Значит, ничего все же не сложилось в его пользу, и открывшийся разрыв стал случайностью. Какая же нелепость. Он одолел Кошмара лишь для того, чтобы сразу погибнуть от руки давнего врага.

— Ты пожалеешь об этом, — прорычала кунари, и Корифею даже захотелось спросить, о чем именно он пожалеет.

Он не стал. Бездумная ненависть в глазах Инквизитора напоминала о низших демонах гнева. Корифей успел обратить внимание, что якоря у Инквизитора больше нет. Как и левой руки. Другой же рукой, с зажатым в ней посохом, кунари взмахнула, посылая светящееся от мощи заклинание.

И все исчезло.

Под толщей вод шевелилось нечто огромное. Соленый влажный воздух казался осязаемым и густым. Он проникал глубоко в альвеолы деформированных легких и облеплял их, будто когда-то — скверна. Корифей смотрел на бьющие о каменистый обрыв волны и не мог понять, где он и кто он. За спиной лежали руины храма Думата. Корифей смотрел на свои руки и видел бледные тонкие пальцы обычного человека, но затем смотрел вновь и перед глазами блестели прожилки лириума на сероватой коже.

Когда-то Сетию Амладарису нравилось море. Очаровывала мощь, которая сгубила тысячи кораблей, увлекали тайны, хранящиеся в глубоких расщелинах. Корифей иногда вспоминал то время и жалел о нем, потому что ничего давно уже не заставляло его хотеть просто дотронуться и изучить, а не использовать или разрушить.

Море перед ним не походило на настоящее. Реальным было лишь то, что скрывалось в толще вод. Корифей закрывал глаза, и ему казалось, что он может ощутить, как движется то нечто глубоко внизу, и дна под ним нет, лишь пустота.

Он хотел уйти, но не мог. Корифей ощущал в голове тяжесть сна, напоминающего тот, который владел им в Виммаркских горах. Ему не давали проснуться. На этот раз сквозь сон он не мог ничего почувствовать и сделать. Корифей мог лишь ощущать чужое присутствие в мыслях, и с каждой минутой оно давило все больше. Существо из Тени вновь находилось рядом, и подле него Корифей становился ничем, совсем как во время общения с Думатом. Превращался в мошку перед когтями огромного чудовища, жизнь которой ничего не значит. Даже когда Корифей поклонялся Думату, он ненавидел ощущать себя никем рядом со своим Богом. Он не мог прекратить чтить его, не мог даже допустить подобную мысль, но ненависть зрела внутри, и вырвалась наружу посреди Черного Города, когда он осознал — нет никаких Богов, есть только он — Старший.

В прошлый раз над морем вздымались гигантские щупальца, но больше Корифей не видел их. Ему только казалось, будто те самые щупальца, холодные и скользкие, вворачиваются в мысли, заставляя еще больше открыть разум.

Ну что же, вряд ли ему есть, что терять в этот миг.

Он закрыл глаза и поддался.

Древние Боги могли посылать своим жрецам видения. Именно так Сетий Амладарис впервые увидел Золотой Город. Позже Корифей не мог понять, как позволил так обмануть себя. Вера ли так ослепила его? Заставила изуродованную выжженную землю превратиться в сияющие башни? Расплывчатые неконкретные видения, посылаемые Древними Богами, больше походили на обычные сны.

То, что Корифей увидел, не походило на те видения. Чужое сознание вторглось в его мысли с такой силой, будто собиралось начисто их уничтожить.

Снова ему явился Золотой Город, а не Черный. Его башни и улицы сияли так ярко, что слепили. В голову ударила чужая тяжелая ненависть.

Оно должно было быть нашим.

Все должно было быть нашим.

Корифею почудилось, что он слышит голоса всех Богов-Драконов, слитые в единый протяжный рык. Одни и те же слова били словно колокол.

— Почему они бросили нас? — он попытался перекричать рев, но не смог. — Почему?

Все смолкло, и зазвучал набатом иной голос. Слова неслись бурей и сметали все на своем пути. Разрушали до основания. Корифей окончательно сдался под натиском. «Нет и не было никаких богов, — он считал так и раньше, но теперь будто услышал подтверждение, хотя никто с ним не говорил. — Была ложь и жалкие фальшивки. И даже Создатель никчемен по сравнению с…».

