Мотоциклист обернулся и посмотрел на нас. Чего на нас любоваться, так тебя и так? Я хоть мать не жалую, но еще больше терпеть не могу этих зевак. Мать давно говорит: «Тех, кто смеется над сиротами и вдовами, покарают небеса». И действительно: в тот самый момент, когда он обернулся посмотреть на нас, его мотоцикл столкнулся с тополем у дороги. От удара мотоциклист вылетел из седла, наступил пятками на поперечину с гусями, шеи которых беспорядочно обвились вокруг его ног, а потом свалился в придорожную канаву. Одетый в сверкающее, как доспехи, пальто из свиной кожи, на голове – модная в то время шапка-носок из толстой шерсти, большие черные очки на носу. Так одеваются в кино убийцы-мафиози. Ходили слухи, что на этом участке дороги попадаются грабители, и мать для храбрости тоже наряжалась примерно так же, она еще курить научилась, но, конечно, на хорошие сигареты не тратилась. Увидев мою мать в черной кожанке, вязаной шапке-носке, в черных очках и с сигаретой в зубах, восседающую на мотоблоке, ты, мудрейший, даже не принял бы ее за женщину. Мотоциклист промелькнул мимо так быстро, что я не разглядел его; я не понял, кто это, и когда он обернулся, чтобы посмотреть на нас; его лицо стало ясно видно, лишь когда он шлепнулся навзничь в канаву с тонким слоем воды и когда с него по инерции слетели шапка и темные очки. Это был бригадир кухонной команды и по совместительству заготовитель продуктов для городской управы, он часто приезжал к нам в деревню. В течение многих лет он закупал у нас продукты для городских чиновников и партфункционеров, все, что относилось к жирам и белкам. В политическом отношении это был человек абсолютно надежный, в противном случае никто не поручился бы за безопасность и жизнь городских руководителей. Этот человек по фамилии Хань, мастер Хань, был собутыльником отца, и отец разрешал называть его «дядюшка Хань».

Когда отец отправлялся в город пить вино и есть мясо с дядюшкой Ханем, он всегда брал меня с собой. Однажды он не взял меня, так я пробежал десять с лишним ли и нашел их в том же ресторанчике под названием «Благоухание». Они, похоже, что-то обсуждали, лица их были серьезные. Кастрюля с собачьим мясом на столе между ними дышала паром и источала призывный аромат. Увидев их, я заревел. Не то чтобы от аромата собачьего мяса. Мне казалось, что отец поступает непорядочно, я так непоколебимо ему предан, решительно выступаю на его стороне в войне с матерью, а также храню секреты его близких отношений с тетей Дикой Мулихой, а он – нате вам! – сбегает в одиночку есть собачье мясо и даже не берет меня с собой, разве не обидно? Завидев меня, отец остался равнодушным:

– А ты как здесь оказался, пацан?

– Сам пошел мясо есть, а меня чего не взял? Или я тебе не сын родной?

Чуть смутившись, отец сказал дядюшке Ханю:

– Почтенный Хань, ты только глянь на этого моего сыночка, это надо быть таким обжорой?

– Сам удрал мясо есть, а меня бросил пробавляться редькой и солеными овощами с Ян Юйчжэнь, да еще обжорой обзываешься, какой ты отец после этого! – выпалил я. Это был не упрек, в душе поднялась такая обида, аромат собачьего мяса еще пуще шибанул в нос, на глазах выступили слезы и, в конце концов, покатились ручьем.

– Любопытный парнишка, – усмехнулся дядюшка Хань. – Твой сын, почтенный Ло, молодцом, говорить умеет. – Потом подозвал меня: – Иди сюда, приятель, садись, ешь, сколько влезет, я давно уже слышал, что ты любитель мяса, такие дети смышленые. Потом захочешь мяса, приходи ко мне, обязательно накормлю досыта. Хозяйка, подай-ка ему чашку и палочки…

Ну и вкусная в тот день была собачатина! Я ел и ел, измазанная маслом и мукой хозяйка то и дело добавляла в котел куски мяса и кипятка. Ел я сосредоточенно, не обращая внимания на расспросы дядюшки Ханя. Слышал, как отец сказал хозяйке:

– Этот мой сынок может полсобаки съесть за один присест.

