— Я услышал какой-то грохот.

— Упс. Прошу прощения за это.

Он сглотнул, нахмурился, затем посмотрел на полки.

— Что вы там делали наверху?

— Вытирала пыль, — она показала ему ранее чистую тряпку. Он не уделил ни малейшего внимания на грязь, только разглядывал ее голые груди. Наслаждаясь моментом, она ступила в душ, оставив стеклянную дверь приоткрытой, и пустила воду стекать по своему лицу, своей груди.

Это было злорадно и до крайности бесстыдно. Она выставила себя напоказ, выставила напоказ свою сексуальность, и она задалась вопросом, была ли она всегда такой. Может быть, она была нудистской? Может быть, она была стриптизершей? И то, и другое объяснило бы эту ее потребность оголиться, но не все. Не то, как у нее перехватило дыхание, когда он смотрел на нее. Не то, как сильно ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ней. Она протянула руку и поправила лейку душа, убедившись, что вода попадает на нее именно так, как надо. «Может быть, я была порнозвездой?» — думала она, демонстрируя ему свой самый соблазнительный вид.

Эрик закрыл дверь душа.

«Наверное, все-таки не порнозвезда».

— Так, вы решили остаться здесь? — крикнула она, выдавливая шампунь, наслаждаясь насыщенным ароматом кокоса и назревшим ароматом опасности. Он ни слова не сказал, но и не сбежал.

Мыло было цитрусовым, терпкий аромат которого щекотал ей нос, и она намыливала все свое тело, моя свои руки, свои груди, избавляясь от антисептического больничного запаха, упиваясь пьянящими природными запахами.

— Мне нравится это мыло, — сказала она ему, поднимая одну ногу, удивляясь своими крепкими бедрами и икрами. Это тело ощущалась обновленным, мощным, столь же развитым, как хорошо отточенный клинок. Красивое, и еще — пагубное.

С другой стороны стеклянной двери она видела, как Эрик смотрит на нее. Жар воды даже сравниться не мог с жаром, парящем в воздухе, и ей так хотелось, чтобы он заметил ее, захотел ее. Она никак не могла понять, отчего эти чувства были столь сильными, однако именно они стали движущей силой, подталкивающей ее разыгрывать это шоу своей жизни. А быстрое биение ее пульса убеждало, что она не привыкла этим заниматься, в то время как мужчины за ней наблюдают. Не в ее привычках позволять мужчинам пялиться на нее. Она об этом догадывалась, однако вся эта сила была такой головокружительной. И такой новой.

Скользнув руками между своих бедер, она принялась использовать мыло новаторским и очень возбуждающим образом.

— Тебе не стоит так делать.

Его слова, прорвавшиеся сквозь запотевшие пределы душевой кабинки, удивили ее.

— Тебе не стоит так смотреть, — напомнила она ему, затем начала напевать себе под нос.

Побежденный этим неоспоримым логическим доводом, Эрик промолчал, а она улыбнулась. Прижавшись спиной к плитке, она дала воде течь по ее волосам, смывая мыльные пузырьки и грязь, полностью смывая с нее всю ту, другую, жизнь. Было такое чувство, как будто это новое начало, шанс начать все заново. Наконец-то получить все то, что она всегда желала.

— Ты замужем.

Эти слова окатили ее подобно ушату холодной воды. Выключив кран, она резко распахнула дверь.

— Не было никаких прикосновений, никаких поцелуев. Ничего дурного я не сделала. Равно как и ты.

Не похоже, что Эрик был в этом уверен, но опять же, он все еще стоял на прежнем месте, а его взгляд скользил по ней, опаляя ее кожу. Она встала перед ним, а сердце у нее в груди так сильно колотилось, будто пыталось выпрыгнуть из груди. Волнение, страх, секс. Он наблюдал за ней сквозь прикрытые глаза, и в них не отражалось никакого волнения или страха, один только секс. А еще она заметила, чего в них не доставало. Удивления.

— Ты уже видел меня такой.

— Нет.

Она не могла избавиться от ощущения, что он ей лгал. От возникшей между ними интимности у нее в голове вспыхнули воспоминания. Сладкие воспоминания, но ей показалось, что они были чем-то большим, чем просто сон.