Он не знал, откуда в его мыслях взялся Создатель, и как он вообще хотел закончить фразу. Корифей будто слепо вторил чужим словам. Как наивный послушник, как фанатичный жрец, готовый ради веры принести в жертву сотни рабов, мечтающий вознестись к мифическому трону. Он не мог не слушать, как и тысячу лет назад. И, как и тогда нечто в груди кричало: «Верь ему».

— Верь мне, ибо я — единственный из Богов, — море разверзлось, но Корифей не увидел, что поднимается с его дна.

Он падал в темноту, но с каждой секундой к нему все больше возвращались чувства. Когда он, наконец, распахнул глаза, им тут же овладели невыносимая усталость, онемение во всем теле и знакомая ноющая боль в груди. Он с минуту пытался привыкнуть к темноте. Его окружали стены тюремной камеры. Слабо мерцали магические печати на цепях. Они крепко приковывали к полу руки: так, что едва получалось ими шевельнуть, и тянулись тремя змеями от ошейника к креплениям на стенах. Печати напитывала магия Корифея, потому он чувствовал себя совершенно обессиленным. На этот раз его сдерживала вполне осязаемая тюрьма. Связывающие заклинания наложили неаккуратно, словно кое-как. Быть может, занималась этим даже сама кунари. Он ни в одном сражении не видел в ней особых способностей к магии.

Неподалеку раздавался шум, похожий на грохот водопада. В углу камеры стучали об пол капли. Корифей слышал течение собственной оскверненной крови и тихий звон лириума, вросшего в кожу. Все вместе звуки образовывали тишину — не абсолютную, потому что совершенная тишина была подвластна лишь Думату. Настоящая же, живая, состояла из миллиардов шепотов, витающих словно насекомые вокруг. Она не могла дать истинный покой. Но иногда она говорила лучше, чем пленник, истязаемый пыткой.

Корифей знал, что умирает. Он слышал, как разрушается его тело. Медленно. Начиная от злополучной раны, тление расползалось по плоти. Пройдет немного времени, и начнет гнить кожа. Будут отказывать органы из тех, что не отказали тысячу лет назад, когда он стал порождением тьмы. Корифей заскрежетал зубами. В Тени он не видел, насколько все плохо. Неужели это то, ради чего он бежал от Кошмара, рисковал жизнью в сражении с ним? Все ради долгой мучительной смерти? Хотя, быть может, Инквизитор расправится с ним раньше.

Он постарался уловить человеческие шаги или разговоры за дверью, хоть что-то, что сказало бы о существовании охраны, но не услышал ничего. На десятки метров вокруг будто совсем никого не было. Странно, что Инквизитор не поставила тут с десяток стражников. Впрочем, Корифей все равно не представлял, как избавиться от оков, не то что сбежать.

В воздухе ощущалось что-то неправильное, странное, от чего сердце колотилось быстрее, а тело будто лишалось веса.

Завеса. Истончилась и натянулась, будто ветхое тряпье. Не прямо здесь, не в одном месте. Всюду. Корифей ощутил это, едва попал в мир живых, но тогда его отвлекли. Он глубоко вздохнул и чуть не согнулся пополам от боли — помешали цепи на шее. Он опустил взгляд на грудь и увидел, что дыра в доспехе на месте раны стала куда шире, а ее прежде рваные металлические края ровно обрезаны. Восхитительно. Не прошло и дня, как он вернулся, а в нем уже покопались, словно в подопытной крысе. Даже необычно. Во взгляде Инквизитора читалось желание прикончить его на месте, но никак не запирать в камере. Если только…

Она нуждалась в нем. Корифей напряг память, стараясь вспомнить что именно увидел, когда вывалился из разрыва, кроме горящей деревни. Так и есть: очертания вдалеке все же были крепостью Скайхолд, но тогда он позабыл об этом, стоило ему перевести взгляд на солдат Инквизиции. Странно, что войска оказались там, едва разрыв открылся. Могла ли Инквизитор послать их заранее? Если так, выходит, она отслеживала колебания в Завесе.

Потому что та, по всем признакам, трещала по швам.

Корифей мог бы поразмыслить об этом еще, но не захотел. Он неожиданно ощутил, что его телом настолько овладела усталость, что оно требует сна: обычного, а не под воздействием энтропических заклинаний. Он не помнил, когда в последний раз спал. Быть может, как раз перед тем, как отправиться в Черный Город.