Из дома я выбралась незаметно, никого не встретив на своем пути. У ворот дежурил все тот же рыжий охранник, который вызволил меня из темницы. Я поздоровалась с ним и поблагодарила за помощь.

– А ты че, остаешься что ли? После того, что Алиска выкинула? Ну ты даешь!

– Посмотрим, – уклончиво ответила я.

– До тебя которая была, Машка, та пулей отсюда вылетела. Манатки собрала и бегом!

– Она тоже в колодце просидела?

– Ага, только ты чуток, а она всю ночь, – охранник шмыгнул носом. – Тогда не моя смена была, Гришкина. Напарника моего. Гришка грит, нашли и вытащили ее оттудова, она как пошла блевать. От страха видать. Как очухалась, не останусь, грит, ни за что.

– Она – это Маша?

– Ну так, не Алиска же! – усмехнулся охранник. – Алиске чего будет! Еленский денег отвалил, чтоб Машка молчала, и делов-то! Все девчонке с рук сходит!

Я заметила, что фамилию шефа охранник произносил с почтением, похоже, его побаивалась не только дочка. Вы можете запугивать своих домочадцев, господин Еленский, но меня вы не испугаете. Я сама себе хозяйка, хоть и нуждаюсь в ваших деньгах.

Вчера у колодца они что-то говорили про камеры и какое-то происшествие.

– А камеры тогда и поставили?

– Не, камеры тогда уже были, их года два как установили. Напарника моего Еленский и уволил, что все прозевал. А он на телек залип. Там наши футбольца гоняли, помнишь, наши вчистую испанцев…

– Я не смотрю футбол.

– Не смотришь? А че так? – охранник удивился, странно, что в природе существовали люди, не интересующиеся футболом.

– Не люблю, – почти вырвалось у меня. Но вместо этого сказала:

– Времени не хватает, работы много, – он понимающе кивнул.

– А что случилось, Константин, – я мельком прочитала имя на его бейджике, – что случилось два года назад?

– Два года, дак эта… – начал он, но тут вся его словоохотливость моментально исчезла. – Ты особо не любопытничай, если хочешь тут остаться и бабки нормальные зашибать. Хозяин не любит, когда нос в его дела суют. Иди давай.

Он распахнул передо мной калитку, и я вышла на улицу. Передо мной расстилались ровные улочки с домиками. Тут мой взгляд уперся в табличку с надписью «Парковая зона». Последовав по направлению стрелки, я вскоре очутилась у небольшой рощицы с асфальтированными дорожками и деревянными лавочками. Под трели птиц и шелест листьев думалось хорошо. Дорожка привела меня к небольшому старинному фонтану. На его чаше едва различимо виднелась гроздь винограда, я нагнулась, чтобы рассмотреть ее поближе. По-моему, подобную я видела совсем недавно.

– И как вам наш парк? – раздался вкрадчивый голос за моей спиной, от неожиданности я вздрогнула и резко обернулась.

Мужчина. Лет тридцати. Симпатичный, с шевелюрой вьющихся каштановых волос. Художник, судя по установленному недалеко мольберту и испачканной краской рубашке. Он широко улыбался, в его глазах плясал огонек.

– Живописный, – пролепетала я, делая шаг назад.

Незнакомец пристально разглядывал меня, отчего я сразу вспомнила о своей непривлекательности. Еще и несерьезная футболка с Эйнштейном, надо было одеться как в день приезда, все равно на встречу с Еленским идти. Хотя в той одежке художник сразу бы распознал во мне гувернантку или другой обслуживающий персонал. Выглядеть гувернанткой в его глазах не хотелось.

– О прекрасная нимфа! Как вышло, что я до сих пор не знаю вашего имени? Это нужно срочно исправить. Вы в гости или…

– В гости.

– Позвольте представиться, Марк Одинцов. Скромный служитель Минервы. Ищу вдохновения в этих райских кущах.

– Олимпиада, – я решила не называть свою фамилию. Она вряд ли что ему скажет.

– Воспевающая небо! Какое незаурядное имя! – Марк протянул мне руку, но вместо того, чтобы обменяться дружеским рукопожатием, галантно приложился к моей ручке. Я смутилась и поспешно ее выдернула.

– Олимпиада – это же… Липа, позволите мне вас так называть?

– Можно и Липой.

