Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Автобус, забрызганный грязью по самые стекла, открыл заднюю дверцу. Втолкнутый мешками с хлебом, он был "обилечен". Сел к окну и закрыл глаза, чтобы не видеть этот город, где утром мама с бритвой рвалась к его бороде.

Чем дальше, тем легче становилось на душе.

Через размокшие совхозные поля зашагали мачты высоковольтной передачи. В девятом классе их вывезли на свеклу - на бураки. Неизвестно почему Адам схватился с пожилым бригадиром. Они держали друг друга за грудки. На убитой земле, в тени огромной скирды соломы, при съезжании "с горки" отчасти разбросанной классом. Было страшно подступаться, но они разняли их. Весь багровый, колхозник схватился за тяпку: "Сосать у меня будете, щенки!"

Тогда он думал, что такие выражения суть сотрясения воздуха, отношения к реальной жизни человека не имеющие.

Пошли леса.

Еловые, сосновые, угрюмо-отчужденные, реакционно-романтичные и замкнутые в себе объективации его мимоедущего состояния. Никакой природы, субтропики включая, не любил он так, как эту. Чувствуя себя здесь в то же время эмигрантом поневоле. Собственно, эта страна за вычетом отдельных лиц и вот таких пейзажей почти не просматривалась сквозь то, во что была превращена - в плацдарм сверхдержавы, грозящей Западу бронированным кулаком. Крепким не только ракетами, укрытыми в таких вот лесах и болотах, но и мозговой непробиваемостью, здесь возведенной в культ.

Даже под стенами Кремля, и это он почувствовал за свой провальный месяц, дышалось легче и свободней - как ни парадоксально...

Районный центр под названием Узда.

На двухэтажном здании, перед которым гулял милиционер, уже вывесили флаги, готовясь к встрече Сорок Девятой Годовщины. В ожидании хозяев, осаждавших сельпо, на немощеной площади переминались лошади, при виде которых возникло местное слово забрюханные - рыжие бока в грязи. В одной из телег, сидя на сене и любуясь новыми ботиночками, девочка лет пяти вдохновенно задирала юбку, будучи без трусов.

Он не удивился тому, что редакция местной "правды", помещалась в амбаре, правда, на цементном полу. Тут все было вместе - типография с редакцией. Наборные машины и прессы выглядели, как в музее 1-го съезда РСДРП. Не похмелившегося вида человек оторвался от древнекитайского романа "Сон в красном тереме":

- Зачем таком молодому борода? А впрочем, личит. Стихи?

- Нет, я к товарищу...

- Нехаю? Короткевичу?

- Нет, украинская фамилия?

- Если к Педенко, то Эдика больше нет.

- Как это нет?

- Сябры, что ль?

- На журналистику сдавали вместе...

- Да. Он Москву все штурмовал, три года подряд. А в этом одумался и сходу поступил. Пили на радостях месяц. Еще стану, говорил мне, разгребателем грязи. В американском смысле, то есть. Как этот, Линкольн Стеффенс... До подноготной доберусь!

Редактор посмотрел в окно, надел дождевик, фетровую шляпу и взял портфель.

- Поехали, раз сябр!

"ГАЗ-69" остановился у кладбища. Ботинки отяжелели от грязи, когда следом за редактором он дошел до свежей могилы. Пирамидка со звездой, в еловом венке рамка с подтекшими словами гимна газетчиков:

Трое суток не спать, трое суток шагать

Ради нескольких строчек в газете.

Если б снова начать, я бы выбрал опять

Бесконечные хлопоты эти...

- Как это случилось?

- Стихотворение Евгения Александровича "Нигилист" знакомо? Носил он брюки узкие, читал Хемингуэя? Так вот. Увлекся чудик наш Испанией.

- Так ведь не Америкой?

- Тоже, знаешь... Страна-участница. Агрессивного блока НАТО. Франко там, то да сё. На райбюро Эдуарду обо всем было говорено. По поводу одной его скандальной публикации. Ему б угомониться, а он, понимаешь, будучи под банкой на задании в совхозе Едемский, взял переходящее Красное и на скотный двор. Бык у них там был. Краса и гордость, понимаешь, по кличке, извини, Балун. И потеряли мы редактора отдела сельского хозяйства и промышленности.

Извлеченный из портфеля пластмассовый кружок путем встряхивания превратился в стаканчик:

- Держи!

