- Чтоб все было хорошо...

- Дай бог ему здоровья, - болтнул кто-то, не зная сам, что говорит.

- За упокой души...

- Вдуматься, хороший мужик сгублен.

Застучали вилками, тарелками. Ели рыбу. Ели салат. И говорили уже громче обычного. Пьянели на глазах. И это от того, что хозяйка, по наущению Иннокентия, к охотничьей водке подкинула несколько бутылок спирта - девяносто с лишним градусов. Причем, никто не отказывался. Метляев, например, с Мокрушиным дербалызнули по чайному стакану. Причем, Метляев не закусил ни грамма. Единственным, кто не внял расплывчатым словам Иннокентия про Сашку, был Метляев. Ему сразу не понравилось, как Иннокентий, говоря о Сашке, в общем-то утаптывает его в могилу поглубже. Хотя сам и предупреждает: о мертвых плохо говорить не стоит. От всего этого, от этой какой-то хитрой паутины, оплетавшей прах Акишиева, Метляев наливался свирепой ненавистью и к себе, и к Иннокентию, и даже к молчуну Мокрушину, неустанно пьющему, как перед потопом.

Что-то в словах Иннокентия Метляева не устраивало. Не мог он этим словам радоваться. За что же на Саню-то? Да впервые Метляев - он, Метляев! - с этим парнем почувствовал себя нужным, не просто человеком, зарабатывающим _к_у_с_к_и_-тысячи, а интересно думающим о том, как и куда пойдут по цепочке - слово-то какое привязалось! - все эти поднятые будущие пиломатериалы, которые они-то заготовили с Григорьевым в том месте, откуда их было не поднять. Поднял их Саня! Умом своим поднял, пупком и разными механизмами. Чего же тихо глумиться над мужиком? Чего плести паутину? Чтобы личность свою выпятить? Да гроша ломаного не стоишь ты, Григорьев, против Саньки!

Иннокентий, чутьем собачьим уловивший перемену в настроении Метляева, раскрасневшийся, подобревший, в этой уже общей полупьяной суматохе сменил свое заглавное место и подсел к Метляеву, все еще пытающемуся оберегать складки на своих отменных брюках.

- Ну, давай выпьем, - сказал Иннокентий, приобнимая своего дружка.

- Давай, - согласился Метляев.

- Давай выпьем и закусим.

- Давай...

- Закусим, потом опять выпьем, на воздух выйдем.

- Давай...

- Чего ты сегодня? Раскис, побледнел?

- Чего?

- Да, говорю, не такой какой-то...

- А-а! Думаю! Ты, говорит, Коля, _ч_т_о_? Я подсматривал за ними, а он: ты, говорит, Коля, что? Ты, Иннокентий, никогда так с людьми по большим праздникам не говорил... А он думал обо всех. А ты в разговоре всегда на макушке, наверху... Вшивые мы с тобой одиночки, куколки в белых штанах и вязаных японских кофтах!

- Ну, это ты, допустим, загнул, - по-дружески обнял товарища Григорьев. - Я, к примеру...

- Ага, я. Видишь, я... А Санька говорил _м_ы_. Он это _м_ы_ даже объяснял. Пусть и со слов Нюшкиных. Умное-то он налету подхватывал и внедрял. Понял, внедрял!

- Так он же из армии только вернулся, - попытался сгладить шуткой Григорьев.

- А мы с тобой, значит, не были там? Ты умным себя считаешь после этого?

- Да демагогия все это! - стал нервничать Григорьев.

- Демагогия? - Ты меня тогда, Иннокентий, извини.

- Ну кто говорит, что такие вещи демагогия? - Григорьев попятился назад. - Такие вещи, конечно...

- Такие вещи складываются из дела, ты понял меня! А его дело на виду! Ты, извини меня, нагадил, а он за тобой лес вытащил.

- Не ты, а мы, - сцепил зубы Григорьев: ему начинало все это надоедать.

