В окнах северной башни замка Лангерташ, цитадели императоров, допоздна трепетал отблеск свечей. Гаген I Справедливый, властитель Церена, принимал гонцов.

Обычно тайные посетители проникали через неприметную боковую калитку, препровождались лично старательным капитаном императорской гвардии Кунцем Лохнером и по запутанной системе скрытых переходов попадали в кабинет правителя.

В одну из летних ночей по створке в очередной раз ударили условным стуком. Незнакомец в черной дорожной одежде предъявил то, что требовалось, и был без промедления проведен в покои правителя. Все шло как обычно. Бывалого капитана гвардейцев удивило лишь одно – глаза молодого императора, под которыми дела правления и тревоги уже очертили круги усталости, вспыхнули при виде посетителя неподдельной радостью. Дружеская приязнь Гагена была не той наградой, которую легко заслужить.

Кунц Лохнер ничем не выдал удивления, лишь склонил голову, поседевшую за тридцать лет службы двум повелителям, и вышел, предоставив императору возможность остаться наедине с таинственным визитером. Беседа длилась почти до рассвета. Под утро, когда ночь еще не уступила своих прав и темнота скрывала и цитадель власти, и сонное море, и пустой берег, сам император тайным путем, с факелом в руке проводил гостя в подземелье резиденции. Вышли они вместе. Император все так же держал факел, незнакомец осторожно нес округлый сверток величиной с голову ребенка. Прощальный разговор государя и подданного был коротким.

– Иди, друг мой. Удачи, пусть хранят тебя святые. Береги эту вещь. Храни ее втайне ото всех – и от друзей, и тем более от врагов. Используй ее, ищи, найди то, что нам нужно. Переверни землю, делай все, что сочтешь необходимым, но принеси мне тайну. Однако помни – ты не должен будить убийственную силу предмета. В таких вещах кроется соблазн – я знаю, но это грех, великий грех отважиться на подобное волей одного человека. Иному я бы не доверил, но тебе верю. Не предавай же меня, Людвиг.

Гость склонил голову и дотронулся губами до священного перстня на руке императора – знака единства духовной и светской власти. Свет факела выхватил из темноты худое лицо, отразился в холодных светлых глазах.

Священная Империя ждала, затаившись.

Фробург, соперник изысканного и высокомерного Эберталя, богатый, обласканный милостями императора, во все времена охотно принимал гостей. Быть может, приближающаяся война еще не отметила это большое сердце царапиной страха или люди, предчувствуя беды, торопились воспользоваться радостями жизни, но в лето 7010 от Сотворения Мира город играл яркими красками, наполнялся звуками и запахами, напоминая затянувшийся не в меру карнавал. От бурных коллоквиумов столичных богословов до веселого города долетало лишь неверное эхо, про бессонные ночи в замке Лангерташ тем более не знал никто, зато солдаты, вернувшиеся с востока, рассказывали удивительные вещи о виденных там чудесах. Из редких ингредиентов, трав и ящериц, добытых за пределами Церена, пытались приготовить философский камень. Камень, как всегда, не получился, тогда ингредиенты пустили на лекарства. Одним из следствий научной лихорадки, охватившей умы, стала преждевременная смерть несметно богатого ростовщика Андреаса Балтазара. Честный лекарь в качестве лучшего средства от упадка мужественности посоветовал пациенту принять внутрь толченый рубин.

На улицах открыто распевали лэ о похождениях озорных монахов, втайне же по рукам ходили копии последней рукописи неуловимого Адальберта Хрониста. Новое, но уже запрещенное сочинение порочило высокородных баронов и смутно обещало скверный ход дел в Империи.

Над баронами смеялись охотно, в недоброе же верить не хотелось. Жизнь казалась легкой, а девушки – красавицами. Весело играли поспешные свадьбы. Дети смеялись. Мужчины пели, поднимая кружки в кабачках окраины. Почтенных персон охотно принимали приличные заведения близ центральной площади. В одной из таких гостиниц произошли нижеописанные события, ставшие теми камешками случая и предначертания, что с легкостью вызывают лавину неизбежного будущего.