– Липа, вы не боитесь зачахнуть в это глуши? Осмелюсь предположить, вам здесь будет скучно.

Бабник, – подумала я. Он интересуется мной, потому что в парке больше нет особ женского пола. Почтенные матроны в возрасте, практикующие скандинавскую ходьбу на дальних аллеях парка, наверняка, не в его вкусе.

– Мне нравится загородная жизнь, – ответила я и тут же сменила щекотливую тему. Как и все художники, Марк Одинцов должен быть тщеславным.

– А что вы рисуете, то есть пишете? – надеюсь, моя оговорка не очень травмировала творческую натуру. – Можно взглянуть?

Он обернулся к мольберту и перевел взгляд на кончики своих длинных пальцев, которые были измазаны засохшей краской.

– Прошу! Вы, Липочка, будете первым зрителем.

С тщеславием я не ошиблась. Мы подошли ближе к мольберту, и я остановилась, пораженная. Я ожидала увидеть эту рощу, возможно, фонтан и лавочки, может быть, закат. Или рассвет. Но никак не это.

– Ну как? – Марк расплылся в широкой довольной улыбке, он удовлетворен произведенным эффектом. – Липа, что вы видите?

Я остолбенела: с полотна на меня смотрела незнакомка из колодца. Этого просто не могло быть, в колодце я сидела одна, все остальное навязчивое состояние-полудрема. Девушка на картине была красива какой-то нездешней красотой. Высокий лоб, русые длинные волосы, небрежно спадающие локонами, ямочки на щечках. Выразительные огромные глаза с затаенной грустью. Но это, несомненно, девушка из колодца. Наверное, Марк – хороший художник. Образ получился ярким и живым.

– Липа, кого вы видите на картине? – от нетерпения Марк притоптывал рядом.

– Как кого? Девушку, разумеется…

– А вот так? – художник отвел меня немного в сторону.

– Это… это невозможно! – я могла поклясться, что мой недавний знакомый ловким движением фокусника подменил картины, но он к ним не прикасался. Теперь на полотне была старуха. Морщинистая женщина с потухшим взором, свалявшимися паклями волос и огромным крючковатым носом. Я вернулась на прежнее место. Снова привлекательная нежная девушка. Оптический обман. Марк не просто хороший, он гениальный художник!

Одинцов довольно потирал руки.

– Липочка, ваш ответ лучше всякой похвалы! Вот теперь думаю, как назвать картину.

– А какие варианты? – спросила я, не оборачиваясь, женщины с картины не отпускали меня.

– «Колдовское зелье» или «Ведьма».

– «Ведьма»? А какая из них? Подожди, я поняла! Это же одна и та же женщина в разном возрасте! – я соскользнула на «ты» как-то незаметно.

Марк сиял, довольный, что его авторская задумка стала явной для зрителя.

– Я рад, что живопись стала основой для нашего быстрого сближения. И польщен, что ты по достоинству оценила моя усилия.

– Марк, а кто она?

– Видишь ли, Липа, здесь удивительные места. Все овеяно легендами, пропитано мистикой. Затягивает, противиться бесполезно. Мне тут такие чудные сны снятся! В городе вообще заснуть не могу, а здесь сплю как убитый по полдня, а потом вскакиваю и бросаюсь к мольберту.

– И ведьма, – я кивнула в сторону картины, – это местная легенда?

– Да, ты видела здешний мост через реку? Наверное, еще не успела, ты же только приехала. Так вот никто не помнит, как он называется на самом деле, по топографическим картам. Все аборигены так и называют «Ведьмин мост», а еще есть «Ведьмин дуб» и «Ведьмин день».

– Ведьмин мост…

– Сказочку одну мне рассказали, и очень она меня зацепила. Покоя не давала, пока на холст ее не перенес. Хорошенькая травница или ведьма – как тебе больше нравится – влюбилась в знатного господина. И тот голову потерял, уж приворожила она его или нет, не знаю. А матушка барина была категорически против подобного мезальянса и всяческие препятствия молодым чинила, пока в разные стороны не развела. Ведьмочка та сгинула. А перед тем, как сгинуть, род возлюбленного прокляла. Мол, все невесты или молодые жены будут умирать во цвете лет. С матушкой хворь внезапная случилась, а молодую жену лошадь в овраг сбросила, вот люди и заговорили о проклятье.