Пацан все никак не хотел уйти. Возможно, он возомнил, что попал в пещеру Алладина и хотел унести еще больше сокровищ.
– Мужик! – он уже не стеснялся в выражениях, – отвали-ка на пивко пару червонцев!
Нет, Прямой не рассердился, он бы, конечно, дал, и даже уже потянулся за бумажником, только в расстроенной его голове вдруг что-то наконец связалось в единую нить, он резко встал, запихнув бумажник обратно в карман; на секунду, ища опоры, ухватил малолетку за плечо, потом легко оттолкнул его в сторону и пошел по склону вверх мимо детской библиотеки, к Ново-Вознесенскому храму. Пацан оцепенел, его плечо, будто побывавшее в железных тисках, онемело, и он тяжело дышал, представляя, чем на самом деле все это могло для него завершиться…
С улицы Некрасова Прямой свернул на Советскую в сторону Троицкого Собора. Понемногу он приходил-таки в себя. «Что это было? Сон? Галлюцинация?» – он прокручивал в голове варианты, но перед глазами его и теперь все еще стоял Павел Иванович в распахнутом плаще, обнажавшим нечто чудовищное… А зловоние… Оно словно прилипло к нему и по-прежнему не давало возможности перевести дух, то и дело вызывая рвотные спазмы. Он совершенно не мог ничего придумать. Ничего! Он не знал, что и как делать. Прав был злосчастный Павел Иванович, трижды прав! «Он сказал, что скоро и я… Так значит, и я тоже? Умру? Убьют? Как же быть?.. Господи!» Сколько же он видел всевозможных фильмов про мертвецов, но едва ли когда испытал даже легкое подобие страха. Но ужас, оказывается, возможен, и этот ужас – Павел Иванович Глушков…
Прямой вышел на Ольгинский мост и достиг уже середины, когда вдруг перед ним, завизжав тормозами, остановилась двигавшаяся на встречу синяя пятьсот двадцатая «БМВ». Через пару секунд Прямой сидел в салоне, а машина сорвалась с места. За рулем «бимера» был Гриша Функ – корешок и брателло. Немного растерянно он рассматривал Прямого и, наконец, спросил:
– Что это у тебя с башкой, Прямой?
– Не понял?
– Ну, белый ты весь, как лунь. Покрасился? Я еле узнал, в натуре.
– Почему белый? – Прямой повернул к себе зеркало заднего вида, посмотрел и растерянно взъерошил волосы. – Да… Все ништяк, покрасил… Так надо.
– Ну, раз надо – ладно. Давай о деле – Гриша достал какую-то свернутую бумаженцию и протянул Прямому, – Как только ты позвонил, я навел справки: вот имена и кликухи тех, из приезжей бригады. Только они не питерские, они залетные – с Поволжья откуда-то. И дело с ними темное.
– А ты помнишь Павла Ивановича Глушкова? – перебил вдруг его Прямой.
– Глушкова? – удивился Гриша. – Причем тут Глушков? Ну, помню, кто его не знал? Так вот, машины у них, в натуре, питерские – два «джипаря». Только это не их тачки. Им их выдали, причем в Москве, и послали к нам. Кто послал – выясняю, а зачем – похоже они и сами точно не въезжают, бурагозят пока по кабакам. Витя Скок среди них есть, но он так себе, даже не бригадир – пехота. Не мог он тебе предъявы делать. Не тот уровень. Похоже, разводят тебя, Прямой, и разводят круто. Есть кое-какие соображения – возможно это чехи1. Им хладокомбинат нужен, чтобы азеров подмять, им много чего нужно… Не понятно пока, что готовится, но нужно быть начеку. Ты сам-то, что думаешь, а, Прямой?
– Я-я? – задумчиво протянул Прямой. – Я, знаешь, тут Павла Ивановича сегодня видел, в парке у детской библиотеки. На горочке мы с ним посидели, так, о том, о сем поговорили…
– У тебя чего, крыша поехала? Тебя на Луну вот-вот зашлют, а ты мозги мне компостируешь?
