– Сама тяни, лахудра.
Но нашелся некий простак, потянул…
– Вы выиграли телевизор, – заученно выдала лахудра-лотерейщица, не взглянув даже на кусок картона в руке гражданина, – поставьте на кон еще сто рублей…
Дальнейшее Алексей знал наверняка. Он опять заспешил, краем глаза заметив, как нависают над доверчивым гражданином сумеречные фигуры подельников лотерейщицы.
А вот впереди замаячил знакомый силуэт: необыкновенно высокий, чудовищной худобы, сутулый и согнутый знаком вопроса Витька Хребет – тут не спутаешь. Алексей догнал приятеля и ухватил под руку:
– Документы! – пошутил, изменив голос до глухого хрипа.
– А? – вздрогнул тот и дернулся всем телом, но, обернувшись, в сердцах ругнулся: – Да чтоб тебя…
– Не ждал, друг ситный? – рассмеялся Алексей, довольный эффектом. – Колись быстро, чего меня вчера менты приголубили. Ты что ли попросил?
– Да нет, – смутился Хребет, – не просил я. Они наехали, намекали, что надо платить за место. Я им, что, мол, уплачено вперед. Они, мол, кому? Крыше. Какой? Я и говорю, что, мол, крутой, круче нет, сейчас вас тут быстро накроют и уложат рядком, и погоны не помогут. А тут ты, в аккурат, мол, здорово братаны, вот, мол, и я. Соображай, за кого они тебя, не разглядев, приняли? Но тебе одного удара и хватило. Они же поняли ошибку, плюнули и ушли. А я тебя до дома дотащил. Что, не помнишь?
– Нет, – почесал затылок Алексей, – ну, раз так, пойдем лечиться.
– Это дело, – оживился Хребет.
Они обогнули «Универсам» и во дворе расположились на скамейке. Бутылки, правда, хватило ненадолго и вскоре, они уже присоединились к небольшой кампании для дальнейшего времяпрепровождения. Хребет тут же безцеремонно втиснулся между их общим знакомым Санькой Ершом и каким-то пришлым бомжом, а Алексей скромно остался стоять рядом, ожидая пока заметят и нальют. Но мужики за разговором не спешили.
– Вот генерал-губернатор бы порядок быстро навел, будь президентом. Все же боевой офицер, – рассуждал Петр Петрович, местный дворовый пенсионер, – кого надо бы под суд и к стенке, а кого метлой поганой из страны. А то все разворовали, ироды…
– Да ну тебя с твоим генералом – это та еще птица! Продался он давно американцам или чеченам. Был, наверное, когда-то боевым генералом, но и для него нашлась цена, – Ерш презрительно сплюнул сквозь зубы. – Вспомни Чечню? Сдал он наших ребят, прямо в рабство сдал, и не зря, видно, старался, не за так душу свою продал – выторговал чин губернатора.
– Да брось, он же победил на выборах, – авторитетно встрял малознакомый бомжеватый мужик, даром что синюшного вида.
Но Ерш свое дело знал туго.
– Сиди ровно, – отбрил он синюшного, – мне бы дали сотню миллионов зеленых, я бы тоже победил. Это как гипноз, тут целая наука промывания мозгов. Если тебе, Хребет, будут, к примеру, отовсюду твердить, что ты торшер, зуб даю, через неделю два пальца сунешь в розетку. Народ облапошить нынче не вопрос, были бы спонсоры.
Хребет что-то недовольно пробубнил, мол, сам такой, и быть бы ссоре. Но тут вдруг разговор пресекся по, как говорится, объективным причинам.
– Здорово, мужики! – прервал политбеседу чей-то хриплый бас.
Мужики приумолкли и потупили глаза, а подошедший в упор их рассматривал, чуть растянув толстые губы в нагловатой ухмылке. Это была известная здесь фигура, некто по кличке Угрюмый, мытарь, собирающий дань с побирающихся бомжей и торгующих всяким хламом люмпенов. Бандитская группировка, в которую он входил, «опекала» территорию «Универсама» с прилегающим к нему мини-рынком. Имел Угрюмый вполне характерную для выбранного рода занятий внешность: широкий, надутый, с толстой шеей и бычьим затылком. Маленькие, широко расставленные глаза всегда смотрели недобро, застыла в них какая-то глубинная звериная тоска. Возможно, эволюция в нем однажды повернула вспять и двигалась себе обратным ходом, внешне пока незаметно, но внутренне вполне определенно меняя структуру его личности: кое-что стирая, кое-что вытаскивая из подсознательных глубин и прописывая в те места коры полушарий, где зарождались поведенческие мотивы....
