомы, сразу улетучивалось стеснение, которое возникало у Ани при общении с незнакомыми мужчинами. Он был словно её старым одноклассником, другом детства, парнем из соседнего подъезда, с которым ты когда-то прошёл огонь и воду, лазая по чердакам, бегая на перегонки по тепловым трубам и прыгая с тарзанки в местный маленький пруд, в котором когда-то купались все подряд, а теперь детям не разрешают даже подойти близко.

Так они начали общаться. Антон, муж Ани, никогда не гулял с ней и ребёнком, а Вова всегда брал на себя малышку Владу, когда возвращался с работы; часто ребята гуляли и все вместе, к ним присоединялись другие родители, много заботливых молодых вовлечённых отцов, смотря на которых Анино сердце наполнялось радостью за поколение новых людей и в то же время горечью за то, что муж не разделяет с ней стремительно ускользающие моменты Савиной нежной и трепетной детскости.