– Про Луну Пал Иванович говорил, мол, скоро… – задумчиво начал Прямой, но вдруг оборвал себя, – Постой, тормозни…
Они ехали по Советской, и справа завиделась боярская шапка купола Успенской с Полонища церкви. Гриша притормозил у магазина на углу Советской и спускающейся вниз к реке Георгиевской улиц. Прямой вышел и неспешно пошел к храму. Неспешно, потому что и сам не знал, с какой целью туда идет. Он посмотрел в перспективу улицы, где открывалась река; на молчаливо-пустынную сейчас школу, бывшую мужскую гимназию и отчего-то подумал: «А ведь раньше, мать говорила, тут ходили трамваи…» А еще раньше, много раньше, это место называлось взвозом, и тут от реки поднималась длиннющая вереница телег и возов, с Георгиевской сворачивающих на Великолукскую и разъезжающихся по всему городу…
Он поднялся на высокую паперть и застыл у массивных дверей. Мысли в голове спутались, и ум слабыми своими ручонками безуспешно пытался распутать этот клубок; вроде бы брезжило что-то, – почти понятное, – но далеко, не дотянуться… «Надо войти. Потом что-то сделать, что-то важное… Что?» Он уже ухватился за тяжелую бронзовую рукоять, но вдруг ощутил, исходящий от себя смрад, тот самый, давешний, из парка – подарок от Павла Ивановича. Потянуло на рвоту: «Куда же с таким зловонием?» Пальцы его медленно разжимались, и от них к тусклой бронзе будто тянулись невидимые упругие нити, не дающие совсем отнять руку. Что-то внутри него протестовало и требовало: «Войди! Войди!» Но нити, не выдержав, лопнули, и рука бессильно опустилась. Все было кончено: ничто больше не держало его здесь. Дверь неожиданно распахнулась, и из храма вышел худощавый молодой человек. Он посмотрел на застывшего столбом Прямого и, не закрывая дверь, спросил:
– Вы в храм, к батюшке? Он в алтаре. Позвать?
– Нет, – помотал головой Прямой, – не надо. В другой раз.
– Сергей! – окликнули молодого человека из храма, – Сергей! Ты забыл пакет.
– Сейчас, – молодой человек еще раз взглянул на Прямого и, извинительно кивнув головой, скрылся за дверью.
«Тезка, – подумал, возвращаясь к ожидающему его «бимеру» Прямой, – Серега, как я…»
Он уже вывернул из-за угла хлебного магазина, и до машины оставалось всего метров десять, когда, обогнув их «бимер» и перекрыв ему ход, к поребрику, взвизгнув тормозами, припарковался УАЗик-»буханка». Задние двери его сразу же распахнулись, и оттуда загромыхали выстрелы. Стрелял некто с лицом, по-киношному закрытым маской, с прорезями для глаз; бил в упор, в лобовое стекло «бимера», не жалея патронов. Все это Прямой разглядел прежде, чем откатился обратно за угол. Нет, не фраером был Сережа Прямой. Мозг его заработал четко и расчетливо. Он вломился в магазин и, перескочив через прилавок, рванулся к рабочему выходу во двор. Продавщица еще лишь раскрывала рот, что бы крикнуть, а он уже был снаружи, во дворе, и бежал к проходному подъезду. Проскочив темный вонючий коридор, он осторожно выглянул через чуть приоткрытую дверь. «Буханка» уже отъезжала, но он различил то, что и требовалось – лицо водителя, явно кавказское, второй рядом был в маске. Прямой зафиксировал в памяти номер, уже понимая, что это-то наверняка бесполезно. УАЗик, виляя задом, умчался в сторону площади «Победа», а Прямой, ожидая худшего, подошел к дымящемуся «Бимеру». Лобовое стекло побелело от трещин, разбегавшихся в стороны от пулевых отверстий, дверь была полуоткрыта и на улицу, касаясь асфальта, свисала рука Гриши Функа. Он был мертв, темная кровь заливала дорогу, и Прямой отметил, что как минимум две пули попали в голову. Профессионалы! Похоже, прав был Гриша – чехи! Он повернулся, и тут же заметил у стены, с раскинутыми вширь ногами неуклюже сидящего человека, похоже, мертвого, в черных джинсах и черной же расстегнутой до пупа рубахе. Шею убитого широким кольцом охватывала массивная золотая цепь, а голова была упакована в маску с прорезями. Рядом с убитым валялся АКМ. «А этого кто?» – успел подумать Прямой, прежде чем шагнул к трупу и потянул вверх край маски. Лицо было незнакомое и явно славянское. Но у Гриши не могло быть пушки. Никак! Гриша был не боевиком, скорее – доктором2 без практики, хотя и весьма авторитетным.
Собирались люди, и пора было по-тихому сваливать. «Откуда сразу столько народа?» – удивился Прямой, протискиваясь наружу сквозь все прибывавшую толпу.
– Да их человек десять было! – орал какой-то нетрезвый мужик в синей майке. – Я из окна видел, они разбежались, кто куда, и все шмоляли из пушек.
