Кэм не торопился взрослеть. В свои двадцать лет ему комфортно было оставаться беззаботным наивным ребенком, жизнь которого состоит из увлечений и развлечений. Парень не стремился в политику вслед за отцом. Более того, он старался избегать любых “занудных” тем, от которых мутнеет драгоценное воображение. Каждое новое архитектурное воплощение его фантазии, будь то беседка в парке, мостик через реку или парковка для цыжсекров, было его Счастьем, даже если горожане при виде того Счастья говорили: “Ой” не от восторга и невольно вздрагивали.

Обилер старался угодить сыну, боялся огорчить его, надеясь, что однажды Кэм ему расскажет о давнем горячем желании потрудиться во благо планеты на политическом поприще. Из-за слепой родительской любви окраины столицы стали полигонами для испытания причудливых и непонятных никому идей юного дарования.

Порой Обилер вынуждал Кэма присутствовать на долгих заседаниях. Парень шел на уступки, понимая, что протекция отца еще не раз ему пригодится, но чувствовал себя чужим на скучных сборищах среди унылых стариков, сыплющих заплесневевшими фразами, почерпнутыми из древних книг. Его отца народ любил за всем известные заслуги, сделавшие жизнь велян чуть легче и спокойнее. Экономические реформы Обилера Таркеши вошли в летописи мудрецов как одни из лучших за всю историю Велянского государства. Неудивительно, что все другие кандидаты на должность правителя были невидимы на фоне знаменитого Обилера. Что кандидаты… Кэм с сестрой, которая родилась позднее, чем он, всего на несколько мгновений, по мнению столичных жителей, были ошибками природы, недостойными называться детьми великих родителей. На заседаниях Кэма нарочито не замечали, а порой и опасались смотреть в его сторону – вдруг что скажет: глупость, ничего иного, или что пострашнее – задаст неудобный вопрос. Да, положение будет хуже некуда. И возразить нельзя, и согласиться – преступление, и промолчать стыдно.

Кэм был помехой для столичной интеллигенции – не безобидной, потому что трудно было не заметить, а еще труднее не запомнить порождений его явно нездорового рассудка, норовивших потом предстать в ночных кошмарах. Уважаемые жители столицы воспринимали его творчество не как новый стиль в архитектуре и скульптуре, а как издевательство над богатым велянским культурным наследием. Горожане победнее и попроще из ряда тех, кому некогда было разглядывать окантовку парковки для цыжсекров, потому что они спешили оставить свое средство передвижения в специально отведенном месте и бежать на работу; а вечером, после напряженного рабочего дня, они при всем желании не смогли бы эту самую угловатую лепнину разглядеть уставшими глазами… Так вот, они завидовали Кэму. Не знакомые ни лично с ним, ни с его творчеством, эти веляне иногда по вечерам вздыхали в кругу семьи: “Живет в Номинобине счастливый дурачок. Ничего ему не надо делать, чтобы обеспечить себе мало-мальски сносные условия жизни. Роскошные яства сами в рот ему текут – только разевай, и падают в карман несметные богатства”.

А ведь и правда, что текли и падали. Зажиточные господа, привыкшие друг перед другом хвастаться роскошными садами и дворцами, изысканными нарядами и причудливыми украшениями, прямо-таки потоком хлынули в маленькое архитектурное бюро, стоило Кэму Таркеше объявить об открытии собственного дела. Тех уважаемых господ не смущали так любимые молодым дарованием неровности и углы, как будто все разом они позабыли древнее поверье о том, что жилище велянина должно быть без углов, иначе в них поселяются мелкие злобные духи и начинают пугать детей. Они хотели, чтобы для них построили удивительные дома, равных которым не найти на всей планете, и украсили их просторные усадьбы невероятными скульптурами.

Кэма не тревожили завистнические шепотки за спиной, гадкие сплетни, приходившие к нему через десятые уста, но когда лучший друг его детства высказал в лицо все то, что посторонние горожане шептали втайне, было очень неприятно. Кэм считал, что пришедшая из космоса беда сплотит народ… Ошибся!