…Крепкая широколицая девица шевельнулась во сне, попыталась натянуть несуществующее одеяло. Солнечные зайчики плясали на могучих бедрах и казавшейся вечером такой роскошной, а теперь плоско и некрасиво растекшейся груди. Утренняя свежесть покрыла молочно-белую кожу пупырышками холода, сонная девушка чем-то напоминала огромную ощипанную куриную тушку. Тассельгорн попробовал вспомнить ее имя и вздохнул – эти фробургские прелестницы обходятся дорого и изумительно умеют обманывать ожидания – как всегда. Вчера, в день возвращения, измученного воздержанием барона не остановили бы подобные соображения – добродетельных степных красавиц, с виду похожих на кочевников-мужчин, отважных, беспощадных и немытых, посол боялся до дрожи. А эта… Как же ее все-таки зовут, черт побери?

– Хельга, вставай!

Девка как ни в чем не бывало тихонько посапывала, вольготно развалившись на баронской кровати. Тассельгорн оделся, прикидывая, как бы поизящнее выставить ночную возлюбленную. В дверь негромко, но решительно постучали. Барон поискал, чем прикрыть красотку, и, не обнаружив завалившееся куда-то одеяло, с неожиданным упрямством объявил:

– Входите!

Вошедший откинул капюшон плаща, оставив непокрытой русоволосую голову, и без приветствий сел в кресло, придвинувшись к камину.

– Я вижу, вы не теряете времени.

– Кто вы такой?

– А вы меня не узнаете?

– Откуда?

– Хорошо, я напомню вам одну историю.

– Даже так? Не назвав своего имени?

Незнакомец, улыбнувшись, покачал головой.

– Всему свое время. Не будем мешкать, начнем без вступлений. Когда-то, приблизительно десять-пятнадцать лет назад, один юноша, заметьте, из хорошего, даже очень хорошего рода, с блестящими перспективами, но не слишком целомудренный, был занят примерно тем же, чем и другие знатные молодые люди – его друзья. Есть надобность описывать эти занятия? – Гость слегка скосил глаза на спящую женщину. – Думаю, не стоит.

Тассельгорн открыто расхохотался – сначала бурная ночь, а потом святые с утра послали ему свихнувшегося ханжу. Странные упреки.

– О нет, – продолжил гость, как будто угадав мысли хозяина, – в этом его никто бы не упрекнул. Если бы… Знаете, привычные удовольствия имеют обыкновение приедаться. Тогда человек ищет нового так, как он пробовал бы редкую пряность. И вот наш молодой человек в поисках острых ощущений попадает на шабаш. Да, в то место, которое так называют непросвещенные люди.

Тассельгорн поморщился.

– Вы пришли мне сообщить об этом? Ах, как интересно и поучительно. Несомненно, этот юноша тяжко согрешил. Впрочем, наш добрый государь Гаген, светский и духовный глава Империи, десять лет назад специальным эдиктом простил всех участников подобных ритуалов. Если они не станут более упорствовать в их отправлении, конечно. Император мудр, а юности свойственно ошибаться. Мне некогда слушать ваши душеспасительные беседы. Это все?

– Нет, любезный барон. Потерпите немного. Юноши, посещавшие ритуалы, не только развлекались в объятиях хорошеньких и не очень ведьмочек. Они носились с некими более будоражащими кровь идеями. Например, им не угодил тогдашний император Гизельгер, покойный и, напомню, до сих пор безмерно чтимый отец императора нынешнего.

Тассельгорн напрягся. Неужели? Откуда?

– И вот эти бедные, заблудшие юнцы, скрепив свой договор некой клятвой, обставленной всеми приличествующими такому случаю ужасными подробностями, собрались убить доброго, всеми любимого правителя. Не так?

Не стерпев открытого глумления, Тассельгорн поспешил с ответным выпадом:

– Вот уж не знаю. Это вы, видно, знаток в таких делах.

– Возможно, мой друг, возможно… И вот наш отважный герой получает в руки кинжал. Заметьте, кинжал весьма приметный, с подобающими делу атрибутами. Правда, следует уточнить, юноша использовал этот кинжал со старанием, но крайне неудачно. И был пойман за руку одним из приближенных Гизельгера. Надо ли описывать страх и отчаяние молодого человека?