Пирогов уже ехал в гараж. Голодный и усталый он думал о двух вещах: о тещином борще и как бы не заснуть за рулем. Сгущались сумерки, дождь пошел сильнее. Пришлось включить дворники. От включенной печки запотевали стекла и спать хотелось всё больше. Спать и борща.

Борщ был единственным обстоятельством, ради которого Иван терпел присутствие жениной матери в своем доме уже третий день. Удивительно вкусный получался борщ у этой старенькой седенькой сухонькой старушки. Пирогов без удовольствия представлял очередной скучный вечер дома, когда наевшись, уснет у телевизора. Да. Теща не тот гость, которому рады. И вроде женщина она не вредная, не та тетка из анекдотов, но как приедет к дочери в гости, так и сидят они целыми днями на кухне и шепчутся о чем-то. И вздыхают, так, словно жизнь у них – сплошная тоска, а виноват он. И ни в чем не упрекают. Хоть бы скандал какой закатили, всё легче было бы.

Рука почти не болела. Только руль незаметно стал скользким и мокрым от крови. Безобидная царапина вдруг разорвалась, словно ее надрезали острым скальпелем. Густые черно-красные капли крови сначала скатывались из царапины, раскрывшейся как беззубый лягушачий рот. Потом кровь пошла струйкой, затекая в рукав рубахи. Дворники на лобовом стекле исправно работали. Машин на дорогое не попадалось. Дождь усиливался. Всё сильнее хотелось спать.

К Пироговым давно уже не заходили те, кому рады. Дети выросли, живут сами, только за картошкой по осени забегают. Мать тоже перестала захаживать. Уже и с ремонтом не просит больше помочь. Надо бы зайти, она ж недалеко, всего через пару улиц живет. Друганам тож всё некогда. Всех раскидало, замотало. А лет-то мужикам ну чуть больше, чем сорок пять. А поди ж ты, словно тыщу лет на земле живем, от всего устали.

Печка гудела убаюкивающее. Капли дождя монотонно били по стеклу. Промочив рукав, кровь закапала на брюки.

Без повода никто не заходит. А повода и нет. День рождения уже не справляем который год. На работе премию выпишут, проставишь мужикам пузырь, дочка по телефону звякнет: "Пап, с днем рождения! Мы сегодня не приедем, дела, но желаем тебе всего хорошего, здоровья вам с мамой побольше…" Да мы с матерью вас и не ждем-то уж. Ничего уже не ждем, привыкли. Нормально живем, как все. Только уставать стали сильнее. Да радости меньше как-то. Словно вытекла она, растаяла.

Ивану вдруг так сильно захотелось всех увидеть. Всех дорогих и близких. Собрать их вместе в свой дом, и друзей школьных, и тещу с тестем, и мать свою позвать, и дочку с зятем-занудой, и мужиков из гаража, да и начальник участка, хрен с ним, пусть приходит! Борща на всех наварим! Это ж хорошо, когда гости! Мать блинов напечет, как на дочкину свадьбу! Чтоб гора! И сладкого тож надо на стол, пусть бабы порадуются! Так и сделаем, непременно сделаем, пусть повод будет. Это ж важно, когда все вместе, запросто, это ж добре, как отец его говорил… Тепло разлилось по телу, по ногам.

А сам Пирогов наденет праздничный костюм. Черный, малоношеный, что со свадьбы еще остался. И сядут они с женой во главе стола. Ивану это вдруг так ясно представилось, так, словно вот увидел всё. Вот дом его, вот собрались все, и дочка, и соседи, и даже с работы пришли люди. И борща кастрюля ведерная есть, и блины. И сам он в костюме. Вот только молчат все. Не говорит никто. На него, на Ивана смотрят. А он в костюме черном, из японской ткани. И сказать что-то надо, чтоб люди не молчали. Не глядели так хмуро. А что сказать? Неловко Пирогову стало, что людей собрал, а сказать что – не знает. И костюм на нем как-то не так сидит. Жестко, колом сидит костюм. И узкий какой-то стал, не пошевелиться в нем. И холодно.

Резкий свет ударил в глаза водителю. На дороге были какие-то черно-белые фигуры с красными горящими глазами. Пирогов дернул руль, но правую руку пронзило невыносимой болью. Только сейчас Иван заметил кровь. "А, черт!" успел подумать он напоследок. Шоссе было скользким от дождя: машина врезалась в ограждение и, перевернувшись, ушла в кювет, снеся напрочь несколько бетонных столбиков. Черно-белых, невысоких, с красными светоотражателями.

Водитель так сильно ударился головой о руль, что черепная коробка лопнула как перезревший гранат. Вся кабина была забрызгана.