Еще недавно жизнерадостный кудрявый парень по имени Оул приходил к нему домой для дружеских бесед. Потом они поссорились из-за той самой беготни по крыше Храма, о которой сын премьер-министра не смог не рассказать приятелю. Кэм думал – навсегда разверзлась между ними пропасть, которая и раньше понемногу давала о себе знать то маленькими, то большими трещинами. Оул принадлежал к другому миру. Он родился в семье бедняка и лет с шестнадцати, когда отец трагически погиб, ушел работать на завод по производству бытовой техники. Оул привык вести учет каждой виртуальной монетке. Кэм даже и не знал, сколько таких монет в копилке его семьи.

Осквернение Храма разорвало последнюю нить терпения Оула. Он больше не хотел прощать общественно опасные шалости “одуревшего от безделья и роскоши” друга, и видеть его тоже не желал.

И вдруг… Оул стоит в дверях дома Обилера Таркеши, где вся семья его бывшего друга собралась на время выборов. Подросший, сильно похудевший, даже если вспомнить, что всегда был тощим, отрастивший на лице коричневую, чуть светлее кудрявых волос, щетину… Стоит и громко говорит, руками машет, обзывает Кэма лентяем, дураком, безбожником.

Из-за его широких плеч молча выглядывают миловидная девушка с красивой русой косой и узколицый парень с неровно подстриженными, удлиняющимися от затылка к шее и лбу прямыми черными волосами. Оба в униформе рабочих завода.

– Моя невеста Шадпи и друг Ювек, – изволил представить Оул, заметив, что Кэм смотрит на них, не отвечая на упреки. – Они пойдут со мной сражаться за Велу.

– Сражаться за Велу? – повторил Кэм, теперь понимая цель нежданного визита. – С кем? С нелианцем? Которого не убить здешним оружием. Вы с ума сошли!

– Мы пришли не к тебе, Кэм, а к твоему отцу. Хотим просить его возглавить Сопротивление.

– Отца нет дома. И пока бессмысленно сопротивляться. Отец не позволит народу ввязаться в войну. Я знаю.

– Я тоже знаю. Шадпи, ведь нетрудно догадаться, так? Они давно спрятали персональный космический корабль и сейчас готовятся тайком покинуть Велу. Позорно сбежать. Оставить велян, которые им доверяли, на растерзание нелианцам. Кто знает, сколько кровожадных тварей еще спаслись.

– По последним данным нашей разведки, Эйнар один, – Кэм постарался ответить как можно спокойнее, – но армия боевых машин теперь служит ему. Пока нет смысла начинать войну, рисковать жизнями. Нужно время, чтобы найти способ уничтожить захватчика.

– У нас нет времени. Пока мы будем ждать, нас самих уничтожат! – воскликнул Оул. – Мы должны бороться. Я был неправ, придя сюда. Чего ждать от лентяя и труса? Напрасно я надеялся увидеть здесь мальчишку, который не боялся опасных приключений и которого я знал с трех лет отроду. Роскошь окончательно испортила тебя, Кэм. Твоя душа окаменела. Превратилась в драгоценный слиток… Ты на один подвиг способен – бегать по священным крышам… Мы будем бороться. А ты сиди дома и молись о том, чтобы захватчик пощадил тебя. О, нет! Напрасны будут все твои молитвы. Повелитель Вселенной вряд ли станет помогать тому, кто осквернил его Храм.

Оул развернулся и быстро пошел по аллее. Ювек и Шадпи, так и не сказав ни слова, последовали за ним.

– Подожди! – Кэм попытался вернуть друга. – Зайди в дом и выслушай меня! Я должен сказать тебе нечто важное.

– Прощай, Кэм! – Оул обернулся, не сбавляя шаг. – Нечего мне делать в доме предателей нашего народа.

Кэм хотел побежать за ним, но не мог. Запрещено было выходить из дома. Ему предстояло выполнить важную миссию, возложенную отцом.

Парень спустился в бункер. Он надеялся, что Оул не сможет собрать отряд повстанцев. Жители столицы надежно спрятались – улицы пусты и не мерцает в окнах свет. Мечтал о том, чтобы не ошибиться снова.

Из подвала дома Обилера Таркеши открывался тайный ход в строго засекреченный военный бункер, тоннели которого опоясывали всю планету. В недрах бункера, похожих на чрево огромной рыбы, Кэм испытывал подсознательный страх. Ему хотелось вырваться наружу как можно скорее. От специфического запаха – смеси машинного масла и топлива, с непривычки поднимался кашель. Свет синеватых лент, протянутых, казалось, в бесконечность, по округлым краям потолка, бил по глазам.