Редактор вынул бутылку, выдернул затычку и, сведя белесые брови, пролил на хвою немного самогона. В нос ударило картофельной сивухой.

- Откуда у хлопца испанская грусть? Кто теперь скажет?

После чего налил Александру, который мог бы высказать предположение, откуда у Педенко была грусть и почему испанская. Опрокинув стакан, он выдохнул и вонзил зубы в подставленную антоновку, которая с готовностью раскололась, врезав по сивушным маслам своей неповторимой кисловато-сладкой сочностью.

Остатки коллега вылил на могилу:

- Ладно, Эдуард. Давай. Царствие, как говорили в старину, небесное. Только кому теперь газету делать?

- Мне, - ответил Александр.

- Шутки шутишь?

- Нет.

- Бумаги в порядке?

- В порядке.

- Судимости нет?

- Пока нет.

- Тогда что? Пред очи государевы? Нет, ты на эти флаги не смотри, сказал он, проезжая площадь. - На лесопункте они сегодня. Выездное заседание...

Шоссе.

Проселок.

И через сосняк, вцепившись в поручень...

Начальство сидело на хуторе под лосиными рогами, ружьями и патронташами. Керосиновая лампа озаряла допитые бутылки без этикеток, чугунок с картошкой, миски с жареным мясом, чёрным хлебом, солёными огурцами, яблоками, мёдом в сотах, поникшую лысину начальника поменьше, могучий подбородок капитана милиции и секретаря райкома, чья круглая голова была острижена под бокс - с зализами и чубчиком.

- Что за христосик?

- А мы сейчас поброем под Котовского, - пошутил капитан. Мундир растегнут, из-за выреза голубой майки занимается татуировка в виде солнца светлого будущего.

- Педенко нашего готов сменить. Вот, с одного факультета сябры...

Документ секретарь отстраняет:

- Ты, Кузьмин, не гони... Газета не только коллективный организатор, но и пропагандист. Кто сказал?

- Известно...

- А все же?

- Основоположник.

Старик в телогрейке внес мутные бутылки:

- Первачок, таварыш кирауник!

- Обожди, Петрович, кандидатуру обсуждаем... Белорус?

Александр мотнул головой.

- Яурэй, что ль?

- Русский.

- Тем более стесняться нечего. Сплотила навеки великая Русь. Стакан ему. Не этот. Как великороссу!

Не вынимая папиросы из зубов, капитан налил двухсотграммовый. Который Александр взял не глядя.

И выпил.

- Огурчиком! - сказал редактор.

- После первой не закусывает, - понял капитан. - Как в том кино...

- Второй ему. И нас не забывай.

Выпив, взялись за мясо, сплёвывая крупную дробь.

- Кабанятины! - заботился редактор. - Давай налегай! Вкуснятина!..

Ноги сами подняли Александра и вывели во двор, где, держа коня за гриву, в проёме амбара стоя писала старуха, которая перекрестилась, когда он упал. Поднявшись, он пошёл кругами мимо конуры со спрятавшейся жучкой, обречённой питаться из ржавого германского шлема, которых много, целых и дырявых, надето на забор облетевшего яблоневого сада, а вот и банька, за оконцом старый хитрован по капли гонит первач, мимо распоротого кабана, висящего клыками вниз и капающего в таз, мимо колодца и старухи, которая не перестает креститься и мочиться в грязь промеж белых тонких ног в галошах, но наконец и выход, он открыл калитку и пошёл между заборами, имея справа поле из-под картофеля, а слева огород, а в самом внизу, сливаясь с сумерками, пруд, который он пересекает по мосткам, переходящим в хлюпающие жерди посреди голого ольшаника, куда и втолкнула Александра всеочищающая рвота. Пытаясь удержаться за хилые стволы, в перерывах он взывает к непроглядному небу: "Алёна, где ты?"

Провалясь с головой, он дышит через сено.

- Дубику ты понравился. Пусть, говорит, поброется и пишет заявление. Оформим литсотрудником. Девяносто рэ плюс гонорар.

- Бриться не стану.

- Зря. Рот у тебя, как говорится, чувственный. Небось, целоваться любишь, а? По мне-то, хоть и не стригись. Только Дубик упрям, как дуб. Упрям. Тебе не дует?

48
{"b":"73132","o":1}