Лет тридцать назад людей с таким выражением глаз надолго запирали в психушку, но теперь все переменилось: сегодня там просто не хватило бы места, да и сам медперсонал иногда так нездешне поглядывал по сторонам… Алексей не так давно бывал среди тамошних белых халатов и испытал все на своей шкуре. Богданово ему часто снилось, а наутро болела внутренность, безнадежно испорченная дрянными и, мало того, безполезными лекарствами. А, может быть, ему там и самое место – в Богданово-то?.. Ну а лет тридцать назад… Алексей тогда был значительно моложе – этак лет на тридцать? Людские лица тогда действительно были другие. Может быть, нынешнее – это следствие быстротекущей генной мутации после Чернобыля? Кто его знает? Будто кто-то взмахнул палочкой, и открылись запертые доселе двери, а оттуда повалили реликтовые гоминиды со свиными рылами, а один из них – Угрюмый… Тут Алексея сильно встряхнули, и он был вынужден вернуться в действительность.
– Ну ты, и тебя это касается! – тряс его за ворот Угрюмый. – Забыли кто и сколько кому должен? Всех будем колбасить, своих не узнаете…
Оказывается, это была обыкновенная разборка – кое-кто задолжал своей крыше – а Алексею досталось оттого, что не вовремя задремал, проявив неуважение. Не отошла еще все-таки голова!
– А что менты наезжают? – робко спросил Хребет. – Ведь уговор был: платим вам, и нас не трогают?
– Разберемся! – отрезал Угрюмый. – От вас одно требуется: вовремя отстегивать сколько надо. И все! Вот ты, – тряхнул он еще раз Алексея, – давно тут ошиваешься, бабки стрижешь и не платишь. Так правильные пацаны не делают. Так, мужики?
Все молчали и Алексей тоже. Да и какой же он в пятьдесят семь пацан против его двадцати двух-двадцати трех?
– Чего молчишь? – вскипел Угрюмый и с силой рванул Алексея за ворот рубахи. Ткань треснула и разорвалась, полетел и сам Алексей – сначала навстречу Угрюмому, а потом на землю, лицом вниз, выставив перед собой руки.
Все бы ничего, но ухватистая лапа Угрюмого вместе с рубашечным лоскутом сорвала с его шеи бечеву с нательным крестом. Его Алексей не снимал никогда, даже когда мылся в бане – так привык с детства. Лишившись креста, он сразу это почувствовал, ощутив себя голым и беззащитным, быстро поднялся на ноги и протянул руку:
– Отдай!
– Что? – не понял Угрюмый. Он не заметил, что держит в руке нечто ему не принадлежащее, да и ненужное, но, поглядев, увидел и ухмыльнулся: – Ах, это? На…
Он бросил крест на землю и втер каблуком его в самую грязь.
– Забери свою железку! – осклабился он и заржал…
Не следовало бы ему так делать, лучше бы воздержаться, но не дорос он до уровня бродяг из своего же рода-племени, хорошо знающих о границах, за которые лучше не переступать: себе дороже…
– Ну, ладно, – Угрюмый удовлетворился результатом разборки, хлопнул себя по карману, в который перекочевали деньги и от Хребта, и от прочих мужиков и, ухмыльнувшись на прощание, удалился. И, слава Богу! Все вздохнули, но день был безнадежно испорчен: и деньги отдали (лишь бы отстал), и плевки его долго еще будут сохнуть на ранимой коже чуткого мужского самолюбия. Хотя какое у мужичка нынче самолюбие?
Алексей выковырял свой крест, отчистил и кое-как приладил на шею. Что-то там внутри него происходило, что-то неладное, вызывавшее судороги на лице, дерганье губ и невнятное бормотанье. Ко всему, опять разболелась голова. Только зря он сердился, зря выдумывал своему обидчику всяческие наказания. В некий, неведомый никому миг были даны все необходимые санкции, а вместе с этим включены особые, дающие последний отсчет, часы…
* * *
Но успокоился Алексей не скоро и ненадолго. Сначала с Витькой Хребтом они переместились в район «Маяка» и там что-то соображали. Потом Витьку унесло куда-то на хмельных парусах, и оставшийся в одиночестве Алексей некоторое время бродил у стен старой швейной фабрики, выветривая дурманные пары псковалковского продукта. Очухался вдруг голос за лобной костью и с ехидцей укорил: «Говорил ведь, доиграешься, Петрович! Доигрался…» Алексей проигнорировал, но забытая обида проснулась и завертелась-застучалась в подчерепных лабиринтах, пытаясь вырваться наружу. Алексей зашагал прямо по проспекту в сторону Кремля. Он уже решил, куда пойдет, хотя и многократно зарекался делать это по нетрезвости. На Петровской он повернул налево и вскоре вышел к городскому кладбищу номер два.
