Акишиев, большой, шумный, появился минут через семь-восемь, потому как Нюша следила по часам, сколько будет его ждать.

- Послушай, - сказал Сашка. - А кто такой этот у тебя Мослов или Чижов, или Кузнецов?

- Подпись-то?

- Ну.

- Человек интересный, - Нюша прижала альбом к груди. - А вы зачем подсмотрели? Я же оставила нечаянно.

- А что, на нем такого написано было, что оставила альбом-то этот нечайно?

- Все равно, чужие вещи с секретом разве так в упор разглядывают?

- Подумаешь, секрет нашла. Сырцов, Чижов, Мослов... Чего ты с ним, дружила, что ли, что он тебе так про глаза написал?

- Может, и дружила. Вам-то не все ли равно?

- Не все ли равно, - усмехнулся Сашка, - а вдруг ты сорвешься к нему? Вы же, девки, теперь какие? Чокнутые! Вам все вынь да положь...

- Надо, Саша, говорить вынь да положи, - назидательно сказала Нюша. А знаете, - без перехода, - правда, Метляев весь какой-то серовато-мутный, какой-то изъеложенный, какой-то деревянный...

- С чего ты взяла меня заводить против него? - опешил он.

- А вы что, сами не замечали? На нем, посчитайте, сколько красок?

- Причем здесь краски? - опять пожал плечами.

- А вы что, на самом деле не знакомы с этим? Вот вы, какой теперь на себя слой кладете? Я, к примеру, только первый.

- Ничего не понимаю.

- Как же? Первый слой только кладем, первую краску. Какая она? Потом хоть и идет подмазка, загрунтовка, которой покрывают холст или дерево, чтобы писать новыми красками, но на первом ведь слое все держится!

- Ну, загнула! - отлегло у Акишиева от сердца. - У нас-то с тобой, надеюсь, красные краски.

- У меня - да. А вот с вами я еще не совсем решила, зато Метляев серовато-мутный.

- Так вот ты и будешь в группе жить с белилами? Э-э, брат! Наповаришь ты, гляжу! - Но в голосе Акишиева звучала неподдельная доброта, он улыбался хорошо и просветленно.

- Группа, товарищ Александр, это совокупность лиц, объединенных общностью идеологии, скажем, научной, художественной, политической, или профессией, хотя бы... А жить, лишь бы не грохнуться, нет, я тут вам не помощница. Серовато-мутных надо выявить! Из группы - долой!

- Ну, даешь! - Сашка уже заинтересованно глядел на неуступчиво сбившуюся Нюшу. Она перестала хлестаться березовым прутиком, стояла, напружинясь, не сдающаяся.

- Вы мне скажите, можно и здесь грунтовый сарай сделать, чтобы персики выращивать? Да, можно, я вам отвечу! Только сарай надо загодя ставить, чистыми руками.

- А как сарай-то будем ставить? Вдоль или поперек?

Она расхохоталась. От болтушка, от дуреха! Дело принимает хороший оборот, а я праздную лентяя, демагогией занимаюсь. Человек думает создавать по своему образу и подобию, в незапамятные-то времена таких героев-одиночек не бывало...

- Чего, коза, бурчишь-то? - Какое-то особое чувство, что-то вроде братней любви к этой длинноногой, высокой девчонке восплыло в Акишиеве. Он возрадовался ее хотению "лечь в бою", желанию в свои годы не хныкать, не киснуть, а делать предстоящую работу с ним разом.

Акишиев нутром безоговорочно принимал людей долга, каких бы характеров не носили они с собой; другим-то, вечно скулящим, таким, действительно, как Метляев, небо с овчинку кажется, а эта - не уродил мак, перебудем так! Нет, не заплечный мастер, как Метляев. Но не суть важно это - само желание уже кого-то служить делу на этой поре подняло и удовлетворило Акишиева. Научится! Научится не болтать на ветер, научится глотать клубок в горле, глотать слезы, научится дело справлять. Только, конечно, не стоит так и Метляева чернить. Пока на нем каиновой-то печати нет, в изменниках не ходит, братоубийством не занимается, мыкает век в своем костюме в клеточку. Склонить к себе! В каждом-то из нас непочатый родник добра. Надо расколыхать. Всех чистых нет, не найду. Не ела душа чесноку, так и не воняет. А к Метляеву надо подходить не с нажимом, иначе дело труба, табак, швах!

- Куда идем-то мы с тобой? - Через какое-то время Акишиев игриво спросил ее.

- А в тундру! Тунтури зовется... Ах, товарищ Александр, люблю такие пути-то! Идешь, идешь, идешь! - Засмеялась, вскинула руки над головой, в правой руке она держала альбом, он увидел этот ее альбом и вспомнил о надписи с какой-то симпатией. - Чехов как говорил? Не помните? Если в Европе люди погибали от того, что тесно и душно, то в России от того, что просторно и нет сил ориентироваться.

Он захохотал:

- Где вычитала, что ли? Или этот Мосолов или Проселедкин сказал?

Тоже засмеялась:

- Вы чего же, ревнуете?

- Давай сядем.

Она послушно остановилась. Акишиев бросил на землю свой плащ. Пересиливая что-то вдруг нахлынувшее на него, как тогда там, в Клавкиной избе, все-таки сдержал себя, вроде лениво на земле развалился, оставив ей местечко. Она осторожно присела, испуганно глядя на него.

- Чего боишься-то? - хрипло спросил он, приобнимая ее большое, но, оказывается, такое маленькое тело. Она вся сжалась, напружинилась каждой часткой.

- Ой, - вдруг вскрикнула, - капля росы! Глядите! - И, бережно отстраняя его цепкие жадные руки, высвободилась. Он тоже нехотя нагнулся, увидал эти чистые капли росы, ему стало хорошо: и глядеть на них, и сидеть рядом с ней, такой теплой и трепетной.

На другом берегу речки рассеивался туман. Там была видна водопойная тропа. Отвлекая себя от желания, медленно он оглядывал ее, потом стал, опять же пересиливая этим желание, исследовать противоположный берег: скаты к воде, первую траву в сочной свежести. Видно, по земле шел ранний рассвет, капли росы не таяли, а наполнялись светом. "Вот так и мы, чем-то хорошим наполняемся, - подумал он, вновь притягивая ее к себе.

- Чего же ты? Ну почему?.. Так хорошо-то и легко, почему?

Призывный дрожащий крик оленя огласил неожиданно всю эту притихшую землю, он поплыл по воде мягко и сладко, утонул в дали, в светлеющей восточной части неба и речки, куда доставал глаз; они увидели этого оленя, он гордо вышел на тропу, а потом появился другой олень, такой же красавец, такой же чистый и напряженный. Они сошлись рога в рога, лоб в лоб... Бились, дурашки, долго. Один, первый, не выдержал и побежал. Второй победно вскинул голову и, когда тот скрылся из виду, упал на колени, теплая морда его, видно, достала воду, он весь трепетал, это было видно и отсюда... Нюша, приподнявшись, во все глаза глядела на гордо вынесшегося на бугор оленя.