Миноносец не затонул. Командир корабля капитан III ранга Дубровицкий быстро овладел положением. Погасили пожар. Остановили течь. Матрос Кучеров - золотые руки - исправил рулевое управление.
28 июня 1941 года эсминец пришел в Таллин.
Спустя несколько дней - бой с "юнкерсами". Теперь Гришин не сжался в комок, как при первой бомбежке; он видел пикирующую смерть, черные кресты на плоскостях, слышал вой сирен, ощутил всплеск взбудораженных нервов - и жар, и озноб, и сухость во рту, но справился со всем этим, продолжая управлять боем.
Однако самое тяжкое выпало на его долю в бухте Хара-Лахт, куда направили эсминец, стремясь не допустить высадку немецкого десанта.
Бомбардировщики, как обычно, появились внезапно. Они летели из-за леса, подступавшего к поселку Локса. Ни один мускул не дрогнул на лице Гришина. Он стоял на мостике, внимательно следя за "юнкерсами". Надо было предугадать, как развернутся события в ближайшие минуты.
Конечно, он чувствовал на себе и мимолетно-тревожные взгляды пробегавших матросов, чувствовал, как засосало под ложечкой, как резь обожгла уши в предчувствии воя сирены... Все это было, но внешне Гришин оставался окаменело-спокойным, а главное - его действия, команды, решения не сковывало то мертвящее оцепенение, которое охватило тогда...
В момент появления бомбардировщиков "Карл Маркс" стоял в бухте у стенки пристани поселка Локса. Рядом с ним ошвартовался катер с запасом горючего.
Бомбы упали на пирс. Пирс загорелся.
Прикрываясь зенитным огнем, эсминец отошел от стенки. Отошел и катер.
Гибельным оказался второй заход "юнкерсов". Разбив строй, они рассыпались и заходили с разных сторон. Работа зенитчиков осложнилась до предела. Бомбы падали все ближе. Фонтан воды едва не сбросил Гришина за борт. Он сильно ушибся, вскочил. Корабль так рвануло, что сомнений, наверное, ни у кого не осталось - конец.
Бомба попала в кочегарку. Эсминец горел. Помпы из-за повреждений не работали.
- Ведра! Ведра! - закричал Гришин, увлекая матросов на борьбу с огнем.
Заходы "юнкерсов".продолжались. Бочки с горючим снесло с катера в воду. Горящая нефть разлилась по заливу. Взрывная волна швырнула в воду людей, а следующая бомба, подняв в воздух столб брызг, уничтожила катер.
Матросы плыли по горящей воде - раненные, обожженные, оглушенные. Они ныряли, чтобы спастись, но, вынырнув, снова попадали в огненную купель.
- Шлюпки на воду!
На первой шлюпке плыл Гришин. Не заметив, что шея, задетая осколком, в крови, не чувствуя боли обожженной руки, он командовал спасением людей из горящего моря.
Корабельный врач погиб. На помощь пришли эстонцы из Локсы и окрестных хуторов - Борис Лайнела, Леонхард Гнадеберг, Херман Валток, Сильвия Тампалу, Хелли Варью, Линда Орав...
Гришин испытывал удовлетворение: аварийные команды действовали безупречно. Даже главбоцман Черненко, уловив настроение командира и явно ободренный этим, спросил:
- Кажется, получается, товарищ старлейт?!
Старший лейтенант кивнул. Сейчас его беспокоило другое: ночью к стенке Ораниенбаума стал огромный санитарный транспорт "Леваневский". Со всего плацдарма потянулись к пристани повозки и машины с ранеными. Мысленно Гришин ругал начальство: "Неужели не понимают? Неужели забыли, что у немцев есть авиация, а у наблюдателей в Петергофе - глаза?! Или боятся, что за ночь не управятся?"
Затор санитарных машин увеличивался, разгрузка шла медленно.
Дело усугублялось тем, что борт к борту с "Леваневским" стояло другое судно - "Базис", груженное взрывчаткой и глубинными бомбами. Этот огнеопасный груз завезли в Ораниенбаум на случай прорыва немцев, чтобы взорвать портовые сооружения. О тех, кто служил на "Базисе", говорили: "Они служат на "пороховой бочке".
Гришин, знавший педантизм гитлеровцев, прикидывал: если в ближайшие полчаса налета не будет, значит, пронесло, во всяком случае, до обеда стервятники не прилетят. Обед у немцев - дело священное.
