Ирэйн мотнула головой, вырываясь из капкана чужих губ. Она уперлась кулаками в широкую грудь и с ответным неистовством выкрикнула:

– Нет!

– Почему?! – воскликнул он, задыхаясь от собственного возбуждения. – Почему – нет? Ради чего вы отталкиваете меня? Вы же видите, как я привязан к вам, Ирэйн…

Он не разжал объятий, продолжил удерживать женщину, бившуюся в его руках, словно птица, пойманная в силки.

– Зачем это сопротивление? – спросил риор, сжав плечи лейры. – Чего ради вы отказываетесь от единственной радости, что еще доступна вам? Я готов сделать для вас всё, что пожелаете. Превращу темницу в покои, одену в богатые наряды, приведу вам прислугу…

Хохот узницы оборвал мужчину.

– О да! – истерично вскрикнула Ирэйн. – Это всё то, что необходимо мне в моем замке. Наряды, прислуга, изысканные яства!

– Вы хотите свободы? Я смогу тайно вывозить вас из крепости, – горячо произнес смотритель. – Одно ваше слово, Ирэйн…

Она перестала вырываться. Опустила взгляд и устало вздохнула:

– Хорошо, – едва слышно произнесла узница. – Позвольте мне подумать.

– О чем тут…

– Прошу вас, – Ирэйн коротко коснулась мужской груди ладонью. – Не торопите меня. Я не готова к переменам. Дайте подумать.

– Хорошо, – чуть помедлив, ответил смотритель. – Я не буду торопить вас. Подумайте, и вы поймете, что жизнь, которую предлагаю вам я, намного лучше того существования, что вы влачите сейчас. – Затем вновь приподнял голову узницы за подбородок, коснулся губами ее щеки и отошел: – До вечера, моя дорогая лейра. Я приду за вами, чтобы сопроводить на прогулку.

– Да, конечно, – ответила женщина и выдавила полуулыбку.

Она еще некоторое время стояла, прислушиваясь к тому, как загремел засов, как прозвучали удаляющиеся шаги, наконец, добрела до лежанки и повалилась лицом в подушку, предоставленную смотрителем.

– Чтоб его пожрали твари Архона, – глухо произнесла Ирэйн. – Зачем мне еще и это?

После перевернулась на спину и уставилась пустым взглядом в потолок. Лейре вспомнился прежний смотритель. Это был уже не молодой, но всё еще крепкий риор. Узницу он встретил пристальным взглядом. Оглядел с ног до головы, после прочитал послание от лиори, вновь оглядел и спросил:

– На пирах не сиделось? Прискучили песни бардов, решили изменой развлечься? Чего уж теперь слезы лить, доигрались, лейра Дорин. Ваши новые покои ожидают вас, милости просим, – в его голосе не было издевки, несмотря на слова, смотритель попросту подвел черту между прошлым и будущим. А когда дверь темницы закрылась за узницей, задвинул засов, словно ставя точку в конце пути еще совсем юной женщины…

Он не проявлял к лейре ни симпатии, ни неприязни. Вообще не замечал ее среди остальных заключенных, отправленных в Тангор в те дни. Условия содержания, предписанные госпожой, исполнялись в точности. Вольностей и поблажек не было, как не было пренебрежения. Риор никогда не назначал себя в провожатые, не лез с беседой, не пытался разобрать на части ее душу и уж тем более не заглядывался на тело. Ирэйн такой подход был понятен, и она не имела возражений, полностью принимая свою кару. Впрочем, ей самой тогда ни до кого не было дела.

Тогда она не различала, когда заканчивается день, и начинается ночь, не ощущала вкуса грубой пищи, даже не замечала, когда в темницу открывали дверь и ей совали в руки миску с похлебкой. Лейра жила во мгле, следуя за своими призраками. И не знала, сколько прошло времени прежде, чем, однажды открыв глаза, она увидела, что наступил рассвет. С этого дня слезы больше не текли из ее глаз. Больше не было бесед с теми, кого уже нет, прекратились мольбы о прощении, предназначенные отцу и мужу. Наступил период отупелого покоя, после сменившегося полным смирением.

В дни своего пробуждения Ирэйн впервые рассмотрела риора, смотревшего за Тангорской крепостью. У него оказались, на удивление, выразительные карие глаза. Они смотрели мудро, словно могли узреть то, что скрыто в человеческих душах. И тогда он впервые сжал плечо узницы и кивнул ей:

– С возвращением, лейра Дорин. Впрочем, не уверен, что в этом мире вам будет уютней, чем в вашем собственном.