- Извини! Тут извини-и! Не мы, а ты! Тебе Мокрушин, скажем, говорил, что это бросовое будет дело? Говори, говорил? Говорил! Мы рубили-то в такой низине, что канал потом какой рыли? А рыл-то день и ночь Саня первым. Вот он и человек. А мы с тобой эту свинью подсунули. Демагогия?

- Ты что же думаешь? Он там надорвался? - не выдержал Иннокентий и стукнул по столу кулаком. - Да ты погляди на всю его жизнь! Его люди надрывали без нас с тобой! Твой коллектив надрывал, объединенный общими делами и общей работой! В групповых объединениях он твоих надрывался!

- Из-за нас, таких! - грохнул и Метляев. - Из-за меня, тебя на пуп пер! Ты, оказывается, тоже пронюхал, какой у него диагноз? Пронюхал?

- Заткни глотку!

- О-о! Заткни глотку! Бить будешь? Пьяного бить будешь? Сам-то ты не пил, хитрый! Сам-то ты в начальство к нам лезешь, как купец, споив быдло! А Саня: ты, говорит, Коля, _ч_т_о_? Я подглядывал, что они разлеглись-то, а он говорит: ты, Коля, что? Бей! Бей, падла, штаны мои новые рви! Зачем они мне, если я после всего голым хожу по миру! Я прикрываюсь, а люди тычут: "О, это ведь из-за него Саня-то наш помер! Не от отравы!"

- Ты ведь сам, дешевка поганая, всем долдонил: отравили, отравили! В новых-то штанах Клавке в ... въехать хотел... И свою Зиночку отправил на Большую землю. Да, знаешь, что я из тебя сделаю коклетку на закусон!

Иннокентий Григорьев попер было на Метляева, но вдруг встал громадный Мокрушин поперек комнаты:

- Не смей! Больше пальцем никого не тронешь, ежели в артели оставим!

- Значит, бунт на корабле? - Иннокентий еще храбрился.

- Баста! - Мокрушин горой насунулся над столом. - Нельзя, братцы, после Сани жить по-зверски. Невмоготу это мне, к примеру... Как хочете, братцы!

- И мне тоже, - засуетился Васька Вахнин.

- Ты бы замолк, застегнулся бы на засов. - Метляев, покачиваясь, вышел из-за стола и направился к выходу.

Испепеляюще глядел на них Иннокентий Григорьев.

14

Все на земле угомонилось. Даже птицы и те притихли. Интересно было за ними глядеть: уйма их сюда наприлетала, с самых неожиданных направлений шли они гнездиться; летели и с юга, и с севера - птица-то войдет в полосу хорошей погоды и по ней, этой полосе, поворачивает к дому, к своим гнездам... Люди в количестве девяти человек - не птицы, приползли они в эти болота на железных колесах. Хатка оказалась, естественно, не занятой, в первые же часы загула печь, так натопилось, так жарко стало, что ночью сбросили с себя одеяла, хотя на дворе было холодно, ненастно.

За окном шумел лес: кедровые сосны, березовые рощи, расправлялись травы: купальница, кровохлебка, крапива... Акишиев встал, ему не спалось. Одел болотные сапоги, накинул брезентовый с капюшоном плащ и, чтобы никого не будить, пошел к месту, где лежал неподнятый лес.

Он прошел мимо сидящих под навесиком Метляева и Васьки Вахнина. Васька весело пытался врать, как он в позапрошлом году собирался строить межмикрорайонный общественно-торговый центр, рассчитанный на 30-35 тысяч жителей, возводится он, между прочим, в Харькове на Московском проспекте, близ станции метро, где Васька когда-то жил со своей первой женой. Ребенок у него там, мальчонка Славка. Понимаешь, в душу, язви те возьми, запало такое желание - хоть одним глазом поглядеть иногда на мальчонку. Он же мой!