Они нарушили собственное правило. Со стороны Петергофа донесся гул. Ведущий держал курс на Кронштадт. Окуляры бинокля задержались на крестах, перечеркнувших плоскости. Гришин скользнул биноклем по синеве чистого неба, ожидая, что вот-вот в воздухе набухнут белые пучки разрывов. Раструбы звукоуловителей в Кронштадте, в Большой и Малой Ижоре, на Красной Горке наверняка провожали самолеты. Зенитки в фортах и на кораблях ждали сигнала.
На стыке Ленинградского и Ораниенбаумского фарватера строй "юнкерсов" словно качнуло ветром. Бомбардировщики изменили курс. Ведущий повел их на Ораниенбаум.
Ударили колокола громкого боя. Ударили зенитки. Небо покрылось летучими облачками. Плотная завеса огня нарушила строй "юнкерсов", но они с безрассудным упрямством норовили пикировать на "Аврору". Бомбы рвались близко. Взрывные волны раскачивали крейсер, как девятибалльный шторм. От мощной детонации в отсеке открылся кингстон.
Гришин не отходил от бакового зенитного орудия, которое не давало гитлеровцам вести прицельное бомбометание по кораблю.
Наблюдатель доложил:
- В ходовую рубку "Базиса" попала бомба. На "Базисе" пожар.
- Кострюкова с третьей аварийной - на "Базис"! - приказал Гришин.
Жилы на шее вздулись. Перекричать грохот было невозможно. Осколком срезало фуражку. Лоб взмок - то ли пот, то ли кровь. Опять заходили "юнкерсы". Не хватало секунды для поворота головы. Взрыв на "Базисе", груженном бомбами, похоронил бы и "Леваневского", и "Аврору", и все портовые сооружения.
Когда Кострюков с Брикулей, Ивановым, Иняткиным, разматывая пожарный шланг и пуская насосы, приблизились к "пороховой бочке", уже зловеще щелкали запалы. Шквал воды хлынул на пламя. Оно шипело, металось, желая выжить, но вода была беспощадна и неиссякаема. Огонь сдался...
Горящий "юнкерс", прорисовав дымный зигзаг, плюхнулся в залив. Третья атака захлебнулась. Самолеты уходили. Но бой продолжался. Над Гостилицкими высотами повисла колбаса аэростата с корректировщиком. Начался артиллерийский обстрел.
Военфельдшер Белоусов сбился с ног. Едва он перевязал и оттащил в безопасное место электрика Топтелова и матроса Зайцева, прибежал сигнальщик Гуляев:
- Скорее!
Пулеметчик Николаев лежал на палубе. Из горла вырывались прерывающиеся хрипы. Скрюченные пальцы вдруг разомкнулись, и тело дважды или трижды дернулось в последней судороге.
А с юта уже кто-то бежал за фельдшером:
- Скорее, скорее!
Аварийные команды не знали передышек. Пожары. Пробоины. Снова пожары. Едкий дым и пламя под полубаком. Пробоина по правому борту. Клинья, распорки, остервенелое напряжение трюмно-пожарных насосов, откачивающих воду.
И опять, опять, опять тревоги, команды, борьба.
Смеркалось, когда отошел от стенки "Леваневский". Многим раненым не суждено было попасть на санитарное судно. Близ пристани валялись перевернутые, искореженные машины. Железобетонный пирс был расколот, как при землетрясении. В глубоких трещинах темнела вода. Громоздкие шпалы колеи железной дороги, подведенной к пирсу, расшвыряло, словно щепки, а стальные рельсы изогнуло, как мягкую проволоку.
К борту "Авроры" прибило несколько трупов. У пехотинца - опознали по гимнастерке - оторвало голову. Отдельно плавала нога в кирзовом сапоге.
- Похоронить! - глухо приказал Гришин.
Вспоминает старшина второй статьи Николай Кострюков: Дымящиеся высокие трубы крейсера демаскировали корабль. Противник видел их из Петергофа невооруженным глазом. Командование приказало погасить котлы. Теперь наши трудности значительно возросли. С каждым днем крейсер все больше наполнялся водой, а откачивать воду стало нечем: из-за погашенных котлов прекратилась подача пара к водоотливным средствам. Погружаясь в воду, "Аврора" накренилась на правый борт. С этой стороны корабля находилась та пробоина, через которую наполнялось водой правое машинное отделение.
30 сентября нос корабля высоко задрался вверх. Стало ясно, что "Аврора" в результате крена либо ляжет на борт, либо перевернется...