Слышал слова дядюшки Ханя:

– Что же ты, почтенный Ло, довел сына до такого? Нужно, чтобы он обязательно ел мясо, если мужчина не ест мяса, это никуда не годится. Почему в Китае физкультура не на высоте? В конечном итоге из-за того, что мяса едим мало. Попросту говоря, отдай мне Сяотуна в сыновья, и вся недолга. Он у меня три раза в день мясо есть будет.

Проглотив кусок мяса, я улучил момент, поднял голову и, переполненный эмоциями, полными слез глазами с глубокой признательностью глянул на дядюшку Ханя.

– Как, Сяотун, будешь мне сыном? – Он потрепал меня по голове: – Станешь моим сыном, точно будешь есть мясо.

Я решительно кивнул…

Невезучий дядюшка Хань, лежа в канаве и хлопая глазами, смотрел, как мы пробегаем рядом с его мотоциклом. Тот лежал у дерева, мотор еще грохотал, искривленное от удара о ствол колесо еще вращалось, хоть и с трудом: обода со скрежетом терлись о крыло. Слышно было, как он крикнул нам вслед:

– Ян Юйчжэнь, вы в город? Передайте там, чтобы мне приехали помочь…

Думаю, мать даже не разобрала, что крикнул дядюшка Хань. Ею владели, наверное, лишь досада и гнев, а может быть, сожаление и надежда. Я не она, могу лишь догадываться, что у нее на уме. Может, она и сама не понимала, что у нее творится в душе. Помня дядюшкину доброту, когда он угощал меня собачьим мясом, я хотел помочь ему выбраться из канавы, но из руки матери было не вырваться.

Нас быстро обошел велосипедист, казалось, он нас побаивается. Я с первого взгляда узнал его: это Шэнь Ган, который должен нам две тысячи юаней. На самом деле давно уже не две. Он занял их больше двух лет назад под два фэня в месяц, и процент на процент, как говорится, «осел знай себе катается по земле», вот на сегодняшний день уже накатался на все три тысячи, мать вроде говорила. Я не раз вместе с матерью ходил к нему домой требовать деньги, поначалу он признавал долг и говорил, что скоро изыщет средства и вернет деньги, но потом пошел в отказ, стал, как говорится, изображать дохлую собаку. Вытаращив глаза, он говорил матери:

– Ян Юйчжэнь, я как дохлая свинья, которой кипяток не страшен. Денег нет, а с жизнью жаль расставаться, торговля моя – одни убытки, посмотри, найдешь что ценное – забирай, нет – отправляй меня в полицейский участок, я как раз ищу местечко, где бы поесть.

Мы осмотрели дом, но, кроме котла с налипшей свиной щетиной и старого велосипеда, ничего ценного там не было. Жена его, похоже, тяжело больная, с охами и стонами лежала на кане. Он занял у нас денег в позапрошлом году накануне Праздника весны[27], сказав, что собирается привезти с юга партию недорогих гуандунских колбасок, а во время праздника продать их с большой выгодой. Одурманенная его красивыми речами, мать дала деньги. Я смотрел, как она достает откуда-то из-за пазухи замасленные купюры, послюнив пальцы, отсчитывает одну за другой и несколько раз перепроверяет сумму. Перед тем, как вручить их Шэнь Гану, мать торжественно произнесла:

– Ты, Шэнь Ган, должен понимать, что нам, сироте и вдове, эти деньги достались ох как нелегко.

– Коли не доверяешь, тетушка, не давай, – заявил Шэнь Ган. – Ко мне много кто пристает с предложением взять в долг, но я, учитывая ваши невеселые обстоятельства, решил дать подзаработать вам…

Впоследствии он действительно пригнал целый грузовик колбасок и разгружал во дворе упаковку за упаковкой, пока над забором не выросла целая гора. «Шэнь Ган на этот раз разбогатеет!» – говорили в деревне. Держа во рту колбаску, будто сигару, он с довольным видом разглагольствовал перед собравшимися зеваками:

– Ну, теперь удача пошла, только успевай поворачиваться.

Один проходивший мимо Лао Лань вылил на него ушат холодной воды:

– Ты, брат, не очень-то празднуй – надо было заранее договориться с холодильным складом, иначе, как потеплеет, наплачешься.

Тогда холодина стояла страшная, псы, поджав хвост, бегали. Шэнь Ган яростно куснул задубевшую, как мороженое, колбаску и, как ни в чем не бывало, заявил:

– Паршивый из тебя староста, Лао Лань, совсем не хочешь, чтобы народ в деревне богател, что ли? Вот буду с прибылью, сделаю тебе подношение.