Откуда я знаю? Мой водитель был там и всё видел с заднего сиденья. Нет, Пирогов в тот день его не подвозил. Просто он – Смерть. А за Пироговым так никто из ангелов не спустился. Смерть дуется за это на небесных. Я посмотрела в его гладкие глаза, когда садилась в кабину искореженной машины. Бледный пижонистый водила, видно, думал о тех прошедших событиях, раз вся история с «газелью» пронеслась в моем сознании. Вот это и значит: прочесть по глазам. Спокойствие, только спокойствие. Сделаю вид, что я – это не я и ничего не видела, у меня же большой опыт в искусстве маскировки.

"ГАЗель" перекорёжило настолько, что починить ее никто не взялся, и машину свезли на свалку. Он взял ее себе. Когда бывает в Ромашевске, иногда ездит на ней по делам. Кое-кто их ангелов считает его пижоном из западных фильмов ужасов. Смерть не сердится: их много – он один, на всех не угодишь. Вот, кстати, проезжаем поворот, где "ГАЗель" потеряла своего последнего живого хозяина. А на обочине голосую я: серенькая девица в промокшем насквозь алом болоньевом плащике, его попутчик на час.

– До прачечной не подбросите? – и, не дожидаясь ответа, влезаю в кабину. Обшивка на сидении тут же лопнула. Поролоновая труха кресла впитывала влагу с моего плаща.

Как ни странно, прачечная оказалась крепким предприятием. Пять лет без сбоев, аварий, ремонтов и развития. Осталось еще минут двадцать пути и будем там, на месте.

– Ты шутишь? Подвезу, конечно, нам же в одно место.

Меня каждый раз жуть берет, когда вижу моего водителя на задании. Сейчас главное ничем себя не выдать, даже если уже поздно: ни движением, не взглядом. Не хочу, чтоб он узнал меня. Я так старалась измениться. Слова – лучшая защита. Уберем мокрые волосы за ухо. Улыбнемся – и в бой:

– Я слышала, что водители любят рассказывать истории за рулем. Чтоб не заснуть и не разбиться. Хотите послушать?

– А где привычное: «Привет, что ты тут делаешь?» – в голосе Смерти звучала легкое возмущение. Словно нарушить этикет – это нечто смертельное. Да что я каламбурю-то сегодня весь вечер?!

Перевозчик, похоже, видит во мне родственника, ту, которой я была в начале. Не дождется. Я не собираюсь действовать по привычному для него сценарию. Всё оказалось сложнее, чем я думала. Но мы не ищем легких путей.

– Вы не с кем меня не путаете? – врать я по-прежнему не могу. Зато могу играть словами.

Готова поспорит: он или в недоумении или думает, что я издеваюсь. Зачем я до сих пор придерживаюсь старых правил сознательно не читать чужие мысли?

Андрей размахивал мечом бездумно, но удачно. Со всем веселым азартом, остервенением и яростью, на которые был способен. Он поймал злой кураж битвы, когда живешь только здесь и сейчас, на всю катушку, изо всех сил. И ему везло: богиня победы сегодня была на его стороне.

Ангелочком с крылышками она витала над его левым плечом. Яркий контраст между гладиатором в стальных латах и летающей мелочью в шелках и перьях обычно раздражал Андрея. Может, просто завидовал воинам, обласканным таким вниманием. Когда он видел эту картину со стороны, то всегда хмыкал: «Глупость какая-то. Отвратно выглядит». Но сегодня эта мелочь ему симпатизировала и польза от нее была очевидна: одним своим присутствием она утраивала силу удара. Поганые варвары разлетались в разные стороны от его меча и корчились в муках, прежде чем отдать душу своим уродливым диким богам. Если у них вообще были души, у этих трусливых человечков, всегда нападавших по трое. Андрея сейчас это не интересовало.

Почти без усилий пройдя первый кордон заграждения, легко расшвыряв низкорослых желтолицых охранников в меховых шапках, одолев охрану Мертвых Врат (бойцы этой расы напоминали лицом мирных восточных торговцев с рынка, пока не пускали в ход свои кривые сабли с отравленными лезвиями), воин вступил в Притвор Мрака. Битва за ворота сильно ослабила богиню победы, девица над плечом выглядела бледной и усталой, почти прозрачной. Но Андрей никогда не обращал на нее особого внимания, привык рассчитывать на свои силы и сам о себе заботиться. Игры духов его мало интересовали. Он осматривал зал, в который вошел. Здесь он оказался впервые. Грубые каменные колонны, топорно сделанные идолы в темных углах, зловеще светящиеся туннели, перегороженные коваными решетками. «В одном из них», – только и успел подумать Андрей, как решетка справа поднялась, и оттуда вышел … он сам.