— Ты уже прикасался ко мне, — прошептала она, не столь уверенно, как намеревалась. Она хотела понять, что в ее сознании было реальностью, а что лишь сном.

Долгое время он оставался абсолютно неподвижным, а потом вдруг кивнул головой. Один раз.

— Ты прикасался ко мне здесь? — спросила она, легкими касаниями кончиков пальцев пробежав по своим возбужденным соскам, после чего услышала, как он резко втянул воздух, глядя на него, она ущипнула один из розовых кончиков, следуя за фантазией, отчаянно желая узнать правду об отношениях между ними. — А мне это понравилось?

Он не ответил, хотя она не так уж этого и ожидала, поэтому продолжила.

— Готова поспорить, для тебя это было нелегкой задачей, да? Видимо, мне могло это понравиться, эта мука.

Все равно, что разговаривать со стеной. Со стеной с таким громким сердцебиением, что она могла его слышать, или, может быть, это было всего лишь ее собственное жалкое сердечко.

— Но ты ведь причинил мне боль, разве нет? — его пристальный взгляд поймал кристально чистую каплю воды, сопровождаемую ее кончиками пальцев, которые следовали за ней вниз по ее грудной клетке, дальше под ее стройный живот, где она задрожала и остановилась.

Его взгляд опустился вниз, на ее пальцы.

— Да.

Это было не то, что она хотела услышать. Ложь была бы куда проще. После происшествия она почувствовала себя такой сильной, такой обольстительной, словно могла заполучить любого мужчину на свете. Однако она была не такой женщиной, а он не таким мужчиной. И сейчас она ощущала себя так, будто вернулась домой с вечеринки в два часа ночи, с толстыми бедрами, размытой косметикой и зияющей пустотой в месте, где предположительно должна находиться душа.

Отражение ее идеального тела в зеркале прямо сияло. Никаких толстых бедер, никакого размытого макияжа и пустота такая же настоящая. Ей захотелось завернуться в полотенце, захотелось убежать и спрятаться, но она не собиралась доставлять ему подобного удовольствия.

Вместо этого она холодно улыбнулась ему.

— Так вот почему мне так хочется ненавидеть тебя, почему хочется причинить тебе боль. Ты заставил меня страдать.

Потемневший взгляд поднялся и встретился с ее глазами, и в нем она увидела печаль, раскаяние, смешанное с желанием.

— Ты вспомнила?

Она закрыла глаза, пытаясь проникнуть сквозь густую мглу из страстных фантазий, но не могла вспомнить ничего, помимо настоятельной потребности у него на лице. Она чувствовала только его губы на своей шее. Сдержанные. Неуверенные.

Все это казалось таким реальным.

Она резко распахнула глаза, ожидая увидеть его губы на своей коже, но он стоял там, где и раньше. Неподвижно. На Рождество все должно было происходить по-другому. Предполагалось, что творятся чудеса и приходит счастье. Они должны были целоваться под омелой. И он должен был любить ее вечно.

Все внутри у нее сжалось, и ей стало ненавистно, что она была обнаженной. Безупречная. Голая. И все равно ею брезгуют.

— Конечно, помню, — солгала она и тогда решила, что сегодня он познает такую же сильную боль, какую раньше испытала она. Зеркало призывало ее, и она развернулась на месте, разгневанная, возбужденная, но в основном жаждущая заставить его заплатить. Вот только за что, она и понятия не имела.

* * *

Ему казалось, что его грудь вот-вот взорвется. Ее глаза вспыхнули от гнева на него, вполне заслуженного. Но все же... она до сих пор стояла там и отражалась в зеркале. Обнаженная, мокрая, великолепная, словно воплощенная фантазия, но эта еще была и настоящей.

Каждым своим дюймом, каждым своим раскаленным добела напряженным дюймом он жаждал прикоснуться к ней. Жаждал протянуть руку и провести ладонью по этой блестящей коже, жаждал выяснить, была ли она мокрой везде.

Но он этого не сделал, потому что она была права. Эрик Маршалл был трусом. Она раздвинула ноги, а левая рука, сейчас без кольца, вырисовывала маленькие вялые кружки между бедер. Его пристальный взгляд следовал за ее пальцем, отслеживая круги до тех пор, пока у него не закружилась голова от этих маленьких, легких движений.