– В моем мире осталась только смерть, – ответила Ирэйн.

– Что ж, тогда поживите в нашем общем, возможно, здесь вы найдете необходимый вам покой.

Он ушел, а лейра осталась на крепостной стене. Она смотрела на зеленеющую траву и не чувствовала ничего. Одно сплошное холодное равнодушие. Душа не рвалась в полет вслед за бабочкой, слух не радовало птичье чириканье – всё это было там, за стеной, и тот мир больше не принадлежал узнице. Она не сожалела об этой потере. К чему? Сожалеть – означало бы сопротивление, бунт и несогласие с тем, что с ней произошло, а Ирэйн бунтовать не желала. Потому оставалась лишь сторонним наблюдателем, который не испытывает любопытства к тому, что видит. Искра, еще не так давно ярко пылавшая в груди, угасла, и весну молодости сменила вечная осень…

И в таком состоянии она прожила четыре года. Стражи давно привыкли к тихой узнице, никому и никогда не доставлявшей неприятностей. Другие заключенные поглядывали на женщину без особого интереса. Если кто-то кричал ей вслед, пытаясь обменяться хотя бы парой слов, Ирэйн не отвечала, а сама она никого и ни о чем спрашивать не хотела. Ей даже полюбилось это молчаливое размеренное существование, и сладости, которые узнице иногда подсовывали стражи, пока никто не видит, принимала с полуулыбкой и вялой благодарностью. И в этом она тоже больше не видела радости. Просто ждала, когда придет ее час, и чета Дорин воссоединится. А больше стремиться ей было не к чему.

А потом прежний смотритель ушел в отставку, и на его место назначили риора Дин-Шамиса, и положение узницы стало меняться без всякого старания с ее стороны. Не сразу, но спустя несколько месяцев новый смотритель начал подходить к лейре, чтобы узнать о ее самочувствие и нуждах. И хоть узница отвечала, что нужд не имеет и на здоровье не жалуется, но в темнице появились жаровня и колотые поленья. Затем на небольшом кособоком столе укоренился подсвечник и запас свечей. Вместо грубого колючего покрывала на лежанке поселились теплое одеяло и мягкая подушка. Вскоре сменились и стол с лежанкой. А затем смотритель начал приносить лейре книги. И кормили ее теперь лучше. Ну а уже затем сопровождать на прогулку ее стал сам риор Дин-Шамис.

Всё это, несмотря на удобство и приятные перемены, было не нужно узнице. Ирэйн давно лишилась наивности, потому понимала, что однажды последует за этими услугами. Шамис был еще молод, и пусть не красив, но и неприятной его внешность нельзя было назвать. Но лейра уже когда-то жила под постоянным давлением, уже выбирала путь, который казался проще и безопасней. В ее жизни был непрекращающийся страх перед более сильным и опытным противником, от которого невозможно было ни избавиться, ни убежать. Ею уже играли, словно она была не человеком, а бездушной куклой. И теперь всё повторялось, пусть дело и касалось лишь ее тела и покорности.

Она не хотела быть безмолвной игрушкой. И не хотела вновь бояться. С тех пор, как шоры и морок слов шпиона Эли-Харта оставили Ирэйн, она возненавидела и чужую власть над своей жизнью, и тот страх, в котором ее держали угрозы Дин-Лирна и Тайрада. Лейра Дорин, урожденная Борг, больше не желала бояться. Потому менее всего хотела быть интересной смотрителю Тангорской крепости, который отныне был господином над ней и ее судьбой.

Сколько удастся удерживать его на расстоянии? Сколько он продержится прежде, чем перейдет к действию, уже мало заботясь, чего хочет его жертва? До чего он готов дойти, встретив сопротивление?

– Боги, – прерывисто вздохнула Ирэйн.

Она облизала вдруг пересохшие губы и зажмурилась до ряби перед глазами, изгоняя хорошо знакомое чувство страха. Узница ожесточенно мотнула головой и села. Она сжала ладонями голову и углубилась в размышления, отыскивая выход из безвыходного положения. У нее не было защиты, надеяться на помощь стражи не стоило – они не пойдут против высокородного риора. До лиори не дотянешься, да и захочет ли она услышать жалобы вероломной родственницы? Горько усмехнувшись, Ирэйн прошептала: