Мой попутчик посмотрел в глаза и улыбнулся. Я не смог удержаться и улыбнулся в ответ. В голове загорелась надпись – «хороший мужик». К пожилым людям, носящим ордена я отношусь по-особенному. Оба моих деда воевали. И по их рассказам я знаю, чем надо окропить землю, чтобы получить хотя бы один.

В конце войны один мой дед служил в штабе. И был адъютантом генерала интендантской службы. Он знал одного толкового офицера, который не удержался, зная, что списки награжденных не всегда тщательно проверяются, и вписал свою фамилию. Месяц спустя генерал Дигров заметил на груди подчиненного орден отечественной войны.

– Когда это ты успел отличиться? – строго спросил он.

До того как занять должность в интендантской службе, генерал был политработником, и его суровый нрав подчиненные знали. К тому же он был очень внимательным человеком. Его вопросы предполагали только однозначные и исчерпывающие ответы. Офицер откровенно объяснил, что война скоро закончится, многие заслужили боевые награды, а он в штабе ходит с «голой грудью». Генерал все понял и оценил откровенность подчиненного. Наказания не последовало. Вместо этого, провинившийся отправился на передовую отрабатывать орден. Дед потом узнал, что этот офицер участвовал в штурме Кенигсберга, и достойно сложил голову в боях за Пиллау.

У Сергея Федоровича, так звали моего попутчика, на груди были колодки только боевых орденов и медалей. Мой дед тоже одевал полный комплект только по торжественным случаям. Поэтому на обычном костюме носил только три ленточки – две «Красной звезды» и «За боевые заслуги». Он не любил одевать юбилейные медали. Ветеран с которым я сидел на соседних креслах носил красную ленточку с двумя желтыми кантами по краям, кроме других наград. Спустя годы я буду «прокручивать» в уме эту встречу. В моей памяти всплывут детали, и я буду задавать себе вопросы… И вспоминать слова Иона, о том что случайность – это неосознанная закономерность.

За разговором с Сергеем Федоровичем, я не заметил как пролетело время и самолет пошел на посадку. Тогда я не думал, почему мне было так легко и приятно разговаривать с этим человеком. За сорок пять минут мы поговорили о танках, кораблях и башмаках, о латиноамериканских «королях», и наверно о капусте тоже. Я рассказал, что после школы хочу поступать в Казанское танковое училище. Что увлекаюсь Латинской Америкой. Занимался дзю до и, что оба моих деда воевали. Потом, вспоминая, я понял – в разговоре не было неискренних фраз, якобы незнакомого со мной человека. Все о чем мы говорили было мне интересно, и на самом деле, попутчик знал обо мне все, наверно больше, чем я сам. Я тогда не знал, что наша встреча была предопределена. «Планирование и подготовка» – как учил потом Ион.

Самолет начал снижаться, а потом двигатели стали набирать обороты и я понял, что мы заходим на посадку. Я повернулся к иллюминатору – мне было интересно, как работает механизация крыла. Я встретился взглядом с Сергеем Федоровичем. Он откинулся в кресле, чтобы мне было удобнее смотреть. И приблизившись к нему, я услышал как он, спросил:

– Сколько будешь в Москве?

Этот вопрос на «ты», и то, как он посторонился, напомнило мне об отце. Я смотрел в иллюминатор и у меня возникло чувство, название которого не было известно мне. Это состояние посещало меня, когда я был рядом с родным человеком, и вдруг наступала пауза. Я молчал и чувствовал, что мне просто приятно быть с этим человеком рядом. Устроившись поудобнее в кресле, я ответил:

– Буду весь день гулять по Москве, а вечером уеду электричкой в другой город к родственникам.

После этого Сергей Федорович сделал мне необычное предложение, которое немного удивило меня. Он хотел показать мне Москву, которую мало кто видел. А потом еще раз поговорить в спокойной обстановке. Я согласился не раздумывая. Может потому, что всего лишь за час этот человек смог вызвать во мне чувство доверия, а может потому, что в то время я был молод и наивен.

***

Иван Крупнов родился через несколько лет после первой русской революции 1905 года. Село где он вырос стояло недалеко от тракта, соединявшего два заволжских города. Когда село только строилось в него приехали три брата и срубили избу.

В селе заметили, что братья вели хозяйство не как обычные землепашцы, а скорее как казаки. Да и кони тянувшие плуг были похожи на верховых лошадей, а по стенам избы были развешаны шашки и кривые персидские сабли. Но народ поселившийся на плодородных землях первое время больше был занят наделами и их размежеванием, чем происхождением односельчан. Люди, обживавшие эти места сплошь были пришлые – кто из центральной России, кто из прикамья, а кто из прикаспийских степей. И то, что три брата покинули казачью станицу и решили наладить жизнь на новом месте никого не удивляло.

И невдомек было соседям, что до своего приезда в новое село, три брата исправно послужили «Императору Всероссийскому Петру Третьему». Вдоволь нагулявшись по Волге и Яику, потупив железо, и набрав за пояса золотых, они ушли к Салавату, из-за того, что войско их было разгромлено. А через несколько лет, когда царевы слуги добрались и до Юлая, решили осесть среди волжских пахотных земель. Да видно казачья кровь в братьях не остыла. И спустя год, два младших брата ушли на Дон, где следы их потерялись в лихой казацкой жизни. А старший брат остался в только что срубленном доме, привел в дом жену, и стал пахать землю. Так гласила семейная легенда, которую запомнил Иван Крупнов. В его доме по стенам висели казачьи клинки. И правилом было уметь этим оружием пользоваться, передаваемое по мужской линии. Мало кто знал в селе об изрубленных соломенных чучелах стоящих в коровнике, и только двум своим товарищам Иван давал поиграть старым казацким кистенем, доставшимся от деда, который не раз выручал его в сельских драках.

Дом, где жил Иван, был срублен тремя братьями, но только сильно обветшал от времени. А хозяйство было хилым, потому что отец Ивана – Тимофей Крупнов, ушел в город. Приходилось батрачить, а мать занималась единственной коровой и огородом. Но деньги в доме были, что мать тщательно скрывала, ведя домашние дела с экономностью немки. Только когда отец вернулся в село, Иван узнал, что он регулярно отправлял деньги домой со своими товарищами по партии. А иногда сам привозил их, навещая семью.

Верный сподвижник Льва Давидовича Троцкого, конспиратор, боевик и «искровский» курьер, он как-то под вечер вернулся в село с одним заплечным мешком, и как ни в чем ни бывало наутро предстал перед односельчанами. Неделю он расхаживал по селу и балагурил с соседями, пока на пыльной дороге не появилась бричка с представителями новой власти. Ответственное лицо из города сообщило селянам, что впереди их ждет светлое коммунистическое будущее, равенство и братство. Но равенство предполагало некоторое старшинство, а потому на селе учреждалась должность особого уполномоченного от советской власти. Вытянув руку городское начальство указало на отца Ивана, и предложило любить его и жаловать. После этого Тимофей Крупнов удалился в избу и появился в новых кавалерийских галифе с маузером на боку.

Пока крестьяне возделывали землю, Тимофей озаботился созданием ячейки и выявлением кулацкого элемента. А Иван Крупнов, спустя несколько лет, стал первым на селе комсомольцем и председателем этой организации. Несмотря на то, что раскулачивание во вверенном Тимофею Крупнову районе прошло успешно и активно, большинство односельчан относилось к нему с искренним уважением. Может потому, что мероприятие было организованно скорее демонстративно и большинство зажиточных крестьян не сильно пострадали в материальном отношении. А может потому, что во время продразверстки, встречаясь с односельчанами, он рассказывал, как бы походя, как и где в соседнем районе нашли излишки хлеба. И спустя время после таких разговоров собеседники убегали перепрятывать мешки с зерном и мукой. А может потому, что в голодные годы не уехал с семьей в город, и голодал со всем селом, и отнес сына Ивана с распухшим животом в Американскую миссию, где откармливали и лечили детей.